Моя фамилия Ревет и мне около тридцати лет. В шести словах о себе: начитанный, жизнерадостный художник, стригусь всегда коротко. С высоты сегодняшнего дня, я уверен, что невидимый глазу город дураков всё-таки существует, и весь последний год я поневоле был его заложником.

Несу вам ясность. Я родился под счастливой звездой, потому что мне невероятно повезло друзьями. Они – моя гордость. Сейчас-то уже никто не вспомнит, когда именно у нас появился негласный ритуал – встречаться всей компанией в моём доме. Я, в свою очередь, унаследовал дом от родителей и он поистине огромен, что опять-таки большое везение.

Разговор сразу не заладится, если мы коснёмся его внешнего вида. В первоисточнике план постройки был утверждён для всех одинаковый, но по разным лекалам: дома двухэтажные, из красного дерева, поделены пополам толстой стеной и с двумя подъездами. Всего в доме четыре камина и шесть вытяжек. Он невероятно сложно устроен и, тем не менее, это копия от копии. Серийная штамповка. И поэтому не расплёсканная фантазия льётся внутрь домов. Порой бывает, прихожу к человеку в гости и с порога не могу оторвать глаз от красоты его индивидуальности. Завораживает как забытая музыка.

К счастью, своих соседей из левой части дома я никогда не вижу. Наверное, мы вращаемся в разных кругах. На втором этаже у меня спальня и мастерская, куда вход – табу для всех без исключения. А первый этаж я полностью оборудовал для друзей.

Напротив барной стойки стоят диваны, расставленные вдоль обеденного стола, по которому разбросаны: покерные фишки, недописанные бизнес планы, карточные долговые расписки, постеры автомобилей, спортсменов, политиков, оружия и голых моделей.

Два бильярдных стола стоят между кухонным закутком и бассейном. У дальней стены, смежной с соседями, я поставил стереосистему, приладил диско шар к потолку и спустил со второго этажа все грампластинки, которые у меня есть. Больше всего мне нравятся те из них, которые я слушал с шестнадцати до двадцати лет, они самые заезженные в коллекции.

Конечно, одному содержать дом в порядке непросто, и здесь я снова отдаю почтение фортуне – с недвижимостью ко мне перешёл великолепный семейный слуга. В детстве он мне казался скучным стариком, а теперь же оказывается, что мы с ним почти ровесники. Вид у него, правда, неотёсанный и необоснованно праздный. Он знает каждого моего друга, со всеми на «ты», хотя тонкую грань панибратства никогда не переступает. Он для меня скорее брат, чем подневольный.


Теперь самое время вмешаться динамике.

- А кто она такая?

- Не скажу, дружище. Кажется, сектантка или что-то в этом духе. Она с Ванькой Ерохиным пришла. Спроси у него.

Я её точно раньше не видел. Такие не забываются. На плоском фоне моего быта одна она была трёхмерной. Должно быть, она заметила, как я глупо на неё уставился, и подошла первой. Глубокие голубые глаза, маленькая родинка над губой, прямые брови, уши забавно торчали в стороны, что придавало ей особую пикантность, зелёное платье до колен, стрижка каре и ярко-красные губы. Русоволосая ловушка мужского внимания.

- Привет – сказал я. - Рука руку моет.

- Я ничего не боюсь!  – Она мило улыбнулась. - Я тоже читала Томпсона, так что меня не проведёшь.

Остаток вечера мы не расставались и только под самый конец, когда гости уже начали расходиться, я вспомнил о самом главном.

- Как тебя зовут?

- Не скажу, ты будешь смеяться. Я из старообрядческой семьи, а у них свои заскоки, знаешь ли. Не бери в голову.

- Во-первых, сама не бери. Во-вторых, меня удивить давно нечем. Обещаю, что не буду смеяться.

- Ладно, потешу твоё любопытство. Меня зовут Огонёк. Мои родители пизданутые на ведизме арийцы, которые промахнулись временем, в котором должны были родиться, поэтому адекватности я от них давно не жду.

- Огонёк, как журнал? - Я еле сдерживался.


Именно в ту минуту я получил от властей города дураков пригласительный билет в один конец. После того вечера она приходила каждый день. Мы садились подальше от общей компании, чаще всего у камина, и постоянно разговаривали, а о чём, я уже никогда не вспомню. В тот роковой момент, когда я впервые прикоснулся к ней, я почувствовал, как вся моя внутренняя наэлектризованная энергия, замыкается в ней, а потом рассеивается.

Через месяц ко мне приварилась мысль, что я обязательно должен показать ей свою мастерскую. Именно она, а никто другой, по-настоящему сможет оценить мои картины.

- Ты не наркоман? – Полушутя спросила она, рассмотрев несколько моих работ.

- Сам нет, но других не осуждаю. Особенно писателей. 

- Кстати, а ты не думал себе бороду отрастить или серьгу в нос вставить? Сейчас это модно. Мы бы классно смотрелись вместе. 

- Мне кажется, что мужчину можно судить только по одному критерию – по его поступкам, а вопрос красоты всецело оставить дамам.

- Ты по ходу староват уже. Не понимаешь. 


Мой бритвенный станок куда-то запропастился, и я отпустил бороду. Вместо волоса моё лицо поросло ромашками. Ей это очень нравилось. 

Мы решили, что жить будем у меня. Когда она уехала за вещами, я вышел следом, чтобы хоть раз посмотреть, как она выглядит издалека. Сел на пороге дома и закурил. Каждый нерв в моём теле, как струна рояля, вторил божественной увертюре, которую слышал только я.

- Мой верный, добрый слуга, почему мы не виделись с тобой так долго? – Я был искренне рад нашей встрече. 

Слуга присел рядом на корточки и, озираясь по сторонам, зашептал мне в ухо.

- Ей нельзя было разрешать поселиться на втором этаже. Это чудовищная ошибка! Понимаешь, надежда уже убита, поэтому не явится к тебе на помощь в последний момент. Прошу, поверь мне, друг.

- Друг? Я твой хозяин! Не смей городить вздор про мою девушку.  - Я уже мчался на всех парах в невидимый город. - У тебя мозг затуманился что ли? Ты мог бы порадоваться за меня, а не поливать грязью безвинного ангела. Посмотри ей в глаза, да на неё же любой грех стыдно повесить! Пошёл вон, не хочу тебя больше видеть.

Девушка привезла с собой две большие кожаные сумки с вещами и свой искажённый портрет, на котором уши у неё не торчали, родинка практически исчезла, другие скулы, исправленный носик, неестественные брови. Отвратительная работа бездарного халтурщика!

Она торжественно вручила мне золотой железнодорожный костыль и попросила прибить её портрет на главной стене в мастерской, перед нашей кроватью. Картину моей семьи и кошки она заблаговременно сняла и поставила к стенке. Костыль был сплошь в царапинах и вмятинах.

- Художник – самоучка, знакомься. – Девушка отошла в сторону, впуская внутрь мастерской постороннего. - Эту миловидную женщину зовут Люба, и она будет у нас домработницей.

Передо мной явилась рыжеволосая, кудрявая муза с зелёными глазами, бледной кожей и слегка оттопыренными ушами. Они походили на сестёр. Её белоснежное платье в пол, искусно расшитое красными розами, шуршало при ходьбе и источало запах свежих цветов.

- Люба? Какое необычное имя, никогда прежде не слышал его.

- Не беспокойся, я её хорошо знаю, милый. Мы с ней знакомы не первый год. Можно смело сказать, что мы встречались в самых неожиданных местах.

Девушки выстрелили друг в друга понимающим взглядом, а после невинно рассмеялись. 


Мы не выходили из спальни неделями. Иногда я слышал, как на первом этаже друзья выкрикивают мою фамилию, переживая за меня, а следом всегда пел успокоительный голос моего слуги, уверяющий всех в том, что я ещё одумаюсь, что это временное помрачение рассудка. Я закрыл входную дверь на ключ.

Через пару месяцев затворничества в мастерской, я проснулся от звука разбиваемой в дребезги мебели. Накинув халат, я спустился на первый этаж, где с ужасом увидел, как мой слуга бьёт беззащитную, ранимую Любу ногами по лицу. 

- Это началось, хозяин, – взмолился мой слуга. Она выбрасывает вещи из дома, которые принесли твои друзья. Ты посмотри вокруг!


Я выгнал слугу за порог, забыв обо всей его доброте ко мне, и запретил ему возвращаться.

- Добро пожаловать к нам в город, сэр. Вы здесь впервые? – Спросил меня полицейский с красным носом и огурцом в кобуре. 


Прошло три месяца.

Люба давно хозяйничала в мастерской. Сам не заметил, когда она успела вынести все мои работы, кисти и краску. Остался только портрет моей любимой, с которого то и дело сдувались пылинки.

Я чувствовал, что Огонёк медленно охладевает ко мне, но не понимал почему. Она или была чем-то недовольна, но не говорила, или наоборот говорила слишком много, но полную ерунду. И в один из дней она полыхнула.

- С меня хватит, милый, твоей грошовой мазни на холстах. Надо отдать тебе должное, что при нашем знакомстве ты сорвал джекпот на ярмарке обольщения, но, а дальше что? Люба не даст мне соврать, я зря трачу на тебя драгоценное время. Я хочу быть девушкой гениального художника, у которого много связей и денег, хочу, чтобы один мой вид внушал уважение. А что я имею сейчас? Н-И-Ч-Е-Г-О.

Она подошла к своему портрету и с помощью домработницы, проявившей особое рвение, вырвала костыль. В стене осталась внушительная дыра, от которой поползли трещины. Она собрала бесхитростные пожитки и ушла от меня совершенно спокойной.


Временной хронограф внутри меня сломался. Я почти всегда спал, потому что только во сне я снова был с ней. Я чувствовал, что тону в омуте: из её неповторимых ужимок, из запахов её тела, из вина, которое заменило мне воду, из горького счастья после пробуждения и из глупых улыбок в потолок.

Силы меня полностью покинули, и я перестал вставать с кровати. Я разительно исхудал, моя борода из одуванчиков превратилась в сухой куст полыни, а единственную работу, которую я нарисовал – это портрет лягушки с человеческими руками и в шляпе, грустно играющей на трубе.

И вот однажды я проснулся с непоколебимой уверенностью, что непременно умру в этот день. Люба стояла ко мне спиной. В её руке я видел кухонный нож, которым она откалывала целые пласты от стены. Я приподнялся на локте, панорамно оглядел свою мастерскую и с грустью осознал, что это больше никакая не мастерская, а больничная грязная палата.

Позже в тот день мне показалось, что снаружи дома меня зовёт Огонёк, просит открыть ей дверь. Зыбкая надежда окрылила меня! Облокачиваясь на палку, я проковылял на первый этаж и открыл настежь дверь. За порогом никого не было, и тут я услышал злой шипящий смех. Домработница стояла за моей спиной и искусно пародировала голос своей хозяйки.

Я внимательно пригляделся к ней и оцепенел. Это была не Люба. Редкие с проседью волосы женщины были собраны в пучок на затылке, обидчивый взгляд карих глаз, уродливый кривой рот с бородавкой над губой, безукоризненно правильные уши, платье на ней было сплошь чёрное, расшитое черепами.

Я сполз по дверному косяку. Женщина, больше не стесняясь моего присутствия, срывала со стен обои, рвала их в клочья, бросала себе под ноги, а после сжигала.

Хвала провидению, что в ту минуту на небе зажглась моя счастливая звезда, и удача напомнила о себе.


- Не может этого быть! Тевер, мой ненаглядный слуга, как же я рад тебе, дружище.

Слуга в это время проходил мимо моего дома, заложив руки за спину. Он сильно зарос и выглядел слабым.
 
- Помоги, помоги мне, заклинаю тебя. - Я хватался за него, как за спасительный билет из невидимого города.

- Твой дом, хозяин, почти уничтожен. Мне искренне жаль, но ни я, ни ты не в силах привести его в прежний порядок.

Я поник.

- Но я знаю, кто сможет. – С надеждой в голосе продолжил слуга. - Давай позовём всю нашу былую компанию, уверен, что они с радостью помогут с ремонтом.

- Я ослаб и не могу ходить. Ты сделаешь это для меня?

- Конечно, ведь мы же друзья.

Слуга собрался уже уходить, но я вовремя остановил его.

- Прежде чем ты уйдёшь, сделай для меня ещё одно доброе дело. В доме поселилась какая-то мразь, выбей из неё весь дух и вышвырни вон.

- Я давно мечтал об этом, дружище.

Отныне вход в моё сердце открыт только и ради друзей. Если же я и повстречаю красивых девушек, то буду с ними общаться отсюда, из-за порога. И ебать я их тоже буду здесь, не впуская в дом. Пусть в этом нет души, пусть все видят! Мне наплевать.