Для реализации идеального преступления у нас было всё. Молодость. Удаль. Жажда наживы. Годные криминальные специализации.  И вера в удачу, ведь без веры – удачи нет. Числом нас было как раз столько, чтобы провернуть делюгу красиво, без сучков и задоринок.  Были мы с Мишаней – два полушария мозга операции. Был Вова Прыгун, стремительный и бесшумный. Был Борщ, способный увести все, что ездит и бегает. Был Вишенка, который убьет и не заметит. 
Был в нашей банде даже один сверх нормы – каспийский эротоман Магомед приблудился к нам.


До тюрьмы и лагеря я не мечтал разбогатеть - зачем? Деньги – грязь из-под ногтей. К анархисту все должно являться само собой: бабы, трава, томаты, сигареты «Лаки страйк». Закономерным итогом этого гуляй-поля стали арест и срок. Но они не сожрали во мне романтика, лишь жестко покусали, отравив душу ядовитой слюной чистогана. Весь лагерь, от чахнущего в БУРе положенца Кащея до ежедневно меняющего цвет шнурков в опорках пидараса Василисы, грезил легкими шальными деньгами, лоховской удачей. Обмануть, взять, уйти. Вырубить, вытащить, скрыться. Убить, унести, спрятать. А уж потом… Ох это сладкое «потом», у каждого сугубо своё.
Скажем, Пега и Гога, пожилые маньяки, итоговым пунктом любой схемы ставили «выебать». Это были люди другой эпохи. Мамонты, старая косточка, на воле таких уже не встретишь.


Но и у нас были свои цветастые сны наяву - о веерах зелени, о мятых комьях купюр на липких от бухла карточных столах; об отслоившихся от пресса, обороненных и втоптанных в пол кабака банкнотах крупного номинала…
Разве что Магомед – махачкалинский прелюбодей, о деньгах не думал, знай набивал карманы мятыми страницами журналов с сиськами и пёздами и бежал мастурбировать за барак.     
- Мага, вот будут у тебя бабки, что ты будешь делать?
- Всэх попереыбу. Таню, Луду, Марыну – всэх…


Не удивительно, что после лагеря мы встретились – весь наш семейный круг, самая козырная секция второго барака. Мы были свободны и бедны, еще достаточно молоды, чтобы верить в силу денег, и не настолько опытны, чтобы оставить слепые надежды на фарт. Старшему из нас, Мишане-мошеннику, едва перевалило за тридцатник.
Каждый после лагеря недолго попетлял своей персональной кривой дорожкой, чтобы свернуть потом на общую тропу.

С нами был Вова Прыгун, лесной человек. Он зимой мог спать на снегу, а когда ломился сквозь тайгу на третьей скорости – медведи-гималайцы в страхе расползались по дуплам, а енотовидные собаки падали к вовиным ногам замертво. Даже энцефалитные клещи очковали сосать ядовитую кровь Прыгуна, хотя другие зэка на лесной командировке сбирали их с себя после смены горстями. Раз только неразумный юный клещ, клещ-гомосек не от мира сего, впился аккурат в самую Вовину залупу, и был там же, на залупе, застукан и казнен пламенем охотничьей спички.


Но не за енотами чесал Вова по таежным тропам, хоть и подхватывал иной раз на бегу косящих под дохлятину меховых тварей и притаскивал братве на жареху. В глубине зеленого моря тайги, в уютных схронах жили такие же, как Вова, черные от смолы и свирепого азиатского солнца друганы его, лесные братья. Выращивали на вырубленных среди кедрача пятаках жесточайшую дурь, перегоняли в масло бидонами, барабанили тазами центра на гашиш. С травы кормили семьи, мак же сеяли сугубо для личных нужд, ибо мак не каждому организму в пользу – люди были старых, заскорузлых понятий, и таких сейчас уже нет, только кости в тайге.


На пятках сидели они все лето и осень, отлучаясь изредка еще глубже в тайгу, – покопать «панцуй», корень женьшеня да поохотиться на китайцев, забредающих с той стороны за своим китайским фартом. Прыгун таскал братве в лес канистры с ацетоном, патроны и курево, назад в деревню выносил продукт.


Подлые пограничники поставили сеть на тропе и поймали нашего Прыгуна как дикого зверя. Старший их наряда поплатился за подлость прокушенной щекой, а Вова поехал в из тайги в тайгу – в лагерь.


Был с нами Вишенка, человек такой большой и жестокий, что однажды, просто поведя плечами в переполненном автобусе, устроил для двух пассажиров тяжкие телесные, а третьего излечил от заикания, но одарил энурезом.
Но сел он не за это, а за то, что в смутном состоянии угнал личный автомобиль начальника городской милиции. В нем прикатил Вишенка на утренний мусорской развод, и когда весь личный состав вытянулся выжидательно во фрунт перед затонированным командирским кукурузером, ожидая распоряжений – опустилось тут боковое стекло, медленно, с трудом, втиснулась над дверью внушительная Вишенкина жопа, дерзко пёрнула в лицо всему личному составу и, дав, по газам, умчалась прочь.           
Четыре часа продолжалась погоня – мусора очковали повредить начальственный  транспорт.  А когда Вишенку таки взяли в клещи и обезвредили – в салоне, помимо стимуляторов и галлюциногенов, обнаружилась еще и несовершеннолетняя дочурка члена политсовета правящей партии, в сумеречном состоянии и без трусов.


Борщ в отличие от Вишенки тачки угонял профессионально. Это была его работа и страсть. «Когда расколол сигналку, и срываться готов – приход ловишь круче, чем с хмурого. Аж срать хочется» - не раз вспоминал Борщ в кругу за чифиром. В свой фатальный стос он таки обосрался: хозяин заказанного на отработку «Патруля» вместо иммобилайзера оставлял в салоне на ночь питбуля, бойцовую скотину. Пёс дрых на заднем сиденье, а когда Борщ завел двигатель – проснулся и полез знакомиться.


Мишаня долго и успешно обманывал людей, продавал им мифический сахар из чужих пароходных трюмов, собирал взносы на ремонт лифтов и достройку пешеходных переходов, но однажды сработал по-крупному, зафрахтовав под эгидой ООН, ОБСЕ и Приморского наркодиспансера научно-исследовательское судно для отправки в кругосветный реабилитационный круиз малолеток-торчков, детишек местной знати. Операция прошла как по маслу, на фоне фраерского костюма и набитого фуфловыми бумагами портфеля Мишанина протокольная рожа легко проканала за обветренную харю бравого капитана-нарколога. Предки мажоров запросто отстегивали на излечение своих утырков по пятерке валютой, и Мишин план – отправиться-таки в круиз, только одному и в настоящий – почти уже состоялся. Но тут выяснилось, что ни единого честного наркозависимого в его клиентах нет, а просто эти пузатые бляди, красные директора и депутаты правящей партии, по старой советской привычке вписали в дешевое, почти халявное путешествие не только дефективных отпрысков, но и жирных своих баб и себя персонально. Прознав, что научное судно «Иосиф Зускин» в плавание не торопится, поскольку уже пять лет стоит на консервации с разобранными машинами, жадные бобры озверели, так что Миша еще легко отделался. 


Освободившись, мы с Мишаней для начала устроились в порт – я разгружал пароходы, Миша цвыркал электродами, варил такелаж. Денег было не сильно много, наш жадный босс, животастый тонконогий армянин Рафаэль, на требование прибавки заводился каркать минут на сорок, размахивая клювом и лапками, спорить с ним ломало. Но мы в бригаде по-братски делили нами же организованный «бой» - мятые ведра с майонезом, давленые коробки с печеньем и чипсами с корейских пароходов, скидывали барыгам за проходной – на траву и сигареты хватало.


Борщ, откинувшись, по профессии работать не смог, обдристанный салон «Патруля» подпортил его репутацию в сообществе автомобильных воров, так что он переключился на кражи собак дорогих пород – бизнес и месть в одном флаконе. В жертвы выбирал особей помельче, но и эти ебучие нетопыри, оказалось, способны своими мелкими зубками глубоко вгрызаться в тело бродяги. Через месяц работы Борща уже можно было без кастинга брать на ведущую роль в какие-нибудь «Челюсти 3D», но это был не его путь: банчить ебальником для пацана стыд и позор.


Прыгун после отсидки работал на смычке города с деревней: курьерствовал, таскал для барыг отраву в заднице и подошвах кроссовок. Работу эту он всем сердцем ненавидел, но крепился – ждал фарта. По ночным проселочным дорогам до города мчался он босиком, чтоб не мять товар в подошвах, а потому ступни его были изодраны до мяса. Об очке мы тактично вопросов не задавали.

Солиднее всех устроился Вишенка: нашел одинокого зажившегося бобра в ликвидной двушке, скорешился, заселился, и основательно и не торопясь, готовился вступить вправо наследования недвижимостью. Скупал по аптекам фунфырики «Боярышника» и «Перца красного»,  через знакомых убийц в белых халатах готовил свидетельство о смерти, а через убийц в серых костюмах – свидетельство о праве наследования.


Терпила оказался живучим, спирта в него лезло, что в прорву, а потом внезапно вернулась из длительного арктического рейса единственная его дочурка – полтора центнера лютого мороженого мяса, буфетчица с ледокола «Новый Красин». Вишенка попробовал было подступиться к ней игриво: со словами «наследница наша!» потрепал  покровительственно по жопе-айсбергу, но бабища в ласковый юмор не въехала - завернула Вишне руку к затылку, мордой влепила в стену, а затем минут пять топтала опавшее тело обутыми в торбаса ногами мамонта.   

Ко времени, когда израненные кореша появились на пороге нашей с Мишаней съемной хаты, общий план у нас уже был готов, дело было лишь за деталями. Кого еще было обносить, как не босса нашего, жадную блядину Рафаэля? В сейфе у него накануне зарплаты аккумулировалась сумма немалая – хватит всем, даже дрочуну Магомеду
достанется на верхний плацкарт до Махачкалы и два лаваша в дорогу.

Магомед схлопотал свой лагерный годок будучи солдатом-срочником, автоматной рожей. Оказавшись на Дальнем Востоке, вдалеке от бровей и усов первых красавиц родного аула, Мага лишился покоя: до окончания срока службы и возвращения к усам и бровям он вознамерился познать любовь всех русских женщин, встречавшихся на его боевом пути. Но начальство за самоволки отправило Магомеда на подсобное хозяйство, к сельскохозяйственным животным. Там он ничего такого не делал, к животным нэ прыставал, нэт, зато к нему пристал местный прапор-хохол, заставлял каждой свинье за загородкой отдавать честь, а главному борову читать устав караульной службы, - и гордый онанист Магомед не стерпел, переебал прапору пару раз – как раз на год лагеря.

После отсидки Магомед домой не торопился: отец грозил ему незамедлительной свадьбой с монобровой соседской Агабичей, четыре раза слал деньги на дорогу, но Мага деньги тратил на блядей и чебуреки.

Магомеда Мишаня встретил на рынке – тот дожевывал чебуречный огрызок и любовался грудью торговки в мясном ряду, бормоча себе под нос «и кто-та вить тыба ыбёт». Миша взял его с собой, подумав, что для финального этапа операции сгодится этот северокавказский онанист.

План наш был многоуровневым. Контора с кабинетом Рафаэля и сейфом в нем размещалась на территории портовых складов. Нужно было пробить несколько уровней защиты. Охранника в стеклянной будке у забора. Шныряющих свободно по территории трех доберманов, тупых, но злобных. Ночную вахтершу Люсю в дежурке здания конторы. Дверь в кабинет. Сейф. 

Информацию по минутам – кто когда ест, пьет, сменяется, серет, лает, спит и пукает – добыл Прыгун. Трое суток без малого просидел он в засаде, отработал идеально, жаль, что сам сгорел: обсказав нам все подробно по теме, побёг стараться для работодателей по старому уговору – и уснул прямо на дороге, выронив из себя пакован с парой сотен граммов гашиша. Так его и нашли под утро мусора.

Мы пообещали друг другу, что выпьем по сотке за свободу Прыгуна, когда провернем делюгу. Все важное он сделал, и следующим был выход Вишенки. Охранника, тупое набитое  гормонами мясо, он мог бы вырубить с двух подач, но в этот раз в интересах дела решил отказаться от насилия. Или это встреча с бабой-ледоколом подкосила нашего кореша? Он решил ставить на алкоголь и клофелин.

Собаки были заботой Борща, конечно. И уж он-то был готов по полной схеме: спиздил у каких-то защитников животных пневматическое ружье для стрельбы шприцами с барбитурой. Один небольшой заряд обездвиживает на много часов мелкую кусучую тварину, уверял Борщ, а этих доберманов он гарантировано положит в скорую спячку, ибо к увеличенной десятикратно дозе добавил еще кое-что, по своему рецепту. 

Дверь от кабинета и сейф были нашими с Мишаней объектами. Ключ к двери мы подобрали легко:  я сходил к Рафаэлю за надбавкой, послушал сорок минут его кар-кар, но вернулся-таки со слепком. Сделать слепок с сейфовых замков было нереально, уж тем более – подобрать к ним шифр, ибо не было там никаких шифров, не верил в них наш пузач, а таскал на унитазной цепочке три ключа такого веса, что гнуло его к земле как нежить из мультфильма про мутабор. 

Но с сейфом проблем мы не видели – сейф Мишаня брался аккуратно вскрыть бензорезом.  Деньги не сгорят – Миша все просчитал. Нам с ним доставался, по сути, самый тяжелый финал операции – требовалось тащить на себе шланги и баллоны с горючкой и кислородом.

Проблемой была только Люся – ночная вахтерша, нестарая еще пиратка, вдова, тонкие ножки, второй сухой год после кодирования. Что с ней делать? Отрубить? Отравить? Замотать в скотч? Напугать до усорачки? Мы как раз обсуждали этот вопрос, когда из сортира выбрался Мага.
- А ныкто ту Лусу ыще не ыбал? – прервал он нас вопросом.

Конечно, мы не верили, что дурачок Магомед сможет втиснуться в доверие вахтерше Люсе. Пусть втиснется ей хоть куда-нибудь, чтоб успеть оборвать провода тревожной кнопки, решили мы.
***

Подготовка к делу длится куда дольше, чем само дело. Все дальнейшее происходило настолько стремительно, что помню я его не целиком – лишь самые яркие эпизоды застряли в памяти осколками.

Вот Борщ подманивает добермана отнятым у Магомеда чебуреком, а затем всаживает ему в загривок ядовитый заряд – пес жрет, урча и давясь, а потом вдруг кренится-кренится на бок и вырубается. «Есть один!» - говорит довольный Борщ. 

«Есть второй!», - объявляет он довольно еще через пять минут.

А вот мы стоим за забором, следим внимательно за происходящим в стеклянной будке, где разворачивается для нас шоу двух бухающих титанов. Но шоу что-то подзатянулось: Вишня с жиртрестом охранником выжрали уже по два флакона водки, по фанфурику «боярышника» и теперь вкушают из бутылки, в которой разводил наш кореш свою рубящую смесюгу. Он, видно, тоже утомился ждать: мы вдруг видим, как, тяжело приподнявшись, Вишенка манит своего собеседника поближе, а затем сильно и страшно гвоздит ему в челюсть.


Треск и грохот, я зажмуриваюсь  – и в следующем эпизоде уже вижу огромный и страшный клубок из двух тел на земле перед будкой. Вот он разделяется, и теперь мне хорошо видно, что Вишне нехорошо: оппонент сидит на нем верхом и пиздит его, не переставая, мятым жестяным огнетушителем.


- Охуеть, что спецназ творит, - говорит нервно Мишаня, сплевывая сожженный до фильтра окурок, - Борщ, спасать пора Вишенку. Давай план «Б».

Ружье Борща давно заряжено, он спешит к месту схватки гигантов. «Стреляй, Борщ, стреляй!» - верещит Вишенка не очень достойно, но понять его можно – ебальник, как огнетушитель в руках врага, измят и красен.
Борщ целится мучительно-медленно, наконец – стреляет.


- Слышь, Борщ, че то он не усыпляется,- мы смотрим с сомнением, как туша охранника колыхается над тушкой Вишенки, не переставая охуячивать нашего подельника противопожарным снарядом. 

- Нормальный ход, у собак начало действия препарата после внутримышечного введения отмечается в среднем в течение 7,5 мин, - говорит важно Борщ и не спеша закуривает. - Так что, согласно инструкции, еще пять минут он его пиздить сможет. Правда, под конец совсем уже не больно – мышцы ослабнут. Курим пока.

…- Слышь, Борщ, - повторяет Миша через пять минут, тревожно вглядываясь в картину бойни. – Че-то он не вырубается. Ты, походу, Вишню подстрелил, а не этого быка.     

Борщ чертыхается, заряжает и снова целится, и на этот раз попадает – еще через пять минут две туши мирно спят один на другом, а рядом крутится и плюет остатками влаги пробитый огнетушитель. 

…Мы втроем двигаемся к конторе. Мага должен быть уже там – обрабатывать Люсю.
- Слышь, Борщ, а третью псину ты когда уложил, что-то я не заметил?
- Третью-то когда? Ох, бляяя…
…Мы с Мишаней перехватываем поудобнее баллоны и снова движемся к конторе.

- То, что эта тварина в Борща вцепилась, я не удивлен, - рассуждает Михаил. – Борщ и собаки – это ж две враждебные популяции, у них ментальные терки какие-то.
Я молча прислушиваюсь к отдаленным воплям, визгам и хрустам. Я не знаю, кому сочувствовать. Не факт, что доберман жрет тело Борща, возможно, что и наоборот.

Да и вообще – мы почти у цели. Сейф давно должен ждать нас под окном конторы – его сбросил туда наш кавказский дрочила.

Но сейфа нет.
- Звони онанисту.
Я набираю номер последнего уцелевшего нашего подельника. Телефон мы купили ему вчера. Ох, как он радовался. Прости нас, Мага. Прости нас, каспийский прелюбодей! Когда-нибудь ты поймешь, что это была судьба а не подстава. Но наш армянский босс Рафаэль сам сидел три срока, и не зря он развесил повсюду видеокамеры – а как иначе, если на тебя работают пираты. Будь мы даже в масках – подозрений нам не избежать, а твоя шерстистая рожа, Магомед, избавит нас от недостойных разбирательств. Но и тебе за это обломится – не два, а три лаваша и пару кондомов последней модели… 

…Несколько минут мы ржем и слушаем в трубке сопенье, пыхтенье, хлюпанье.
- Мага, брат, ты чо там делаешь?
– Эбу.
- Что? Кого?
- Эбу ту Лусю.
- С Люськой сношается походу, чурек, - переводит Миша.
– Пошли, слушай, наверх. Прямо там ящик расколем, а то пока этот конь закончит, расцветет уже, - говорит он минут через десять ожидания. – Пойдем, пойдем, брат, сейчас я тебе зарплату выдам. И еще сверху – премию...

***

Нет, говорил мне потом Мишаня, и повторил это раз сорок, а может и сорок тысяч раз. – Не верю я, Мишаня мне говорил, что этот мохнатый шмель сам все придумал. Это Люська, падла, я за нее узнавал, ее на Лифинках, на женской зоне еще помнят. Она спроворила…

… Тогда, в кабинете армянского босса встретил нас лишь распахнутый опустошенный сейф и чмякающий порнухой экран телевизора. Сейф был открыт ключами, ключи подобрала явно Люся, а ключ к ней подобрал, очевидно, наш ебливый махачкалинский абрек.

Миша потом еще долго читал и смотрел новостные сводки с Кавказа – все надеялся увидеть Магомедову оторванную голову. Он страдал, ясное дело, как страдает всякий обжуленный жулик. Я грустил меньше – в сущности, я и лишился всего только одной зарплаты, потому что жадный босс Рафаэль отказался нам платить – кричал и плакал, каркал и размахивал руками, но, как мы его не пиздили, - не расплатился.