В детстве я не понимал всей своей силы. Да, конечно, в определенный момент меня поразило, как девочки отличаются от мальчиков (кажется, в тот день, когда по моей просьбе Алинка из моей группы спустила свои трусики за верандой). У девчонок там не было ровным счетом ничего, как у кукол, и я стал спрашивать у мам - что не так было с Алинкой, и не заболею ли я вдруг тем же самым. Мама посмеялась и рассказала, как все устроено.
И вот так, в возрасте лет четырех, я уже хорошо знал, чем отличаются мужчины от женщин, а главное - начал догадываться, чем отличаюсь от них всех я.
Это можно называть тайным знанием или сумасшествием, или божьим даром, или чем-то ещё... С того дня, дождливого и серого осеннего дня в детском саду я ждал, пока не стану достаточно взрослым, взрослым настолько, чтобы использовать как полагается инструмент, данный мне свыше.
Пока я рос, я с большим удивлением и непониманием слушал разговоры своих приятелей - когда, ближе к годам четырнадцати они стали обсуждать чьи-то буфера или мясистые зады блондинок из журналов, где они были запечатлены на каждой странице в разных позах. Женщины, женщины, женщины. И тогда я осознал до конца, сколь ограничены все остальные, сужающие весь мир, наполненный прекрасными и достойными восхищения вещами, до нескольких сотен или даже десятков баб, не заслуживающих порою, на мой взгляд, даже внимания, не говоря уже о любви.
Все мои приятели без умолку трещали о первом разе и кого бы они поимели, будь у них такая возможность - и часто сходились во мнении о том, что Ленка из 11”В” на эту роль подходит очень хорошо, потому что у неё развратная походка, свидетельствующая, безусловно, о её обширном опыте,  и грудь очень эротично прыгает во время уроков физкультуры, сдерживаемая лишь футболкой. А вот Настя из 11 “А” не подходила совсем ввиду своей общей непривлекательности, выражающейся, прежде всего,в похожести пропорций тела на пропорции свежеоструганного соснового полена, и ещё в наличии маленьких, еле заметных и оттого ещё более противных черных усиков.
Итак, я был преисполнен омерзением от таких разговоров, но предпочитал скрывать свое истинное мнение от товарищей, дабы не прослыть мудаком, простачком, и, что хуже всего, пидорасом. Поэтому я поддерживал разговоры фразами “Ну это да, я бы ей впендюрил”, если речь шла и привлекательной блондинке из журнала или о Ленке и “Ну, это, той бы точно вставлять не стал”, если речь шла о Насте. Только бы никто из моего окружения не заподозрил что-то неладное и не уличил меня в том, что я отличаюсь от прочих. В душе я лелеял мечту, что когда-нибудь  мир изменится, и чтобы тебя принимали, не нужно будет подражать толпе; в уме же я просчитывал и строил планы того, каким будет мой первый раз - хотя, справедливости ради, в моем понимании фраза “первый раз” имела совсем другой смысл, нежели тот, который вкладывался в эту фразу большинством людей, окружавших меня.
...Я долго и тщательно готовился к первому разу. Тем более, с ней - предполагаемым объектом для так называемого “секса” (хотя мне претит тот смысл, который сейчас вкладывает в него большинство людей, я все же вынужден буду использовать это слово время от времени) я был знаком очень давно, сколько помню себя.
Я выбрал день. Я купил вино и еды, взял с собой свечи - это не сколько было нужно ей, сколько мне. Это мне хотелось сделать для себя - для меня бы это стало чем-то особенным, чем-то важным. Стало бы это чем-то важным для неё? Сомневаюсь. Она повидала больше на своем веку, и её, скорее всего, ничего бы уже не удивило.
Даже мой поступок.
Был август, жаркий и сухой, и я соврал родителям, что иду в поход (это даже почти не было ложью), и взял с собой палатку. В рюкзак, помимо всего необходимого в походе, незаметно положил подготовленные по случаю покупки.
Я сел на велосипед и поехал.
Я хотел успеть до заката - чтобы первый раз ассоциировался с небом, наполненном красками, и предчувствием наступающей тьмы, такой же неотвратной, как взросление, неизбежно последующее вслед за тем, что я сделаю.
И я успел.
Она была там, она ждала меня на лужайке, высокая и прекрасная, так же, как и много лет назад - тогда, когда я вряд ли даже мог достать до стола, но уже был восхищен её величием.
Я выпил вина.
Я закусил вино сыром.
Я оглянулся по сторонам - кроме нас двоих, на поляне не было никого, только вдалеке - ряд деревьев, знак начинающегося леса. С другой стороны был виден город - тот, из которого я приехал сюда ради неё.
Она была безмолвна, но, как мне казалось, она была рада мне.
Я молча надел презерватив - мне даже не понадобились дополнительные манипуляции, чтобы привести свой орган в эрегированное состояние - я уже был возбужден, с той поры, когда мой взор очертил её силуэт на фоне темнеющего небосклона.
Я подошел к ней, я поглядел на неё, безмолвно спрашивая её согласия. Она была не против.
Неловко пристроившись между двумя стволами, вырывавшимися из земли и упирающимися в небо тонкими ветками, я не торопясь, с чувством собственного достоинства и преисполненный любви ко всему живому и осознанием значительности своего поступка, я выебал яблоню.
______________
С тех пор - и это стало предметом моей гордости, моей тайной, моей второй жизнью или хобби (называйте как хотите) мой член не касался иного тела, кроме моего собственного, хотя иногда мне приходилось врать окружающим, в том числе и родственникам, что у меня есть женщины. Женщины не привлекали меня - по крайней мере, так, как привлекали меня иные предметы, прекрасные настолько, что иногда было сложно сдержаться, но это было необходимо, чтобы не подвергнуть себя риску быть раскрытым, пойманным, наказанным.
Считал ли я это неправильным? Нет.
Я считал правильным то, что делал, хотя порой для того, чтобы сделать что-то, мне требовалось составлять планы, искать особенную одежду, маскироваться. Но прекрасного в мире было слишком много - так же, как и моей неиссякаемой к нему тяги и желания излить свои чувства в окружающий мир.
В моем списке оказался один памятник архитектуры. Здание, построенное в 19-м веке и поразившее меня строгостью своих очертаний. Помнится, в процессе я задумался о том, что не был первым человеком, который производит подобные манипуляции. Первым наверняка был архитектор, который своими руками воздвиг этот дом и положил последний камень. Тогда же я понял, что я прихожу сюда точно не в последний раз.
В моем списке был памятник девушке с книгой в одном из парков - забытый и потрескавшийся, но будто светившийся изнутри сквозь отваливающуюся краску; цветочная клумба, породившая из себя прекрасные сиреневые и белые ирисы (о, как я пытался быть осторожным, чтобы не испортить ни одного хрупкого цветка! но, к сожалению, я все же сломал несколько нежных стеблей своими неаккуратными движениями, когда мое возбуждение достигло крайней точки), желтый ламборгини, оставленный на ночной стоянке (с этим случаем была связана почти детективная история. Мне пришлось прокрасться за забор тайно, не вызывая подозрений, и отвлечь собак с помощью отравленного снотворным куска мяса), и я мог бы рассказать ещё много интересных историй, но - но я хотел бы особо остановиться на одной из них, ставшей для меня в списке последней.
______________
Я был пресыщен впечатлениями. Я ни с кем не мог этим поделиться - хотя я уверен, что таких, как я, если пособирать по земному шару, нашлось бы все-таки немало. Но мои воспоминания о любви к предметам, созданным ли руками человека и рожденными самой природой без участия людей, мои истории, моя бесконечная жизненная энергия и интерес согревали меня в моем одиночестве; я даже радовался, что нашел себе ту профессию, которая позволяла бы мне находиться к прекрасному очень близко - я работал смотрителем музея.
Я был одним из тех, кто следил за сохранностью экспонатов и протирал пыль, разумеется, я всегда был одним из первых, кто мог оценить по достоинству тот или иной новый предмет, появлявшийся в нашем музее.
Так я познакомился с девушкой.
Да, звучит странно - особенно в свете того, что я уже рассказал о себе.
Эта девушка - она была то ли журналисткой, то ли студенткой (не все ли равно сейчас?), и почему-то я привлек её. А она - меня. Вернее, сначала мой взгляд зацепился за копну волнистых волос, похожих на воздушное облачко; а потом она заметила мой взгляд (почувствовала его затылком?) и обернулась. И посмотрела прямо на меня.
Мы познакомились и разговорились. Она была восхищена моими познаниями в области искусства, я был восхищен её острым умом, тонким вкусом, чувством юмора (который, не смотря на всю мою мизантропию, не показался мне плоским или пошлым) и, как ни странно, её волосами - тем самыми, что и привлекли мое внимание в  самом начале.
И тогда я понял, что в моем списке пора наконец появиться человеку - прекрасному творению бога и двух других человек. Она стала воплощением той женственности, красоты и девичьей мудрости, которые я считал утраченными без возврата или вовсе не существовавшими, и больше всего на свете я не хотел бы разочаровываться в этом.
Поэтому - когда в какой-то момент стало ясно, что у меня случится секс с человеком, я не испугался - я снова подготовился, даже более тщательно, чем к первому разу, ведь теперь мне нужно было учитывать мнение живого существа, который мог мыслить так же, как и я, и вступить с ним в половую связь, возможно, самую лучшую из всех предшествующих, но пока я не мог этого знать наверняка, как и не мог допустить ошибки.
Я пригласил её на ужин.
Я купил красного вина.
Я купил сыр и нарезал его кусочками.
Я купил фрукты и красиво разложил их на тарелке.
После некоторых сомнений, я все-таки добавил снотворное в вино.
Когда она пришла ко мне домой, я был подготовлен. Да, в кармане лежал презерватив, если вы подумали об этом, хотя я имел в виду не только это.
Я помог ей снять пальто и заботливо убрал его в шкаф, мимоходом успев подумать о бессмысленности и обязательности этого ритуала.
Я проводил её в комнату и подождал, пока она сядет на диван. Наверное, мое лицо светилось от предвкушения предстоящего мне - нам двоим - действа, потому что она спросила удивленно и весело, все ли со мной в порядке. Я заверил её, что это так, и предложил выпить вина, и она согласилась, не задавая больше вопросов и ничему не удивляясь (наверное, она была голодна и хотела пить - с такой жадностью она набросилась на алкоголь и пищу). Позже, допивая второй бокал, она все-таки задала второй вопрос.
-Почему твой диван застелен полиэтиленовой пленкой?
Я объяснил ей, что диван совсем новый, и я просто не успел снять полиэтилен. Это было почти правдой. Она пожала плечами и развернулась к столу, и продолжила есть - а я подумал, что не дождусь, пока подействует лекарство.
В этот момент я размахнулся топором (который до этого максимально незаметно постарался вытащить из-за кресла, возле которого я стоял - с тех пор,как она прошла в мою комнату, сесть я так и не решился) и ударил её прямо по голове. Я сделал это несколько раз, не обращая внимания на сдавленный крик (видимо, мое нападение было столь неожиданным, что она даже не успела испугаться или выказать мне сопротивление, с другой стороны, мой первый удар оказался довольно точным) - на всякий случай, я не должен был допустить ошибки. Нет, только не в этот день. Я сделал три  или четыре удара - пока не убедился, что моя гостья неподвижна.
Я молча надел презерватив - мне даже не понадобились дополнительные манипуляции, чтобы привести свой орган в эрегированное состояние - я уже был возбужден, с той поры, когда она сняла шапку и копна её замечательных волос вырвалась на свободу. Она лежала на диване распластанная, в луже собственной крови и красного вина, в руке все ещё был сжат кусочек сыра. Её локоны, обагрённые красной жидкостью, спутавшиеся и намокшие, были, тем не менее, так же прекрасны, если не более, и напомнили мне насыщенные краски того самого закатного вечера.
Я подошел к её телу и занялся с ней сексом - прекрасным в своей жестокости, удивительным в своей отвратительности, сексом между живым и только что убитым существом, и подумал о том, что, пожалуй, никто из живущих на земле не был столь близок к прямому воплощению фразы “выебать мозг”, как я.