1.

Восьмые сутки я питался одной водой, и старший смены решил, что взял на работу сектанта.
- Просто не хочу, - отмахиваюсь от него, расхаживая вдоль шлагбаума. – Зажигалки вон от жары взрываются, какая там еда.
- Ты пиздишь, ты сектант, - гудит Серега из раскаленной будки. – Бороду вон, как у черта, носишь.
Минуту он глотает печенину «Юбилейное».
- Зато ты работник хороший, лучше я и не видел, - хрипит, проглотив. - Только учи, как машины называются. Не жрешь и не жри, меня другое в тебе поражает: как ты почти до сорока лет прожил и не можешь отличить Тойоту от Мерседеса. Это каким нерусским надо быть! У тебя интересы-то хоть были в жизни? Ну-ка скажи мне, какой значок у Фольксвагена.
- Квадратик такой овальный, а в нем птичка такая, - отвечаю.
- Какая в пизду птичка! Это ты мне про Мазду говоришь, а я тебя про Фольксваген спрашиваю. Открывай давай шлагбаум, Граф едет.
Завидев белый кабриолет, я второпях нажал на пульт два раза, и шлагбаум, только начав подниматься, снова пошел вниз. Цыган с именем Граф пригнулся к рулю, а его волосатый любовник принял на свою грешную голову пластиковый удар.
- Не надо так шутить, - осклабился Граф, демонстрируя зубы тиранозавра. – У меня все предки колдуны, я на тебя столько проклятий нашлю, что ты и девять поколений после тебя будут страдать.
- Простите ради бога, - поклонился я, пряча лицо.
- Ты хороший, я знаю, я шучу, - Граф выбрался из машины, оставив ключи в замке зажигания. – Поставь ее так, чтобы ни один урод не загородил.
За сегодняшний день я слышал это приказание от человек пятидесяти или больше. Один Третьяк хороший мужик. Оставит машину на задворках, перескочит, как молодой, через шлагбаум и довольный ковыляет своими переломанными в Третьяковой Мировой ногами.
Серега тем временем любуется из будки, как я сажусь в графский кабриолет и начинаю хитро маневрировать среди железных толп. Для него мое умение парковаться при моем же неумении разбираться в марках машин – кощунство похуже сатанинского поста.

2.

На самом деле я пощусь все лето. В июне и в июле еще, бывало, ел, а с августа, как устроился на работу при московском небоскребе, прекратил есть совсем. Зато Граф смотрит и не узнает. Вместо ста тридцати килограммов он видит семьдесят.
До Графа я ни с одним другим цыганом, ни с одной цыганской семьей я не враждовал, а дома у меня работают только цыгане. И никогда ни один цыган не пытался воровать у меня лошадей, которых сейчас семьдесят голов. Но Граф год назад украл. Правда, не лошадь.
Екатерина видела меня здесь всего один раз и тоже не узнала. Впрочем, я стоял далеко, в два раза меньше себя прежнего, с боцманской бородой, в обвисшей форме охранника. Так-то бы и Третьяк мог меня вспомнить, я для него пару лет назад своими руками мастерил фаэтон.
Граф выкрал Екатерину из дома, который я для нее снимал под Владимиром. Привез в Москву, поселил в этом небоскребе на тридцатом этаже и придумал, что отныне она будет не певицей, а художницей – устроил ей мастерскую и салон, которые не приносят ни копейки дохода, но в которые раз в неделю она имеет право выезжать. Остальное время – никуда. Ну или с ним, с Графом, Екатерина ездит на фуршеты, где должна оттенять его кричащую педерастию, создавать для него солидный облик мужа при жене. Больше она ему ни для чего не нужна, разве что еще для гордости, что такая красота во владении у него и ни у кого больше.
В салон она ездит по субботам. Ее сопровождают два тела, два хранителя. Она едет сама за рулем на своей черной, плоской то ли Феррари, то ли Порше, я не разбираюсь, а они следом – на черной же машине в форме русской печки. Ближе к полуночи Екатерина возвращается. Охранники традиционно остаются за шлагбаумом, а вместо них сопровождать Екатерину берется кто-нибудь из охраны дома. Он подсаживается к ней в машину, съезжает в подземный паркинг, а затем следует с ней до тридцатого этажа, до дверей квартиры. Эта миссия считается блатной, потому что сначала сама Екатерина расплачивается с охранником за сопровождение, а потом награждает и Граф, если она не пожалуется, что сопроводитель был небрит или не помог ей выйти из машины.
Обо всех этих порядках меня инструктировал старший смены Серега, и я не верил, что моя русская цыганка за какой-то год покорилась Графу и из нее полезла стерва. Как ни крути, а ебать женщину надо и совершать это следует со святым чувством в сердце.
- Сегодня как раз суббота, давай я с ней съезжу в паркинг, - предлагаю Сереге.
- Шустрый ты, как вода в унитазе, - криво улыбается тот. – Работаешь-то вторую неделю…
- Потому и хочу во все скорее вникнуть. Деньги тебе отдам. Я же и за парковку ничего не беру, хотя охранником устраивался, а не парковщиком.
Серега суживает глаза до размера игольных ушек.
- Хороший работник, далеко пойдешь, - он хлопает меня по плечу. – Но смотри, тут был один из наших, думал, что скучает она без мужика, прижал ее в лифте. В Тамбов свой потом так и не вернулся.

3.

Дольше ведь ждал, почти все лето, а как солнце стало садиться, у меня и сердце зашумело, чего никогда с ним не случалось. Уперся я рукой о будку, сгорбился весь.
- Что, живот скрутило? – зло посмотрел Андрюха. – Вот нахуя тебе, скажи, голодать? Или с нами брезгуешь есть? Готовь себе тогда отдельно.
- Да язва у меня, специально приходится не есть подолгу, - соврал я.
Все лето я гасил в себе память о Екатерине, чтобы подойти к ее похищению с холодной головой. А пост устроил не только, чтобы исхудать до безобразия, а еще, чтобы эту же самую память ослабить. Потому что настал кризис.
Весной получил от области грант, начал конюшню новую строить. Дел невпроворот, а я, как отвлекусь на покурить, так вместо дел бормочу ее имя и забываю, где я. Два раза перед работниками опозорился. Они строят, а я смотрю на них и дрочу, думая о ней.
С июня взялся голодать и жить в поле под открытым небом. В тулупах завернутый спал. Степке, конюху своему, цыгану, объяснил, что технику стерегу, чтобы  не гонять ее туда и обратно. Через него, кстати, я и с Екатериной познакомился. Он захотел, чтобы его дочка выступила на фестивале цыганского романса в Костроме, а повез их обоих я.
Тоска была, пока на гала-концерте не показалась Екатерина. Я спал, но проснулся, чтобы увидеть зверя, которого выпустили на сцену. Мне померещилось, что песню выводит гигантская кошка, которую много лет назад привезли из тропиков, а самцов ее породы в России так и не нашлось. У меня по всему телу волосы встали, я испугался, что превращаюсь в оборотня – дозвалась она до самца.
- Антон, ты оглох? – выдернул меня Серега из воспоминаний. – Открывай шлагбаум, Екатерина возвращается!
Я выронил пульт, нагнулся за ним и увидел, что мои штаны оттянуты копьем. Айвенго!
- Антон, что ты мешкаешься? Я тебя сглазил, что ли? – нервничал Серега.
Двое телохранителей, улыбчивые, подтянутые, в костюмах, как женихи, выбрались из своей машины. Пришлось сунуть в карман руку и прижать копье к животу. Оно помнило Екатерину, и его не покидали силы, несмотря на трехмесячный пост.
- Сегодня Антон вместо меня пойдет, - крикнул телохранителям Серега. – Надежный, не переживайте.
- Добрый вечер! – поздоровался я с ними звонким, мальчишеским голосом, забираясь в машину к Екатерине.
- Добрый, - ответил один из них, шагая к Сереге, чтобы постоять, поболтать.
Я захлопнул дверь и на Екатерину даже не посмотрел. Черт поймет, что у нее теперь в голове.
- Здравствуйте, а вы новенький? – мяукнула как будто и не она; речь, произношение и голос ее стали в худшем смысле слова московскими, настроенными под Ринату Литвинову.
- Новенький, - буркнул я.
- Ой, как мне приятно, - мурлыкала она, трогаясь с места. – А у меня, представьте фобии перед подвалом, мне нужно, чтобы кто-нибудь меня всегда сопровождал.
«Какие нахуй фобии! – заорал я мысленно. – Тебя вместо собаки пидорас держит и выгуливать тебя слуги его выводят».
- Вы очень суровый и серьезный, - продолжала она, выруливая с первого этажа паркинга на второй, на нижний. – У меня муж тоже такой. Вы его, наверное, видели. Его зовут Граф. Он цыган, а среди цыган это имя частое. Но у него, в самом деле, хорошая родословная. У него предки из Италии, титулованные.
«Дура! - вопил я молча. – Твой Граф чуфырь, который в девяностые поднялся со всякими Кашпировскими и Чумаками, а сейчас торгаш, возит из Китая всякую бабскую хуйню и отдает в дорогие магазины, наебщик. Родословная! Ты и мыслить начала по-собачьи».
Я покосился на нее, и вся моя злоба схлынула от сердца в штаны.
Даже прическа Екатерины была той же, что тогда, на гала-концерте - высокие волны черных волос и беспощадно выбритые виски. В ушах ее серебрились вереницы колец.
- Приехали! – она в упор глянула на меня и задрожала.
Нет, на фестивале цыганского романса Екатерина выступала не как цыганка. Она русская, с молочной белизной лица и сочной зеленью глаз. Только иссиня черные волосы и четко прочерченные, волевые скулы достались ей от какого-то кочевника-конокрада. Граф хоть и педераст, но углядел, как она хороша, как хорош контраст цыганского с русским.
- Вы меня напугали, – прошептала Екатерина. – Вы похожи на одного человека, которого я боюсь. Слава богу, что в охрану берут после разных проверок. Его бы не взяли, он псих.
После фестиваля я повез ее на своей «буханке» показывать лошадей. Перед самой деревней дорогу нам перекрыли пять машин. Степку с его дочерью я высадил, едва завидев опасность.
- Устроиться сюда может любой. Отдал ксерокопию с чужого паспорта и работаешь.
Никогда и ни с кем я не враждовал и оружия с собой не возил. Поэтому вышел к встречающим с голыми руками и с улыбкой на лице. Видимо, они испугались моей медвежьей массы и принялись сразу забивать меня до смерти. Потом, когда я сник, приготовились проехаться по мне колесами. Граф в это время отчитывал Екатерину за то, что она предала его. Оказалось, что они познакомились на первом дне фестиваля, который я не застал. Граф одарил Екатерину, как царицу золотом и взял с нее слово, что впредь она будет везде при нем. Семнадцатилетняя сирота из опекунской семьи обрадовалась и согласилась. И вдруг в последний день передумала, оставила золото и поехала со мной смотреть лошадок. Нелепая, черно-белая певица с голосом тоскующей пантеры.
- Звони своим охранникам, скажи, что ты дома и у тебя все нормально.
Я лежал на земле разбитый, поломанный, в крови, и земля подо мной вдруг проснулась, наполнившись дрожью и гулом. Это Степка гнал семьдесят владимирских тяжеловозов, семьдесят обезумевших тонн.
Раньше я знал про себя, что занимаюсь не тем в жизни. Лошадиный век ушел, и, тем более, никому сейчас не нужны тяжеловозы. Ни пользы от них, ни денег. Попробуй, продай кому-нибудь хоть одного жеребца.
Лишь в тот день мои лошади стоили всего мира. Я перекатился под «буханку», за ноги затащил за собой Екатерину и молился, чтобы машина над нами устояла. Палачи мои забыли про оружие и ни разу не выстрелили. Погибли они не все, не погиб и Граф. Через полгода он объявился снова, чтобы украсть мою певицу.

4.

- Ты охуел, блядь? – Серега распахнул дверь машины.
Екатерина вышла к нему первая.
- Что тебе? - спросила она, надвигаясь на него голыми грудями. – Ты зачем лезешь?
- Я просто по камерам увидел, что он долго не выходит, и вы не выходите… - прижимаясь к стене, бормотал Серега.
Екатерина уже хлестала его ладонями по щекам и пинала по яйцам. Застегнув штаны и выбравшись наружу, я оттащил ее и спросил зареванного начальника:
- Сообщить кому успел?
- Грра!. Гррра!.. - зарычал он, брызгая соплями и слюной.

«Балашиха» - «Старая Купавна» - «Ногинск». Указатели отдаляли нас от Москвы, но мы чуяли, что они приближают нас к Графу. Чуяли, что заработала цыганская теория относительности, при которой большие расстояния не очень-то влияют на исход погони. Цыганам расстояния никогда не служили помехой.
Огоньки ДПС в зеркалах заднего вида… Из-за руля я бросил взгляд на Екатерину. В свете наступающего утра ее лицо и глаза сияли солнечным днем.
Свернув на Электрогорск, я, наверное, заставил поддаться преследователей апатии. Куда же мы теперь могли деться? Огоньки стали мигать сонливо, без азарта.
Остановился я рядом с бывшим цыганским кладбищем, где сейчас бьются одна за одной машины. Через небольшой перелесок на просеке нас ждал Степка с двумя самыми спокойными лошадьми Лагойдой и Ворожеей.

Я посадил Екатерину спереди себя. Она легла на шею лошади и, не размыкая губ, завела в груди тоскливую песню.
Лагойда не поняла наших ерзаний, и уже хотела отгрызть мне коленку. Пришлось поспешить и проникнуть хоть куда-нибудь. Дальше я притиснул Екатерину к себе, и ленивый шаг Лагойды задал нам непринужденный темп.
Дурацкое вышло лето. Впереди меня ждали деревня под Киржачем, хозяйство, жена… Куда-то еще следовало спрятать добычу.