Вечер в купейном вагоне, ползущем среди заснеженных полей, когда густая синева темнеющего неба сливается с синевой, которую приобретает нетронутое снежное покрывало, это волшебное время – уже не день и еще не ночь, но все уже дышит сонным умиротворением. Нарочно приоткрытая дверь подрагивает в такт поезду, и дает обзор из купе на обе стороны – никто не мешает – в коридорчике пусто. Иногда  прошмыгнет  проводница, – какие-то у нее все дела, дела...
    Дети угомонились и теперь сидят по своим «домикам» на верхних полках и наслаждаются дорогой. Ничего так не милу ребячьему сердцу, как путешествие в поезде. Это восторг! А как сладко засыпать  под мягкий перестук колесных пар?! Это музыка детства. Я помнится, даже облизывался от предвкушения забраться на полку и слушать сквозь дрему неразборчивый, «жестяной» репродуктор на станциях. Необъяснимо хорошо все это.
    А снаружи не на шутку разгулялась  метель.  Даже через стекла  чувствуется, как мороз входит в силу – метель кидает в стекла жестким как песок снегом, и синева за окнами не мягкая и обволакивающая, а холодная, – вероятно к ночи будет минус двадцать. Но нам троим, это даже приятно, – вагон протоплен до жары, свет плафонов мягок, позвякивают ложечки в пустых стаканах –  выпито для  дорожного порядка чаю, а под столом пустая бутылка от конька.
    На столе другая, початая уже на треть, сервелат, печенье, обкусанные куриные ляжки и что-то еще в приветливо раскрытых пакетах – все успели познакомиться, хорошо выпить и теперь, не стесняясь знакомились со снедью попутчиков.

  Ах, как хорошо катить в обшарпанном купе сквозь пустые, зимние поля, сквозь вечер, и мороз тут непременно нужен – потому что – уютно. А едва различимые огоньки, мерцающие в дали? Деревня. Как ей должно быть холодно и одиноко в голом поле. Домишки жмутся друг к другу в такую погоду, снег заметает по самые окна, метель срывает дымок с трубы. Холодно, ночь впереди длинная, топись печка, трещите дрова. До нового года два дня. Сказочное время. Железнодорожное сообщение становится уютным и милым. Так бы ехал и ехал…
– Хуй вам!
  Я оторвался от окна на этот выпад нашего с Геной попутчика – кандидата технических наук Василия Макарыча, напрямую адресованный моему политизированному приятелю.
– Повторюсь, – хуй, милейший Геннадий Петрович!
  Гена, не менее образованный человек (кандидат медицинских наук) недоуменно парировал:
– Вы, Василий Макарыч, на странной позиции. Перемены по-вашему назрели, как чирей, но вы их боитесь как огня и отрицаете посыл снизу. Стало быть, взрыва не будет?
– Я вам уже ответил.
– А я утверждаю, взрыв будет. Бесконечно эта свистопляска не может тянуться. Сами низы, слышите же, ропщут?!
– О нет, только не низы! Низам телевизор и водка. Они зомбированы. И не дай бог, перестать вещать ящику в том же духе. Скажи он хоть слово правды и все скатится в кровавую кашу – все против всех! Сам черт ногу сломит.
– И не соглашусь с вами. Человек нынче образован, в любой деревне интернет подвешен. Народ и в курсе и понимает, что и как. А вы все по Пушкину –  бессмысленный и беспощадный русский бунт. Да очнитесь, друг мой, – время бархатных революций, народ-то, ни хуя не тот, его не проведешь, да-с! Все сечёт, фильтрует  и  хуй  как говорится  по ветру! Так - то!

  Василий Макарыч мстительно улыбнулся: – А вот я вам расскажу историю, и вы поймете, что такое ваш народ.
– Валяйте…
– Сперва, что вы на это скажете? – Василий Макарыч постучал себя по макушке, словно предваряя рассказ. Звук вышел звонкий, деревянный и пустой.
– Пластина…– буднично пожал плечами Гена. Он сам ставил такие пробки, едва не чаще чем отштопоривал пробки бутылочные.
– Пять на пять. – мрачно произнес Василий Макарыч. – А кто мне ее приспособил?
– Надеюсь не жена! – рассмеялся Гена. Он вспомнил верзилу, которому проломила голову маленькая, хрупкая супруга – тихий библиотекарь в отделе дошкольной литературы. Когда она пришла в палату с передачей, верзила затрясся как осиновый лист и умолял изолировать его в отдельной комнате под замком. Что между ними произошло – тайна, но эта тонюсенькая, близорукая, анемичная женщина наводила на него ужас.
– Верно, не жена, – саркастически усмехнулся Василий Макарыч, – а деревенский интеллигент, счетовод из села Вандеево, тот самый который  «хуй по ветру», как изволили выразиться.
– Симптоматичное  название…– сказал я и разлил остатки коньяка.
– Скорее иносказательное. – поправил мой медицинский лексикон Макарыч. – Впрочем, то что там произошло не совсем типично, но абсолютно ожидаемо, в тренде так сказать. Ну если помните историю Вандеи…
– Помним. – соврал я, хотя толком не помнил. Знаю, только, что крови было до хуя. Мне это как медику было приятно и потому  отложилось. – Давайте лучше выпьем!

  Мы выпили  и Макарыч продолжил:
– Было это совсем-совсем недавно. Я тогда был слегка ёбнут на такой ерунде, как реконструкция. Ну знаете, это когда взрослые мужчины с животиками, с положением, страдая то ли от нестояка, то ли от детских комплексов  вдруг начинают представлять себя рыцарями, индейцами чероки и прочей дрянью.
  Я ухмыльнулся.
– У меня это от детских комплексов. – предупредил Макарыч.  – Со стояком все в ажуре. Я играл в ковбоев.
  Я улыбнулся еще шире, подумав: «В твои тридцать восемь, тридцать девять, да с ожирением, да с разворачивающимся диабетом и щитовидкой судя по зобу, с регулярным стояком ты распрощался  года три как…»
– Вот значит, страдал этой хуетой я крепко. И таких долбоёбов собралось нас человек тридцать. Клуб у нас был, «Баффало гайз» назывался. Мы были больны романтикой ковбойской вольной жизни. Офисные идиоты… – он мелко рассмеялся. – Главное, что все это на поверку – ебучая мишура.
  Ты как Золушка кроишь себе жилетку, шьешь  кожаные штаны с бахрамой, хотя на лошади  сидел последний раз в детстве, – на карусели,  прилаживаешь на жилетку латунную звезду шерифа, к сапогам тенькающие шпоры и подковки, подбираешь яркий шейный платок, просишь знакомых привезти настоящий стетсон, покупаешь кобуру в которой огромный револьвер с пистонами, да да, с пистонами! – несколько смущенно улыбнулся она на наши удивленные лица. – Смешно, правда? И вот ты выряженный как пугало,  в компании таких же взрослых заигравшихся импотентов и дебилов едешь на природу. Разбиваешь лагерь, устраиваешь костер, развешиваешь гамаки, куришь сигары, выпиваешь немного – пьющих среди нас нет, и дрочишь задорное банджо и вроде как тащишься от этого цирка.
  Мы с Геной тихонько смеялись над его откровения, но он тоже улыбался и я даже стал похрюкивать от удовольствия, воображая этакую живую и яркую компанию неподалеку от  разрушенных коровников  и покосившихся  изб.

  – Это было феерическое зрелище, поверьте. Собираясь вместе, мы как дети хвалились обновками: ну там у кого громче пукает револьвер, у кого сапоги остроносее, учили новичков, что рубаха непременно должна быть клетчатой, а звезду шерифа ни в коем случае нельзя покупать, а нужно выдрочить самому. Упражнялись набрасывать лассо на пенек и пытались отбивать бутылочные горлышки хлыстом, кое - кто даже остался на этом занятии без глаз. Вобщем, – безобидно отдыхали. И прошу заметить, никакого преклонения перед  западом. Совсем наоборот, я патриот до костей мозга! Прошу верить на слово! Гагарин, березки это все мое, родное, я это люблю ахуеть как.
– До мозга костей. – поправил Макарыча Гена.
– Один хуй… Ну вот значит, выдались как-то погожие выходные и мы всей шоблой поехали на природу. Вереница машин, в которых сидели мордастые мужики в ковбойских шляпах вызывала смешанные чувства у обывателей,  спешащих на дачу. Что более их смущало, – вызывающий для средней полосы наряд или  диссонанс в виде наклеек «Обама чмо!», не знаю. Но на нас таращились и тыкали пальцами, и не только указательными. Но нам было плевать, мы отдыхали душой.
    Место для лагеря было выбрано прелестное. Изгиб речки, лужок, березовая рощица, деревня на приличном удалении. Покой и тишина. Все бы хорошо, если бы легкий ветерок не доносил запах водки. Мы осмотрели наши запасы алкоголя, все четыре бутылки виски были в целости, как и ящик безалкогольного пива, но водочный дух реял.
– Это иносказательно?  В смысле над Россией? Карма у родины стало быть такая? – понимающе усмехнулся Гена.
– Хуй! Это фактически реял. Накнуне нашего приезда на дороге огибающей Вандеево опрокинулась фура с водкой. Как вы думаете поступило население этого передового хозяйства? Верно, пока раненый водитель очухивался на обочине, они за пятнадцать минут все растащили, остался только мокрый бой, который никак собрать нельзя. Думаю до сих пор на это место молятся…
– Так, так. – радостно потер руки Гена. – это уже весело…
– Весело?! Весело с хуя ножки свесило! – обиженно передразнил Макарыч. – Тебя там не было…
– Ну, не обижайся. – попросил Гена. Они незаметно перешли на «ты».

– И вот эти передовики, а повторюсь, хозяйство было передовое, – у них была забабахана маслосыродельня под импортозамещение, был как ты изволил выразиться интернет в каждой избе, был даже клуб в котором не торговали как водится в глубинке чулочно-носочными изделиями, а функционировал ансамбль песни и пляски «Доярушка» из самородков.  И вот эти добрые самаритяне, которые как ты же изволил Гена выразиться «хуй по ветру»  в мгновенье ока растащили всю водку и обхуярились ей на радостях. Как же, халява блядь!
– Ну и чего тут удивительного?
– Ничего, не спорю. – признал Макарыч. – Удивительно то, что мы остались тогда живы. Разбили мы значит стоянку, костер зажгли, сели в кружок и соревнуемся  в игре на банджо. И репертуар-то наш – вариации Калинки - Малинки, такой сякой камаринский и Кипелов «Я свободен». Свое стало быть, родное.  Душевно короче. Ничего не предвещает беды. Только вдруг видим, как за взгорком пыль клубится. И вот выкатывает на зеленый холм новенький васильковый трактор «Беларусь» с прицепом и, замирает на секунду и подпрыгивая по пашне летит вниз, – к речке, аккурат  на то место где мы расположилось а ля ранчо.  Остановился трактор возле нас и из прицепа посыпались селяне, с собой у них та самая опрокинувшаяся водка и огромный бредень, закуски не замечено. На рыбалку короче приехали. Человек десять. Пьяные, как только может угораздить русского человека  в Новогоднюю ночь. От чистого блядь сердца! На дворе июль.
– И?
– Стоят и смотрят на нас, а глаза у самих такие, что мы банджо музыку нахуй свернули и молча глядим на них – и кажется мне, друг для друга  мы  инопланетяне, не меньше. Тут один  из селян  и говорит безотносительно и протяжно, на воздух: «Хаудуюду…» Без интонаций, словно констатируя какой-то неведомый нам, тягостный  факт. Вышло очень похоже на обычное – «Ни хуя себе!»
  Тут из кабины, прям под ноги деревенским выпал тракторист, – он кстати самый пьяный среди них был, что действительно, как ты изволил Миша выразиться – симптоматично  для средней полосы. – Макарыч адресовал мне многозначительно поднятый палец. Я кивнул, – хули тут спорить? Эпикриз давно написан и знаком всем.
–  Поднялся он, отряхнулся, оглядел нас дикими глазами и к своим:
  «Я чет ни хуя не понял! Куда заехали? В США? Кентаки блядь? Мальбара?»
    Тут протиснулся на первый план плюгавый гандон с логарифмической линейкой, очки на резинке – счетовод тот самый, нахуй она ему на рыбалке, ума не приложу, кстати ей он меня и оприходовал…Тяжелая блядь, старой работы. На ней еще знак качества. Сами понимаете… – Макарыч  добродушно поскреб макушку.
– Выходит значит, и со знанием объясняет своим онемевшим односельчанам про нас: «Это, – говорит, – американские туристы, караванинг делают. Видите сколько нерусских машин? Сюда добрались, пидарасы сытые. Оборачивается к нам и вежливо так с улыбочкой: «Халлоу, диар френд!», и опять своим: «Поехали нахуй отсюда, пусть гандоны подышат русским воздухом, свой-то весь засрали бензином копеешным. У-у, уроды ебучие!»
  А  этот хлюст тракторист опять куражится: «Ослепительно ебал я их в американскую улыбку, чтобы без рыбы оставаться! У меня вон водки море, а закуси нихуя! Ща блядь трактором передавлю, как курей!» Достал из штанов бутылку водки, выдернул газетную пробку и опрокинул в рот, полез в кабину.

  Тут у одно из наших нервы сдали, кричит деревенским: «Вы что, мужики, мы же свои, русские!».
  – У-у-у, ц-ц… – Гена покрутил головой.
– Вот именно, у! – поддержал его Макарыч. – А тракторист ему с подножки: «А хули тогда  обрядился  как американец?!»
  «Да мы реконструкторы, это такое хобби!»,  – перепуганные, наперебой загалдели мы этому пламенному трибуну. А он сука, с подножки  трактора, ну чистый блядь Ленин с броневика, гнет свое: «А-а бля-я-ядь! Хоббит, Гарри Потер, продались за доллары суки! Звезды жидовские нацепили (это он про шерифскую звезду), фашисты! Пизди их!»
  Что тут началось! Пьяные деревенские с воем и проклятьями кинулись на нас с бреднем, с десяток захомутали, повалили и стали осатанело пинать кирзовыми сапогами. Остальные наши товарищи побросали банджо и с визгом кинулись врассыпную теряя красивые шляпы и запинаясь в шпорах, но сказать что им повезло не могу. Проклятый тракторист как черт вскочил в трактор и с охуенным треском пошел срывать на виражах молодую травку, оставляя огромные черные шрамы на зеленом лугу. Взбесившийся прицеп мотался адски подскакивая и громыхая. Тракторист умело отрезал путь к спасению – к нашим машинам, сгуртовал несчастных как стадо и загнал в речку по самые уши. Если б не милиция, которую кто-то успел таки вызвать, то не знаю чем бы все закончилось.
– Да-а…  Некрасивая история.
– Вот так, а вы говорите народ…народ… Русские люди, русских людей били страшно. А спроси за что? За безобидное хобби! Зла страшнее телевизора нет.
– Это да…Накинем?
– А хули остается?