Вот все девочки пэтэушные да разъехались на каникулы. Ну и я к бабке-деду поехала на деревню, за сорок верст. Дедусь, старый алкаш на пенсии, кормил куру рябую любимую, да день кажинный квасил до чёртиков, вот сидит теперь на бобах. Так шо в хате рубля завалящего он вчерась, по сусекам скрёбучи, да заначки бабкины знаючи - а найти хрена лысого смог.

Тогда молвлю соболезнующе: сколько помню себя, дед болезный мой, на комоде яйцо-копилка в утке пряталась хохломской. Ты ж ховал от меня ее, старый жмот, шоб копейки твои я не тырила. Заяц плюшевый на яйце том кис, да с иголками, в жопу натырканными.

Стал склеротик по новой всю хату вверх дном перевёртывать. В драной тумбочке за газетами все ж яйцо таки старый нашёл. Коло уха потряс - звон малиновый. А разбить на полу - дык жеж хлопотно в раскоряку потом загробастывать трудовую копейку свою. Положил дед яйцо глинобитное в таз ляминевый-малированный, молоточком хрясь его- по фигу, посильней еще раз - а хренушки.

Бабка с фермы пришла, вся молошная. Пожалела деда, да скалкою как хлобысь по яйцу - ну каменное, шо у мамонта-птеродактиля. Ну осколочек хоть бы какой отлетел - с арматурой яичко беленькое!

Выпил дед рассолу да с тинкою, до соседей пошел, до Мышкиных. Отмечают там возвращение Васьки ихнего с флоту-армии. Ну и бабка за ним, лапотяшная, шоб до дому донесть потом было кому.

Села в горнице я, кручинюся. Потомукак до танцев две ноченьки да два дня куковать мне, молодушке. Гляжу вдруг, добрый молодец, пьяный в жопу, в трусах семейственных, да калитку пихает тапочком. Никак Мышкин Васёк обозначился. Ну, калготки надеть успела я.

Вошел с бычьим взглядом, шатается. Мол, яичко пришел разбить-почесать, на подмогу, мол, - ну я дотумкала. А сам в махоньких тапках с помпончиком, трусы синие в белых зайчиках прикрывает руками трясучьими.

Колыхнулася розова кофточка, ажно пуговка рашпилилася! Улыбаецца гад со значением. С-под трусов его мято жеванных солнце красно встает так улыбчиво. Небо синее с белым облачком сантиметра на три приподымливает.

Рот раззявила я от смущения, от мущинского взгляда нескромного. Как увидел он пасть мою алую, шо без двух зубов недостаточных, так и бросился в ноги - эх, яблочко! Стал тельняшку рвать на грудях.

Напужалась матроса я пьяного, и калготок мне жаль пошти новеньких. Нет, шоб речью меня завлекательной, да гостинцами взять, романтишную. Так хвостом гад виляет распущенно, с красной грозной боеголовкою.

Осерчала я по трезвянке-то. В позу встала защитно-отпорную. И яичко-копилку, как молот тот, скрытно спрятала за спиной. Гад меня за коленку мацает, чуть калготки многострадальные мне не рвет, окаянный, по шовчику.

Тут взяла я книжку любимую, "Сказки русские" типа народные, да как ёбну ему по облачку, так шо тучки все разогналися. Завопил матрос Мышкин, в ремонт понес он торпеду свою воспалённую, вылил кружку холодной воды на неё, почесал яичко опухлое. Из сеней вышел мстительно, с вилами. Бросил якорь на рейде средь горницы и взглянул на меня ненавистливо.

Зашпилила я верхнюю пуговку да яйцом ему белокаменным захуярила в лоб, змей-горынычу. От удара звон был серебряный, будто трахнулись два колокольчика, будто лопнули маковки зрелые, будто батюшка крест уронил. И разбилось яичко, и с грохотом полетели копейки серебрянно, и, поджав свой цветочек завяленькой, матрос Мышкин свалился под стол.

Посреди копья дореформенного я нашла ту иголку самую, что по дурости малолетней я забросила деду в яйцо. Тогда села я раздовольная, и иголочкой вновь обретенною я заштопала розову кофточку и калготки прямо по шве.

Потом в харю Мышкину пырскнула, соловейке-разбойнику молвила: нахрена ж ты мне, козлик опущенный, нахрена мне такой ухажёр.
Скушно деушке на деревне-то, тусовать меня нет пацанчика. Сказки русские вот почитываю - так колбасит, что мочи нет. Замутила вот сказку нехилую для детей подросткового возраста, а сама сижу дура дурою. Кто же щасте мне принесёт?