- Давай, Витек, помоги, ну че... Одному мне сколько возиться, с бодуна тем более. Я ж не попаду ни хрена, ты знаешь. Измучаю только скотину. А так — у тебя рука тяжелая, ткнешь — он и не пикнет, ну че? Потом вместе быстро разделаем и все. Валька кувардак пожарит, она это умеет. Пузырек выставит, все путем. Айда давай, ну че ты ломаешься...

Дядя Женя стоит в сенях и говорит часто-часто, я с трудом его понимаю. После каждой фразы он проводит трясущейся рукой по заросшему щетиной лицу, как будто вытирает слюни в уголках губ, но никакой слюны там нет. Вчера он пришел к нам, то есть к бабушке, и они с отцом отмечали наш приезд. Оказывается, дядя Женя — отцов школьный друг, они вместе пасли скотину в детстве, воровали всякую ерунду из садов и все такое. Сейчас он работает в полуразвалившемся хозяйстве механизатором, но, по словам бабушки, не столько работает, сколько пьет. Они с отцом долго сидели за столом, потом дядя Женя убежал куда-то без шапки, а я пошел спать. Отец с утра слоняется по дому бледный, то присядет, то приляжет и снова вскакивает. А баба Лида ходит хмурая, с поджатыми губами. Видимо, сидели отец с дядей Женей еще долго. А сейчас дядя Женя прискакал весь трясучий и просит отца помочь ему резать кабанчика.

- И Андрюху с собой бери, че... Взрослый уже мужик, пусть учится. Сколько? Двенадцать? Ну нормально. Я еще до школы отцу помогал скотину бить, че... Мясо любит же — пусть посмотрит, откуда оно берется. Не должен мужик крови бояться...

Он продолжает тараторить, пока отец одевается. Я тоже иду в комнату, натягиваю под брюки теплое, с начесом, трико. Не дома же торчать одному, тут даже телевизор толком не работает, хоть я вчера и торчал полдня на крыше, крутил-вертел убогую антенну...

Сарай у дяди Жени маленький, низкий. И воняет в нем ужасно. Но это ладно, я в старом ватнике и брюках, все нашел у бабушки в сенях. Не жалко. С потолка свисает металлическая гнутая штука — электротен. Если бы не он, кабанчик замерз бы, некого было б резать. Все стены покрыты толстым слоем инея.

Когда я зашел с улицы, где снег блестит на солнце, сразу ничего не видел. Только слышал, как что-то большое и тяжелое хрипло дышит в темном углу. Теперь глаза привыкли, и я вижу свинью. Она не розовая, как в книжках рисуют, а серая какая-то. Я подхожу ближе и смотрю на рыло. Пятак весь грязный, веки красные, как у дяди Жени, а ресницы — длинные и белые. Мерзкая морда, в общем. Я иду к отцу, спрашиваю, что мне делать. Он точит на бруске здоровенный нож, называется «свинокол». Отец говорит, чтоб я не лез. Я обижаюсь и иду на улицу, топчусь по заляпанному навозом снегу. Я, что ли, виноват, что он вчера квасил со своим малахольным (не знаю, что это значит, но слово хорошее, бабушка научила) дружком? Отец кричит мне в спину извиняющимся голосом, чтоб взял веревку на заборе. Ну, это как всегда — сперва зло сорвет, потом подлизывается. Я беру веревку, тащу в сарай. Дядя Женя делает на ней петлю. Я спрашиваю: что, будем арканом ловить свинью? Вроде это обычно с коровами делают или лошадьми. Дядя Женя смеется, как будто я прямо глупость несусветную сморозил. Подходит отец, кладет руку мне на плечо и объясняет, что надо будет свинье передние ноги связать этой петлей и подтащить к бортику загона, чтоб она не убегала от того, кто резать будет, и потом, когда в нее уже ножом ткнут, не потоптала человека. Потому что она, свинья, кусаться-то не кусается, но придавить может — больше сотни килограммов весит, тяжелее человека. Но мне лучше в сторону отойти - держать дядя Женя будет. Я могу вообще не смотреть, выйти на улицу. Потом просто помогу ножиком паленую щетину скоблить, а еще потом кувардак есть буду — это вкусное такое блюдо из парного мяса и ливера.

Дядя Женя смотрит на меня. Лицо у него одновременно ехидное и какое-то испуганное. Видимо, он сам боится, не хочет смотреть на то, как в живую свинью ножом тычут, надеется на меня это спихнуть. Отказываться мне стыдно — что я, не мужик? Да и вообще, если честно, мне это даже интересно: при мне никогда еще никого не убивали, я такого не видел еще. Ну, разве что рыба при мне умирала на кукане, когда ездил с отцом рыбачить. Но то — рыба, у нее и крови-то нет, и вообще, это не смерть даже. Рыбаки называют такое «рыба уснула».
Я беру веревку и говорю, что подержу, не проблема. Отец вроде начинает что-то говорить, но потом машет рукой и идет к загону. Дядя Женя торопливо кидается к дверце, по пути опрокидывает таз с водой, она растекается по склизким от навоза доскам. Потом он суетливо бегает за кабанчиком, потом ловит его ноги в петлю и просовывает конец веревки между прутьями. Подтягивает кабанчика к решетке, тот начинает визжать. Я пугаюсь, мне хочется сбежать из этого вонючего сарая, но нельзя. Я подхожу к дяде Жене, принимаю веревку. Дядя Женя быстро смывается во двор — курить. Я слышу, как он долго чиркает спичками по коробку, но зажечь не может.

Кабан замолкает. Его свинячья морда — прямо передо мной, только по другую сторону решетки. Тупые мутные глаза смотрят на меня и часто моргают белесыми ресницами. Вдруг морда исчезает, и в сарае раздается жуткий визг, даже не визг, а крик, как человеческий. Одновременно веревка со страшной силой дергается, обжигая мне ладони, и я, ничего не понимая, отпускаю ее. Тут же откуда-то сверху неуклюже спрыгивает отец, приземляется совсем рядом со мной. Прибегает всклокоченный дядя Женя, отец объясняет ему: в сердце не попал, и пришлось, спасаясь от кабанчика, сигануть через решетку. Отец смотрит на свинью, тяжело дышит и все время повторяет тихо-тихо: «бля... бля...». Хотя вообще-то он не матерится. При мне, по крайней мере. Я до этого не слышал ни разу.

Свинья сбрасывает веревку и носится по загону. Задние ноги у нее подгибаются, она поскальзывается, с громким шлепком падая задницей в вонючую жижу. В боку у свиньи торчит, покачиваясь, черная рукоятка ножа. По ней бежит черный ручеек густой жидкости. Свинья вдруг успокаивается, поворачивается к нам задницей (так нож видно еще лучше, видно, какой он здоровенный и как глубоко вошел в тело свиньи) и начинает тыкаться мордой в стенку сарая. Видимо, ей хочется пить — слизывает иней со стены. Она хрипло, с бульканьем, дышит, и кашляет как человек. Проходит несколько секунд (а может, и минут — я теряю всякое представление о времени), и свинья заваливается на бок. Она несколько раз дергается и успокаивается. Мне кажется, что она умерла, но потом я обращаю внимание, что ее бока редко-редко раздуваются, а мутный глаз шарит по сторонам. Отец забегает в загон, наступает на свинячий бок ногой, с трудом выдергивает нож и всаживает его еще раз, по самую рукоятку. Потом садится на корточки рядом с большим грязно-розовым телом и вытирает рукой потное лицо. Лицо тут же становится ярко-алым — видимо, ладонь испачкалась о рукоятку свинокола...

К загону бежит, топоча, дядя Женя. Он что-то орет и размахивает большим эмалированным тазом. А я смотрю на стену. На ней, бело-серебристой, четко отпечатаны ярко-красные пятачки: кружок и две дырки. Много отпечатков. Штук десять, если не больше...