В осеннем лесу стоял приятный сытый запах, солнце еще не встало, но на небе уже посветлело. Впереди чавкая по грязи сапогами, топал Пашка. Он охал, кряхтел, шмыгал носом, но вида, что устал, не подавал.
- Пап, а куда мы идем?
- Гуляем, придем на место,  сам увидишь.
- А далеко еще?

Я остановил сына, присел, поправил ему лямки рюкзака, натянул на нос кепку.

- Ты, что устал уже?
- Да не, я за ногу твою беспокоюсь, болит, наверное?
- У меня же протез, там болеть нечему! Шуруй  давай!

Мы выехали рано утром  по темноте,  до урочища было километров 5 от трассы пешком по лесной, заброшенной дороге. С сыном я здесь первый раз.

Когда вышли на место, я снял рюкзак, бросил на землю старую дедовскую фуфайку и сказал сыну присесть и перевести дух.

- Пашка, посиди пока здесь, а я пойду веток на костер соберу.

Скошенная в сенокос трава уже успела подрасти и брюки моментально намокли от росы. Благо по краю у леса валялось много сушнины, и я быстро набрал полную охапку дров. Вернулся, быстренько собрал костровище и разжег огонь. Заметил, что Пашка слегка заулыбался и потянул ручонки к набирающему пламя костру. Поставив треногу, я повесил котелок и налил колодезной воды набранной дома в бутыль.

- Папа, а зачем мы сюда пришли?
- Понимаешь, Пашка, меня сюда приводил мой отец, а его дед, деда прадед и так далее.


- Расскажи мне про них...
- Я знаю про них по отцовским и дедовским рассказам. Семья наша здесь появилась с того времени, как купец Вяземский решил завод построить чугунолитейный на реке. Историю нашего рода я знаю начиная с моего пра-прадеда Григория. Он первым полицейским был в поселке.
- А почему он?
- Не знаю, его управляющий завода рекомендовал. Грамоту знал и местных хорошо. Сурового нрава был мужик и здоровый как бык. Говорят, кулаком лошадь мог свалить и подковы гнул.
- Вот это да, а я даже подтянуться не могу.

Я усмехнулся и приобнял сына.

- У тебя еще все впереди.

Я подкинул в костер пару сучьев. Над котелком появился тягучий парок. Скоро закипит.

- Пап, а дальше?
- Ну, вот значит. У Григория были три сына Тимофей, Аполос и Павел.
- Ух ты, Павел! Как меня. Значит, ты меня в честь него назвал?
- Выходит так. Аполоса во времена бунтов перед революцией нагайками казаки до смерти забили за то что листовки расклеивал. Тимофей умер в гражданскую от пневмонии. Он в Красной армии служил, они Сиваш озеро переходили в мороз при наступлении на белых, там видимо и простыл. А Павел мой прадед после первой мировой осел в поселке родном. На войне он говорят,  героем был, два Георгия, помнишь фотку старую, где три военных в папахах с шашками сидят?
- Картонная такая, толстая, черно-белая?
- Ну да. Так вот, самый здоровый - это Павел и есть, мой прадед. Тоже тот еще бугай был, дед рассказывал, что гимнастерка на нем по швам расходилась, а сапожищи такими огромными были, что дед когда мальком был в один сапог стоя помещался.
- Ничёсе!
- В поселке уже советская власть установилась прочно, ну он и прильнул к большевикам. А в это время Колчак с Урала к поселку подступал. Его войска с двух сторон пытались напасть. Вот дед батареей артиллерийской командовал. Даже в музее городском запись есть, что когда одна пушка от попадания осколка вышла из строя, то он её на плечо взвалил и на кузницу к церкви отнес, чтоб отремонтировали, а после опять назад и пушка снова работала.
- Вот это дааа!
- Ага, завтра в музей сходим, сам прочитаешь. Колчак тогда город не взял, отступил. Дед потом на заводе работал. Мастером говорят, был на все руки. Даже когда на пенсии был, за ним управляющий карету присылал, если чё починить надо. Потом он на проходной сторожем работал. Был случай, когда они выпивали с мужиками после работы и директор ехал. Спросил в шутку прадеда: "А что, Григорьич, при ком лучше жилось при Ленине или при Сталине?". А дед возьми да ответь - "При царе!". Тот шум поднял, под статью говорит, у меня пойдешь, как враг народа. А дед взял, да бричку его в канаву перевернул. Посадили его тогда. Прабабка Нюра тогда корову продала и взятку прокурору повязла.
- Так её же тоже могли посадить?
-Могли и посадить и расстрелять... вместе с прокурором. Но ничего обошлось.
- А потом?
- А потом он снова на проходную устроился. Как-то два блатных с Вятлага,  откинувшись решили его развести, чтоб на территорию завода пустил. Он ни в какую.  Ну они его после работы подкараулили и гирей по голове. Не знаю как, но дед их поймал, притащил до дому, а как во двор вошел, так упал и помер. Говорят сын его, дед мой Константин, чуть до смерти этих бандюков не забил сапогами, еле остановили.

- Да... пап, а ты карету перевернешь?
- Нет, конечно! У нас же кузниц нет, дрова рубить не надо, литовкой на покосе махать не надо, все на машине, в кресле, да на диване. Вот и живем через одного дрищи, да убогие.

Смотрю, сын нахмурился.

- Ничего, Пашка, будешь зарядку делать, тоже бугаём вырастешь!

Вода в котелке закипела,  я бросил в котелок собранные листья смородины, малины, брусники и шиповника.

- Папа, а мы что чай из травы будем пить?
- Не писюли, чай отменный будет, глотнешь - за ушами свистеть будет! Еще бы зверобою кинуть или чаги, ну да ладно и так сойдет.

- А про прадедушку расскажешь?
- Про него побольше знаю. Дед Константин в 18-ть на войну пошел. Попал в десантуру, 23-й гвардейский стрелковый десантный полк. Он про войну не рассказывал, но как-то мы на покос с ним вдвоем поехали, из внуков я один в городе был, кто в армии, кто в лагере. Так вот он бутылочку приговорил и я его на разговор и вывел. Рассказывал, как их в тыл забросили, как подорвался, как в госпитале очнулся замотанный и ждал когда медсестра придет и заговорит - на немецком или на русском. У немцев оказался. На ноги подняли и в концлагерь. Бежал оттуда, прибился к партизанам. Скитались они по лесам, питались ягодами, да шишками, весной бывало лошадей под снегом находили и их жрали. Потом снова в плен раненный угодил, когда из окружения выходили. Дальше бежал уже в Германии с немцем коммунистом. Скитались по местным, прятались,  пока не сдал кто-то. В концлагере худо было, жрали,  говорит одну брюкву. В 45-ом их америкосы освободили и дед еще год в Германии служил. Возвращаться боялся домой, всех его знакомых тогда в наши лагеря посадили за плен, но его не стали - видимо из-за ранений.
Я помню, когда маленьким с ним в баню ходил, мне страшно было. На нем живого места не было, все в шрамах и рытвинах, прям ямы на мышцах. Жуть короче...

Я снял котелок с костра и поставил доходить, навариваться.

- А когда прадедушка умер?
- Я тогда в училище на втором курсе был 96-й год. Приехал зимой в январе в увольнение. Добрались домой уже поздно в девять вечера, дома мать стол накрыла, мама твоя пришла, мы тогда еще только дружить начали и тут звонок. Дед звонит: "Приходи, говорит, Гриша, ко мне, бабка шаньги напекла, я бутылочку достану, посидим..." Ну,  я не пошел, мол завтра говорю забегу. А утром бабка звонит, плачет в трубку,  говорит я деда зову, а он не отвечает. Мы с отцом прибежали, а дед сидит в трусах и в валенках перед телевизором, как будто смотрит и только рот чуть приоткрыт... до сих пор себе простить не могу, что не пошел тогда к деду. Может он попрощаться со мной хотел...

Я разлил по кружкам чай и дал одну Пашке. Он чурскнул и блаженно с урчанием выдохнул. Я сразу узнал в нем своего Батю. До чего же он на него похож. Так же щуриться, так же выдвигает нижнюю челюсть. Жаль, что он его не увидел, да и батя с внуком не понянчился.  Ну, хоть со старшими успел повозиться, дедушка из него знатный был, все внуки его обожали.

- А мой дедушка Николай, он ведь тоже на войне был?
- Да. Это не наша война была.
- А чья?
- Сложно объяснить, в общем, ну типа помогали там другому государству. Он командиром танка был. Немного повоевал, один раз их в ущелье колонну обстреляли, ну его после контузии и ожогов сильных списали.
- Пап, а ты как ногу потерял, ты мне не рассказывал никогда?
- Да, че там рассказывать, в двухтысячном под Дуба-Юртом, осколком большим в мясо все разнесло, пришлось обрезать чуток, собирать нечего было.
- А как это? В бою? А тебе сильно больно было?
- Пей чай, успею еще рассказать, щас начнется уже!
- Что начнется?
- Смотри на низину.

  На горизонте появились первые лучи солнца. Сперва всполохи появились на нашем холме, на деревьях за спиной. Потом постепенно лес, который увалами шел вниз к низине, начал окрашиваться разными красками. Осенью из-за разных пород деревьев листва на увалах окрашивалась в какое-то дикое разноцветье, таких красок и сочетаний я не видел нигде.
Как-то отец сказал мне здесь, что когда он сюда приходит и видит эту красоту, ему хочется помолиться богу. Слышать это тогда от него (ярого коммуниста и атеиста) мне было очень странно. Но мне это место нравилось не только тишиной, красотой и умиротворением.

  Когда я сидел здесь с сыном, я чувствовал, что рядом сидит мой отец, дед, прадед...

- Пап, папа?
- Что?
- Папочка, я не хочу быть военным!
- Это почему? Ты же подводником хотел стать или летчиком? Сам же говорил!
- А теперь не хочу. Я воевать не хочу и погибнуть боюсь.
- Ладно, Павел Григорьевич, не писюли, вырастут у тебя еще стальные яйца.