Комната была пуста. Мальчик сидел на кровати с ногами. Холод заставил укутать их в одеяло. Чувствовалось гулянье сквозняка по полу.

- Блядь. Сука. Блядь-сука.

Он залез под одеяло с головой.

- Конченый. Пизда.

  Парень сжал челюсть, чтоб больше не слышать этих слов. Но в голове по прежнему звучало - блядь, сука, конченый, пизда.

  Мальчик заорал.

  В дверях появилась медсестра.

- Завтрак! - она пошла дальше по коридору.

  На завтрак давали овсяную кашу с куском масла.

- Может чифирнём? - предложил Семён.

- Где чай раздобыл? - Миша жевал, небрежно откинув тарелку с овсянкой.

- Вчера мать притянула.

- А чего не пили? - Миша перестал жевать и посмотрел на Семена.

- Так твой же допивали! – буркнул Семен.

Наступило молчание и среди шума ложек Семен выдаёт:

- Мужики, а вы знаете, какая сила у мысли?- Он посмотрел на парней, они молчали.

Нигде выскочек не любят, тем более тут. Лучше молчать и ждать, когда человек сам продолжит. Ведь не известно, что он может вытворить в следующую минуту.

- Прошлый заезд сюда, меня приволокли в полуобморочном состоянии. Я, блядь, даже говорить толком не мог.

- Блядь, сука, пиздец, - затараторил Сергей.

- Вот-вот. Заморозило меня не кисло, - и смеётся. - А началось все просто - поругался с мамкой. И назло сказал, что моя рука сама двигается. Нервы. Она не поверила, а я локотком дергаю. Ходила, смотрела, бесилась, всё говорила и говорила. На третий день смолкла. А я локоток уже меньше двигаю, надоело. А потом замечаю, что ничего не могу с рукой поделать. Двигается сама и все тут.

- Так ты ж как камень приехал! - перебил Миша.

- Я же рассказываю! - недовольно фыркнул Семён. - Так вот, думаю - молодец, силой мысли рука сама задвигалась. А если застыть как камень? Подхожу к мамке и говорю - смотри я камень! Вытягиваю руку и застываю.

Она в крик,  – «придурок, мразь, сволочь. Мужика в доме нет, он бы тебе устроил», - и толкает меня. Я как стоял, так и упал. Голову расквасил, а рука как была вытянута, так и осталась. Она в скорую, те зашили и сюда. А я камень, замер. Поставили в приемном. Стою окаменелый, а в сортир охота. Сказать ничего не получается, решил рас уж здесь, пусть буду и с мокрыми штанами. Я тебе покажу мужика в доме нет! - он вытянулся в форме «Хай Гитлер».

  Все засмеялись. Я тоже. Если хочешь быть как все - смейся.

  Мы из разных палат. Возраст - ровесники. Истории у всех разные, как и полагается людям.

  Серый коридор инквизиции давил своей мощью. Все эти санитары, днём безгранично добрые, к ночи превращаются в демонов, готовых на костре зажарить тебя заживо. Ночь - пора истошных криков.

  На подоконнике, в курилке, стояла банка и дымилась. Сделанный умельцами походный кипятильник трудился на всю мощь. Мы чифирили.

- У нас в городе есть часть. Не далеко от нее две общаги: мужская и женская. В мужской живут солдаты и семейные, а в другой только женщины. И кошки. Так вот, женскую прозвали Кошкин Дом. По весне пиздец, - начал Паша.

- Блядь, сука, пиздец, - как обычно вырвалось из Сергея.

- А где Сёма? - Миша обвел нас взглядом.

- У него обострение. Опять мужика исполнял.

- Тем лучше для нас. Чая больше. - Миша вынул кипятильник.

Все в больнице тянулось как резиновое. Твои движения плавные и размеренные. Санитары, видя, что ты спокойный, такие непобедимые, как ангелы. Но они далеко не ангелы. А везде тишина и груз. Тишина не столько вокруг, сколько в тебе; и груз, от которого местами ноги подкашиваются. Мирное спокойствие и неугомонное давление на мозг, заставляли чувствовать себя не в своей тарелке. Я опустился на кровать и заснул. Проснулся к обеду.

Пресный суп, он же Щи, разведенный до аквариумного состояния, где несколько капустных рыбок на сорок литров воды с маленькой сметанной какашкой убегают от ложки. За тем слизкие мучные черви, небрежно уложенные возле хлебной котлеты. Следом компот.

- Не нравится мне здешняя похлёбка, – возмутился Миша.

- А мне очень. Мамка и так не готовила. Батя, до смерти, лучше кашеварил, – набитым ртом сказал Паша.

- Дай хлеб. Дай хлеб! – послышалось сзади.

К столу подошел мальчик четырнадцати лет.

- Дай хлеб. Дай хлеб, - глаза его смотрели на наш стол.

Мы собрали восемь кусков черного хлеба и положили на край стола. Мальчик взял, прижал их к груди и быстро пошел прочь.

- Зачем тебе хлеб? – крикнул вдогонку Миша.

- Самолетик лепить, – выбегая из столовой, ответил тот.

Мы поели и вновь разошлись по палатам. Через час пришёл Паша, сказал подвинуться, и лег рядом. Он начал рассказывать про дурочка из своей палаты. Тот подошел к нему в комнате для свиданий и стал пиздеть. Говорил всякое несуразное и когда Паша предложил ему бутерброд он взял, но продолжил нести чушь. Паша не выдержал и предложил ему отбивную за уйти. Тот согласился. Пока я себе это представлял, Паша уснул. Следом за ним и я.

Нас разбудил Михаил, силой ворвавшись в мой сон.

- Пацаны, пацаны!

Мы проснулись, как от страшного сна испуганные.

- Харэ спать. Пошли чай пить.

На подоконнике стояли преспособы для церемонии. Всё в том же стиле чайного пьяницы. Семен достал чай и засыпал в банку.

- Миш? А расскажи, как ты здесь очутился.

- Я? – он улыбнулся с хитринкой во взгляде, - проще не куда. Стоял, ждал друга. Тут подходит знакомый. Слово за слово, он предлагает покурить, говорит веселая штука. Курнул, – он посмотрел себе на колено, взялся за него, и немного потер.

- Сразу запекло колено. Было тепло. Это мне нравилось. Потом стало горячее. Дальше зажгло. Запекло так сильно, что я вскрикнул. Следующее что помню – тепло, жар этот, начал увеличиваться. Перешел на другую ногу, а потом выше и выше. И вот я катаюсь по земле и ору. Так горячо, как руку в костёр. Только это на все тело, на каждый сантиметр. Я орал, валялся по земле, брыкался что есть сил, и вдруг резко вскочил и побежал. Только на пути моём столб оказался, - Миша засмеялся, показывая на лоб со шрамом. – Очнулся здесь, привязанный. Чтоб я ещё когда. В пизду!

- Блядь, сука, в пизду, - как обычно подхватил Сергей.

Чай разогнал кровь до скорости света, и все разбрелись по углам. В палате ойкал один псих, а перед глазами полыхающий Миша. Так живо я его представлял, что проснулся к ужину.

В больничке сонное царство  граничит с безумной бессонницей. Здесь реальность уходит на второй план, открывая глаза на людское помешательство. Сложно сказать сколько в нас безумного, как и трудно представить, чем закончится день, если с утра сбегут все заключенные из этой преисподней. Попадая сюда, ощущаешь одиночество в сложной степени; переходящее в отчуждение.

Теперь, спустя годы, я ложусь в постель, закрываю глаза, и ноги несут меня по тропе среди пустыни. И вот я уже бегу. Бегу, сотрясая грудь и сбивая дыхание назад. Там, где-то там, я снова мальчик. Тот самый – «Блядь, сука, конченый, пизда».