Выбрался я это субботним утром из перин и, минуя утренний туалет, сразу дернул в столовую. Ну люблю  утром выходного дня пробежать биржевые сводки и насладиться добрым табаком, пока прислуга  сервирует  завтрак.
  Плюнув в форточку и закурив «Приму», я сразу окунулся в последние яркие полосы газет с картофельными, капустными, колбасными котировками  и  прочей  животрепещущей  бакалеей.  Люся готовила необременительное  поутру,  легкое сезонное рагу из всякого  завалявшегося  не по сезону говна. Готовила сразу на неделю – не мелочилась! В огромной кастрюле, где дважды в месяц отбеливала Ленькины пеленки,  дробно булькало.
– Иди умойся, животное! – нежно порекомендовала  она. Люблю ее за кроткий нрав.
  Люся ужасная чистюля, как впрочем все  бабы. Сама - то она уже подмылась, почистила  рот от спермы и обеззаразила хвойным бальзамом и смыла ее следы с любимого лица с мушкой на щеке. И теперь стояла вся такая правильная, сияюще – чистая, трогательно  помахивая половником. Ну ссыт баба за чистоту, прям беда! Но тока хуй, – у меня выходной. Я демонстративно уселся поудобнее на табурете.
  С тихой, ласковой улыбкой послал ее за миллионы космических лет собирать межзвездные  хуи от самого дома землян  – и дальше, вдоль  по  Млечному пути, до самой Центавры  и непременно заглядывать в черные дыры, чтобы получить в сраку от местных абреков, хуй знает кто они там:
– Непременно родная, только сперва плесни своей фирменной  бурды. После ебли жрать охота, чистюля ты моя.
  И потянулся к ней, нежно причмокивая  – поцеловаться, а она отпихнула меня:
– Фу! Зубы не чищены! Хоть рожу  трусами  протри.
  Я спохватился. Трусы и вправду лежали у меня на коленях. Я так спешил развернуть утреннюю газету, что позабыл их надеть и теперь сидел небрежно и вызывающе развалясь. Хорошо теща на даче…Впрочем… Пора бы старой шляпе  знать кто в доме хозяин.
  Обиделся я тем утром. Дуализм какой-то. Значит, обсасывать мне хер из которого я пару раз за ночь поссал и рук не мыл, это значит чистота и порядок, а нечищеные лишь до завтрака зубы это колебание устоев.
  Тут она ловко ёбнула полотенцем жирную, ленивую  муху, залетевшую на волшебный запах подгнившей капусты  и осклизлых сарделек  бодро ныряющих в кастрюле за прошлогодней картохой. Смертоносное  полотенце вернула на плечо, а труп пихнула ножкой в скотомогильник  – под холодильник.
  Я вдруг заинтересовался Люсиной оголтелой микробобоязнью и гигиенической паранойей. Даже оставил котировки «Жигулевского»  в «Пятерочке» по соседству, от которых  зависел мой досуг, как человека со средствами  и стал наблюдать за Люськой поверх  газеты.
  Короче наблюдаю. И натурально охуеваю…  Помыла она это значит помидорки,  и вытерла  полотенцем  которым отправила в лучший мир зеленую муху, гнусные пристрастия  которых  всем знакомы с детства. 
    Веду счет.
  Четырежды достала запавшие трусы из волшебной жопы и четырежды почесала в ней. Трижды, с треском  поскребла колючие подмышки.  Дважды поковыряла в ушах, с интересом разглядывая  что достала, вытерла о полотенце. Рук не мыла, а напротив –продолжала  гигиеническое мракобесие –  приготовляла мне рагу.
  Тут же принялась остервенело крошить лук. Лохмотья посыпались  из - под ножа ей под ноги. Схватив столовую тряпку,  смела их прямо с пола. Тряпку ополоснула под краном, отжала и вытерла ей руки, потом полотенцем. Люсенька, это все равно что вымыть пол, отжать половую тряпку, вытереть ей руки и если приспичит рожу, а  потом утереться чистым полотенцем. Странная гигиена, Люся!
  Ладно. Взяла разделочную доску, фамильную ржавую терку и села рядышком за стол натереть морквы, ну и чтоб  я не скучал. Повредила о терку ноготь.  Расскулилась как сука и предсмертным голоском попросила принести пилку, как последнюю надёжу соборовавшегося тудой. Принес. Пожалел, такая травма, ну такая! Несовместимая блядь! Ноготь же! Она ж без него, как без руки!
  Всхлипывая, стала запиливать заусенец, остервенело, как неопохмеленный слесарь. Повеселев,  прошлась по всем ногтям, чтобы уж заодно. Пилила и сдувала пыль на горку тертой морковки  перед ней. Уже напевая, прошлась по ногам. Ну думаю, слава богу, тут не сдуешь. Ан нет… Чистюля протерла пилку пальцами и сдула. Морква с ороговевшим хитином копыт пошла в рагу. Теперь странное название блюда стало тождественно рецепту. Все встало на свои места…
  Пока томилось  изысканное консоме,  села с зеркалом, ну как я с газетой. Вглядывалась пристально и главное – что-то там видела! Стала ковырять  рожу. У самой ни прыщика, но она осатанело ковыряла и имела успех. Особенно на носу! Наковыряв пресловутых черных точек, б-е-е! гордо показала дрянь  на кончике ногтя:
– Во сколько! Картошки  хватит тебе нажарить. – не шутя пообещала она.
  Меня так это слегка замутило.
  Потом она надрочила волос из носу, бровей, аккуратно складывая их на уголок все того же гнусного полотенца. Тут за ее спиной зашипел небольшой такой маневровый паровоз – рагу разгулялось и полезло с кастрюли. Оно схватила полотенце и принялась махать над кастрюлей, сбивая столб пара и приправляя божественное кассуле щетиной.
  Мрачно  вспомнил, как однажды кок подал озябшему, только что с обледенелого мостика капитану, кофе и бутерброд с лобковым волосом. На сотни километров промозглое Баренцево море и  ледяная пустота без баб, и вдруг из надкушенного сандвича нагло и упруго торчит это… Ну хуй бы кок у нас был с заросшей пиздой, тогда не вопрос, тогда и добавки бы потребовали.  После этого он весь поход приготовлял меню застегнутый на все пуговицы, с затычками в носу и ушах и в крахмальном  чепце по самые брови.
  Этим утром мои представления о женской чистоплотности сильно поколебались…
  Я не выдержал – тихонько закипел, когда она стала  приправлять  рагу  всем что не глядя нащупала в кухонном ящике ее рука: перцем, тмином, травками, сухими дрожжами, корицей, ванилью…  Люся звонко чихала и шмыгала  в кастрюлю, приправляя кушанье еще и мокротой  и  довольно приговаривая:
– А-а хорошо! Никакая зараза не пристанет! 
  Потом утерла сопливое рыльце гнусным полотенцем, которое только сжечь как тифозные лохмотья:
– Вася, жрать!
  Любовно  вытерла  им  мою любимую глубокую миску в меленький синий цветочек и навалила полну гнусного варева.
  Не поднимая тяжелого взгляда, я осторожно свернул газету и уже хотел сказаться на хуй сытым в жопу, но она стояла передо мною  – моя любимая женщина: с расковырянной до красных пятен рожей, распухшим  носом и детски вздернутыми  ниточками бровок и улыбалась хуй знает чему. Наверное мне…  Я налег на фирменное рагу в которое она, как говорится  вложила частичку себя. Было очень вкусно, дважды просил у Люсеньки добавки.