Я получил свой первый выходной день. Рабочая неделя длилась не пять, а семь дней. 
Всего сутки, чтобы отдохнуть! Как мало мне надо, оказывается. 
В былые времена выходной проходил так: проснулся, позавтракал – стемнело. 
Здесь и сейчас ничего не изменилось. 
Я пошёл к Геннадию Гофману, в мастерскую. Зашёл в гипермаркет «Магнит». От работы горб, от пива пузо. Я выбрал водку. Самую дешёвую. Закусь. 
Гофман был художником. И наркоманом. Рисовал маки, только маки. Нигде не работал. Жил на проданные картины. Иногда ему удавалось продать несколько картин. И он опускался на дно, творчество исчезало в бескрайнем море алых маков. 
Когда я к нему зашёл, то сразу утонул в сигаретном дыме – так было накурено в его мастерской. В углу, на кушетке, лежала голая девица, спала. На журнальном столике вместе с палитрой, кисточками и краской стояла открытая бутылка вискаря, алкоголя в ней почти не было. Видимо, картины продавались. 
Я дополнил натюрморт, поставил бутылку водки на журнальный столик, выложил закусь. 
Гофман сидел в кресле-качалке, укрывшись пледом. Глаза закрыты. Во рту сигарета. Она дымила. Я вытащил сигарету из его губ, затушил в пепельнице. Сел на диван напротив. 
Гофман открыл глаза. 
- О! Витя! – только и сказал он. 
- Творческий процесс? – спросил я и посмотрел на голую девицу. Та не просыпалась. 
- Жизнь идёт своим чередом, как видишь. 
- А это кто? – я махнул головой в сторону спящей девушки. 
- Лера, кажется. Она считает, что её недостатки это её достоинства. Я так не считаю. Она любит выпить и поспать. Не трогай её. 
- Вроде ничего так, даже спящая… 
- Я же говорю, это достоинство недостатка… Сам как? 
- Работаю. Жена скоро должна приехать из отпуска. 
- Ещё не развёлся? 
- С чего бы это? Не собираюсь. 
- Хм! Я поражаюсь, как ты женился! 
- Её тихий омут нравился моим чертям. 
- Может, наоборот? 
- А это имеет значение? 
- Правильно, нет никакого значения. Скоро разведёшься. 
- Почему так решил? 
- Она тебя имеет, а не ты её. 
Я посмотрел на полупустую бутылку вискаря. 
- Да, я выпил, Витя, но это правда – не ты её имеешь. Не думай, что я пьяный. Моя мысль очень трезвая. Она бросит тебя при любых обстоятельствах, даже если бросишь пить. Это называется – судьба! 
- Лучше бы не философствовал, а работу нашёл. 
- Витя, зачем, а? Я не работаю, но рисую маки, не приношу пользу обществу. Но я не приношу и вреда этому самому обществу. Социум меня не касается. Я не касаюсь его. Я рисую маки, взгляни, - Гофман обвёл рукой стены, где висели картины, - они мне нравятся. Я не могу жить без творческого процесса. Если думаешь, я бездельничаю, то неправильно думаешь, - это и есть творческий процесс. Посмотри, маки имеют алый цвет – это цвет крови и вожделения. Это цвет жизни! А все думают, и ты так думаешь, что я рисую маки, потому что наркоман. Лера тоже так думает. Нет, Витя, это не так. 
Из сказанного я понял, что у каждого своя правда, своя истина. Каждый порождает свой ад, пишет свои стихи, свои картины – живёт своей прозой жизни. Я не исключение. 
- Понятно, занимаешься передо мной саморекламой. Знаешь же, я у тебя картин не куплю. 
- Современное искусство – это самореклама. А я саморекламой не занимаюсь. Я просто с тобой разговариваю. 
Гофман поднялся с кресла-качалки, плед упал на пол. Я увидел голое, тощее тело. Прикрыть свою наготу он не соизволил. Голые мужики мне никогда не нравились. 
Из ящика он достал две таблетки. Красную и зелёную. 
- Выбирай, - предложил он. 
- Есть разница? 
- Зелёную проглотишь – улетишь в небеса. Красную проглотишь – улетишь в Космос. 
В наркотиках я не разбирался. Как и в искусстве. Мне предстоял выбор. 
- А если проглотить и зелёную и красную? 
- Увидишь Ад! Не советую. 
Я разломил таблетки пополам. Положил на язык половинки той и другой таблетки. Запил остатками вискаря прямо с горла... 
- Хитрец, - усмехнулся Гофман и закинул в рот свою долю наркоты. Себе он налил водки. 
Я откинулся на спинку дивана. Закурил. 
Прошло минут пять. 
- Лиза тебя имеет, не ты её, - повторил Гофман. 
Я попытался возразить, но мой язык разбух, я им еле ворочал, получилось несвязное бормотание. 
- Скоро ты с ней разведёшься… 
…И я увидел тёмную сторону Луны – там был Ад. После меня перебросило на видимую часть спутника Земли: эта половина хоть и была светлой, но Рая там тоже не было. И так меня стало бросать туда-сюда, что я почувствовал головокружение, затошнило. Чтобы избавиться от этого ужаса, я закрыл глаза – не помогло. Я открыл глаза – ещё хуже! И тогда я уставился на одну из картин с маками. Стало легче. Но только я переводил взгляд куда-нибудь в сторону – меня снова тошнило. Я опять смотрел на маки. Так продолжалось, наверно, несколько часов. 
За это время я понял, что Солнце греет каждого, даже самого отъявленного мерзавца; что мы имеем представление не о нашем мире, а о том маленьком мирке, в котором обитаем, а кто наш сосед – не представляем; что параллельный мир существует – между нами двери, надо только открыть… 
Гофмана отпустило давно, а я не мог оторваться от написанных маков на картине, всё смотрел и смотрел. Гофман рассудил это по-своему. Он решил, что мне понравилась эта картина, на которую я пялился несколько часов, и подарил её, когда я стал уходить. 
Он предложил ещё таблеток. 
- На дорожку. 
Я отказался. А вот картину прихватил с собой. 
Дома я её повесил над кроватью, имелось свободное пространство на стене. И насколько было моё удивление, когда утром обнаружил, что на картине написаны не распустившиеся алые цветки, а зрелые головки маков, покрытые прозрачными капельками росы. И так эти капли были прописаны, «тонко», «влажно», «искусно», что захотелось испить этой влаги! 
Гофман определённо имел выдающийся талант. Но у него отсутствовал успех, который определял достаток. От случая к случаю, от вискаря к водке, от одной проститутки к другой… Зато какие маки!