Часть первая
Ремни покаяния

«Для любого важно только как помереть. Для особо упёртых или растерянных - когда. Живые же страдают бесконечным эгоизмом, и жалеют в любом случае себя.»
Антон Чижов (из неизданного)

Вопрос, когда умереть меня не интересовал. Судя по всему, я давно уже не жила. Сердце мое почти не билось, лишь временами  булькало в горле бронхиальным спазмом. Раздутая алкоголем печень тыкалась в правое подреберье,  норовила лопнуть и  обрушить в чрево токсичную вишневую кровь. Иссохшие стволы моих легких со свистом выплескивали на асфальт пенистые сгустки никотиновой слизи и терпеливо дожидались своей последней сигареты. Руки мои не дрожали, ноги не мерзли, опухшие от слез глаза не видели.
Из всех данных мне природой органов жив был только один. Матка. По-крайней мере,  именно в том месте,  где находится матка и  сконцентрировалась жаркая, пульсирующая, не прекращающаяся ни на минуту боль. Боль эта мне мешала неимоверно.  Она не давала мне умереть окончательно. Целыми днями  я лежала на диване и безотрывно пялилась на свой голый живот.  Мне казалось, что еще немного, еще чуть-чуть и  оболочка моей утробы  начнет расти, ползти вверх, вздуется огромным сыромятным куполом, лопнет и выплюнет из себя орущее, мерзкое, склизкое насекомое. Мне казалось, что я  вижу,  как скрюченные  шерстяные  лапки моего внутреннего ублюдка скребут изнутри мою ткань.  Я ждала, что вот-вот кожа моего живота вконец  истончится. Что  животное щелкнет последний раз  острым  коготком, пробьет во мне дыру,  гнойным ошметком выкатится наружу и поселится  в углу моей  спальни. Желаемое не происходило. Чудовище продолжало жить внутри меня,  нарастающая боль не оставляла мне выбора.
Я дотянулась до упаковки со снотворным,  выковыряла из блистера четыре таблетки, запихнула их в горло, дождалась двух глухих глотков сердца  и… исчезла.
- Вы не имеете права хранить молчание. Все что вы не скажете, будет использовано против вас. Каждый не изданный вами звук будет приравниваться к ложному показанию. Каждое ложное показание продлит вашу жизнь еще на один день. Пристегните ремни покаяния. Выплюньте душу в тарелку. Включите мозг и отключите вагину. Во время сеанса покаяния Ваши органы жизнеобеспечения  будут изъяты.
  Металлический Голос в наушниках становился все тише. – Выньте из нее ревность,- дзынькнуло женское сопрано.

-Осторожно, она еще  живая, прогундосил тенор. – Отличный, надо признать, трансплант. Можем продать за небольшие деньги.- Заплясал в ушах  безмятежный смех докторов.
 
Последние услышанные мною  звуки плавно соединились в легато,  сплелись в разноцветные  жгуты и унеслись в распахнувшуюся трубу мироздания.

Мерный гул набравшего высоту двигателя. Улыбающееся лицо черного, похожего на Боба Марли, доктора. Прозрачная  бутылка воды на откидном столике и, ныряющие  в ней облака.
Мозг мой скрипнул  и родил первое желание. Я поняла это, увидев  возникшие на небольшом мониторе буквы. Черный доктор прекратил насвитывать «Донт вори»  и взглянул на экран.

- Пить… Я хочу пить. Дайте мне воды с облаками,- сухо всхлипнул обезвоженный разум.
- Вам нельзя пить. Сначала Вы должны ответить на вопросы,- безучастно обронил врач, присел на вращающийся стул и привычно протараторил.-  И помните, если Вы действительно хотите умереть, Вы должны говорить правду и только правду. Итак, приступим.

- Как часто Вы думаете о смерти? Раз в год, раз в месяц, раз в день?
- Я всегда думаю о смерти.
- Как давно Вы начали думать о смерти?
- После гибели мужа, я думаю об этом каждый день.
Буквы на мониторе замерли,  и раздался тревожный писк.
- Ответ уклончивый. Вам будет начислен один дополнительный день жизни. Отвечайте по существу. Как давно Вы стали думать о смерти?
- Простите, сложно вспомнить, мне было лет шесть, может, пять. В тот день  я случайно оказалась на похоронах маленькой девочки.
- Что Вы тогда почувствовали? Жалость, боль, отчаяние, непонимание?
- Зависть. Я испытала зависть.
-  Какие желания у Вас возникли?
- Мне захотелось быть на месте умершей.
- Почему Вы завидовали мертвому ребенку?
- Мне хотелось, чтобы меня любили также как  ее.
- Разве вас  не любили?  Родные, друзья?
- Любили, но не так. Не так,  как любят мертвых.
- Как, по-вашему, выглядит любовь к ушедшим?
- Любовь к мертвым безгранична и всепрощающа.
- Вы и сейчас мечтаете о безграничной любви?
- Да, я всегда хотела  всепоглощающих чувств.
- Вы понимаете, что Ваше желание эгоистично.
- Да, я знаю, что живых так не любят..
- Вы готовы умереть?
- Да, я готова.

Внезапно черные  буквы монитора замигали, стали стремительно увеличиваться в размерах, поползли к краям экрана и разбежались за его пределы  как мохнатые паучьи самки. В колонках над креслом завизжал злорадный металлический голос.
- Внимание! Тревога! Показания участника эксперимента  лживы. Участник покаяния обязан говорить правду и  только правду. Служба покаяния назначает Вам штраф в виде еще одной  дополнительной жизни и возвращает Вас на землю.
Окружающие меня звуки  злостным отчаяньем  впились в оцепеневший  мозг.
- Печень. Почки. Легкие. 
- Не забудьте вживить в матку чип ревности. Теперь  Сердце. Поднимите ей сердце! Вот так, прямо в горло.
- Отстегните ремни покаяния. Разум!  Мотор! Пуск!

Часть вторая
Арбузные сирени

Глухо стукнула  и покатилась по полу  бутылка. Глаз я не открыла, почувствовала пульс боли и притронулась к животу. Мерзко, липко. Вспотела что ли?

- Да, нет же, нет! Ну, я же все помню! – задрала майку, подбежала к зеркалу. -Нееет!  Они же ее удалили. Вроде бы даже продали.  Что же тогда так болит? Вживили обратно? За нежелание умирать?  Сволочи! Еще одну жизнь?! Ну, уж нет, я сама тебя уничтожу. Сука! Мразь!
Выхватила из ящика нож. Блеснуло короткое острое лезвие.
-Нет.  Не подойдет,  не достанет. Надо побольше, подлинней, пошире. Может шампуром проткнуть? А если мимо? Если не убью?  А этот, с пилочкой по краю. Для теплого хлеба уж больно хорош!  И тонкий ломтик масла,  и  редис, пенно-розовый,  длинный, французский,  кажется. Сердце в горле кувыркнулось.
- Ну, чего тебе? Что ж ты никак не выпрыгнешь? Тычешься в гланды круглой  красной щекой. Растолстело. Безвольное. Почистить бы тебя картофельным ножичком, поскоблить,  да в кипяточек. Воду лучше не солить, а то  жестким станешь. Не прожевать.
Села на пол. Кафель теплый, весь в  крошках.
- Что?!  Смеешься? Выперлась из шкафа, мерцаешь гладким медовым боком.  Что ж ты скалишся, ехидина?!-  Безвольно вытащила бутылку с виски, щелкнула крышкой.
- Меня же вырвет. Быстро надо. И полилась на  сердце жаркая вонючая смесь. Вытерла рукой пролитые капли. – Мммм…. Хорошо. Хорошо,  что без дозатора.  Грин лэйбл,  бл-бл-бл.

Все-таки вырвало. Долбанное сердце, опять все испортило.  Нет от тебя проку. Встало колом.  Не протолкнуть.

- А ты животное, что притихло? Не сучишь ножками? Не рвешься на волю? Думаешь, я тебя не чувствую? Ты что, сука, думаешь, я тебя еще одну  жизнь носить буду? Собирайся тварь! На экскурсию пойдем. Ты там еще не была, и я не была. Вот и прогуляемся под вечерним-то  дождиком.

В больничном саду пахло сиренью и арбузом. Полные цветов и дождя  ветви вздрагивали от вороватых крадущихся шагов и проливались  за шиворот холодными  душистыми  каплями. Мы подкрались вплотную к мерцающим голубоватым светом окнам. Сердце сдвинулось еще выше, легкой поступью затукало во впадинке между ключицами  Ту-тук, ту-тук,ту-тук, Вытукивало в горле сердце.
Дыхание мое замерло, стало ненужным. Я расправила плечи, вытянула вверх  шею и почувствовала, как бархатной холодной гладью скользнули вдоль позвоночника осыпавшиеся четырехлистники сирени. Я тянула шею все выше и выше, тело мое крепло, стройнело, Тянулись вверх ставшие эластичными, как теплое песочное тесто вены. С легким треском  выскользнули из плечевых суставов  руки. Удлиняющиеся на глазах  пальцы устремились ввысь и когтистой  голубиной  хваткой вцепились  в края подоконника. Потянувшись вослед  за руками, оттолкнулись от земли ступни и замелькали в воздухе вязкие комья прилишей к подошвам весенней грязи. Бесстыже выпятив зад, я приземлилась на шероховатом подоконнике старого каменного дома. Лицо мое приникло к струящимся по стеклу ручейкам дождя, а переплеты удлинившихся мышц  запульсировали мелко и часто.  То, что мы увидели за окном, заставило сердце замолчать, а членистоногую внутреннюю тварь выгнуться дугой, завращаться рыжей юлой  и превратиться в трясущуюся от возбуждения  голую египетскую кошку. Всех троих соглядатаев накрыл хаос тревоги.

За голубым окном белобрысая  медсестра совокуплялась с молодым,  покрывшимся  первым жирком доктором. Мужчина лежал на операционной каталке головой к двери,  и я  видела только  слегка вывернутые наружу бледные стопы. Большие пальцы ног возбужденно дрожали  и в такт им  тряслись  свежевзбитым маслом опавшие с узкого ложа бока. Оседлавшая эскулапа девушка была мала, худа и вертлява. Разукрашенное татуировками тело ритмично двигалось вверх и вниз. Маленькие худые ступни немыслимо изогнулись и объяли металлические прутья  каталки.  Круглый  зад  упруго  подпрыгивал,  и по-обезьяньи скалился чем-то  красным.  Временами, яблочные скулы попы прекращали свой стремительный  аллюр.  В возникшей между телами дыре, вспыхивал яркий свет операционных ламп, и появлялись тонкие поправляющие презерватив пальцы.  Разглядев  скрюченные,  матово-черные, скользящие по алому кондому  когти,  кошка внутри меня выгнулась дугой, загарцевала тонкими  вросшими в матку лапами, и впилась  египетскими глазами  в мой внезапно вздувшийся живот.  Острейшая боль заставила меня  вскочить на ноги.  Одной рукой я ухватилась за нависающий над окном карниз и кулаком другой пнула возбудившуюся внутри меня тварь.

- Не вихляйся, сволочь, не дергайся. Сейчас все закончится. Я не доктор, но я знаю много красивых слов. Например, резекция, эктомия, экстирпация. Что застыли, не понимаете? Ну, что ж я вам объясню, есть такие слова как удаление, усечение, вырезание. Еще мне ооочень нравится слово лапароскопия. Слышишь, ты, в животе живущая, это то, о чем я всегда мечтала. Это, когда через  небольшие дырочки в живот заливают углекислый газ и подсвечивают его прекрасным неоновым светом, и  в этом круглом  светящемся  куполе моего живота наконец-то все увидят тебя. Увидят твое мерзкое,  дрожащее, покрытое слизью тело. И вот тогда узкая холодная игла вопьется в твою дрожащую от возбуждения кожицу и высосет тебя из меня. Высосет вместе с  лежбищем, вместе с моей отравленной ревностью маткой. Пистолет лапароскопа  выплюнет вас обеих в белый сверкающий мертвенным светом таз, и мелкая ленивая медсестра выплеснет вас обеих в кусты цветущей  под окнами сирени.

- Вы чувствуете, как сладко пахнут перезревшие арбузы? Слышите, как чавкает их прогнившая насквозь плоть? Ну, вы же не настолько глупы! Откуда в мае арбузы? Это расползается, брызжет, превращается в месиво  истоптанная моими ногами  арбузно-алая плоть тонких  египетских кошек.

Продолжение следует