Моя песня была лишена мотива, но являлась такой попсой, таким затасканным мэйнстримом, что ее можно было не то чтобы спеть - прореветь пьяным стотысячным хором. Нет, казалось бы наконец то и ко мне пришла любовь, но вот то, что принято называть этим словом не никак не уживается с моим пониманием возможной любви, которое, кстати неоригинально - его можно встретить в популярных религиозных течениях. Так как я не знал, как правильно себя вести в условиях полнейшего мыслительного и эмоционального хаоса, я начал разрушать всю романтику еще в самом начале, а моя оппонентка в свою очередь тоже была не очень контактна. Или мне так казалось. В любом случае, казалось бы новая, но уже в самом начале пути в хлам раздолбанная повозка наших отношений умудрилась несколько раз встать на абсолютно ровной дороге. Я пытался вести ее как можно аккуратнее, но все равно ехал быстрее чем нужно, и аварии не прекращались. В конце концов, устав от этих мучений, я остановился, плюнул, слез и застрелил лошадь.

Она так и осталась сидеть на козлах под жарким солнцем, вместе с дергающейся в конвульсиях кобылой а я взял топор, пошел через поле к лесополосе, и у самого края деревьев выстроил себе шалаш. Жилище получилось на славу, я даже сам себе удивлялся: ветви я обрубил ровные и свежие, так что они очень хорошо прилегали к друг другу и почти не пропускали ветер, дующий с той стороны, где я оставил ее и умирающую лошадь. Я с некоторым страхом ждал, что его редкие порывы вот вот начнут приносить сладковатый запах гниющей плоти, и в таком случае мне наверное придется уходить, бросив и шалаш, и повозку с лошадиным трупом, и ее, в чистом поле, на расправу воронам. Нет, воронов она скорее всего поймает и зажарит, так что волноваться смысла нет. А в чем есть? В этом.

Зазоры между ветвями я решил проложить мхом, благо в лесу все было буквально устлано толстым ковром зелено-бурого лишайника. Я набирал большие охапки и нес по направлению к шалашу. Мне было приятно этим заниматься, я знал, что строю свой дом, и хотел, чтобы мне было в нем уютно. Да, пока это шалаш, но  кто знает , что будет потом. Мне нужно было работать. Я старался не отвлекаться и не думать о ней, но периодически, волей неволей ноги сами несли меня в ту сторону. Я делал вид, что иду к мутному ручью  напиться, и пытаясь расфокусировать свой взгляд, чтобы она не увидела выражения моих глаз, смотрел в сторону повозки.

В это было сложно поверить, но лошадь была еще жива. Уму непостижимо! Лежала, временами поднимала голову и издавала какой то хрипящий клокочущий звук. Не выдерживая этого душераздирающего зрелища, я снова посмотрел на повозку. В пейзаже что то изменилось, и сначала я долго не мог понять что именно, но вскоре увидел новые детали. Над повозкой теперь, колыхаясь на ветру нависало нечто, напоминающее полог, состоящее из какого то грязного полотнища: я даже не знал, что мы брали его с собой. Грязная темно-бежевая мешковина была усеяна разводами, и только приглядевшись я стал замечать, что это не разводы а причудливый орнамент, изображающий небольшие солнца с прямыми лучами и по-детски нарисованные ромашки. Сердце мое сжалось и заныло, но я сказал себе, что будь у Гитлера дети, в их комнате по приказу отца  тоже могли нарисовать зайчиков и одуванчиков, поэтому в этом нет ничего выходящего за рамки обычных женских формальных штучек. 

Она прогуливалась рядом с повозкой и даже не смотрела в мою сторону. Несколько раз она с жалостливым безразличием кидала взгляд на лошадь, и казалось, что то говорила ей. Ее силуэт на фоне бескрайней русской степи не отличался безупречными формами, да и вся она, казалось была какая то маленькая и беспомощная. Но что то в глубине души говорило мне: она здесь выживет и будет процветать в этом нелепом цирковом фургончике, а ты выстроишь  хрустальный дворец и сдохнешь от укуса какого нибудь экзотического клеща.  Я умылся мутной водой с запахом гнилой тины, и не спеша, стараясь. чтобы моя напряженная спина излучала как можно больше уверенности, пошел к своему шалашу.

Лошадь еще не умерла. Сложно передать, насколько отвратительное зрелище она собой представляла. Даже издалека, осуществляя свои псевдомеркантильные походы за водой, я видел, что ее шкура вздулась и потрескалась. Сукровица сочилась из трещин, и непередаваемый коктейль из ароматов мертвого и живого мяса казалось доносился до моего шалаша. Но она все так же жила и часто заставляла меня чувствовать себя плохо. Я удивлялся, насколько быстро пронеслась жизнь этого животного, и насколько медленно теперь это чудовище издыхает. На прошлой неделе я погонял великолепную гнедую, а теперь - это зомби мира животных и олицетворение тупика из всех тупиков, возможных на этой грешной земле. И еще я увидел то, что убило меня на повал: чертовка НАМЕРЕННО не давала скотине отойти в мир иной. Когда она не видела меня на горизонте, она подкармливала клячу и носила ей воду. Это было ужасно. Я должен был что то сделать, в ином случае я вскоре мог превратиться в такую же кучу гниющего мяса. А я еще молод, мне даже табак отказываются продавать. К тому же, я был уверен что если бы полумертвой кобылы не стало, то моя жизнь приобрела бы более спокойный и радостный оттенок, и я бы оставил наконец место крушения повозки.

И я решил убить лошадь. Пошел и ебнул.