Как справедливо подмечено, лето – чудный и краткий в русских широтах сезон. В этом году лета en russe мне досталось и вовсе немножко: первые три недели августа. Впрочем, как выяснилось (что позже бесстыдно подтвердил Гидрометцентр), на сей раз это – и было всё российское лето от и до, сверху и вдоль, поперек и донизу. Грядущее же вослед ему «бабье лето» - потом, по весточкам, догнавшим меня в краю вечнозеленых мериносов – вышло столь промозгло, мокро и стыло, что у меня загодя встал. Вопрос встал, разумеется: каковы же они, русские бабы, целиком – ежели такое у них лето?!
Так успел отвыкнуть от них; так – забыл, как с ними это бывает…
И – довольно ли трех недель, чтоб заново постичь их – до донышка?

                                            *  *  *

Я назову ее Дарья – уже потому хотя бы, что звали ее иначе. У Дарьи были лучистые глубокие глаза – всегда цвета сегодняшнего неба, водопад мягких русых волос, чаще зачем-то скромно собранных в пучок, нежная и ладная фигура истинной русачки. В свою избу, застань ее горящей – а дело было в Подмосковье – она несомненно вошла бы без страха, чтоб спасти фамильную библиотеку. Дарья ловко управляла своим железным конем породы Судзуки. Дарья была смела и жизнерадостна, заботлива и надежна. На нее можно было – и хотелось! – положиться. Причем в самом прямом из переносных смыслов.
Однако, к тому существовало препятствие.
Что заставило Дарью предположить в тощем, облезлом, беспорядочно заросшем усами-бородами беглеце из тропического рая – персонального к ней посланца небес, един бог вем, но случилось именно так. Никто не поймет тебя лучше ангела-хранителя; ему можно поведать самое сокровенное; его можно – в порыве чувств (религиозных?) – обнимать, прижимать к груди, целовать… и вовсе невозбранно: ангел пола не имеет, ergo и плотских чувств испытывать не может. Пляшущих в глазах бесов взятый врасплох «ангел» недурно научился – noblesse oblige! – маскировать под отблески небесного огня. Впереди же расстилались двадцать дней душистого, парного, грибного, полевого и озерного – двадцать дней напрасно непроёбанного лета, которые так отчаянно хотелось сделать – проёбанными…
Надо понимать, к выходу из богомерзкой «фрэнд-зоны» вел один лишь путь: взять врасплох. Усыпить бдительность, затем создать антураж – и брать крепость блицкригом. Лучше всего – в тот короткий миг на кромке ночи, когда бредни коры головного мозга радостно уступают штурвал дремучим и мохнатым, как сама эволюция, незатейливым импульсам подкорки…
Дни потекли плавно, бессобытийно. Вечером Дарья, вернувшись из города, проворила легкий, богатый углеводами и белками ужин на двоих. Чуть позже она бесшумно поднималась по лестнице на второй этаж, тихо проникала в комнату своего ангела и тихо ложилась в его кровать – любоваться, как ее ангел работает. Ангел, разумеется, добросовестно «работал», а именно – чуть поводя одухотворенным челом, срал в каментах на Удаффкоме.
А позже, когда шелест клавиш застилал лучистые глаза напротив пеленой сна, ангел уныло переползал на «Дойки.ком». Основательно продрочившись – чтоб никакое шевеление ниже пояса, не дай бог, не потревожило Дашу, он ужом вползал в ту же постель, безгрешно обнимал спящую и оттопыривался. Проснувшись, как правило, днем, он уже не заставал Дарью ни в постели, ни дома даже. Однако толк в этих упражнениях, хотелось верить, был: жертва потихоньку привыкала к его объятиям, прикосновениям, запаху.
Так минула неделя, полторы, две. Наконец, мирное течение дней было нарушено сразу двумя новостями. Во-первых, у Дарьи наметился выходной. А во-вторых, окрестные бабки с кошелками наперебой затараторили, что в окрестных лесах повылезала «чортова сила» лисичек. Добряк Гидрометцентр услужливо подвякнул что-то про «без осадков», и решение выдвинуться на тихую охоту созрело в двух умах одновременно. Третий ум – папахен, он же потенциальный тесть – покряхтел, поворчал, пожаловался на ревматизм, но в этот раз приглашения вкупе с льстивым «папа, да ты у меня как огурчик еще!» не получил. И согласился, наконец, ограничить свое участие переработкой урожая в «такой жульен, каких мир не видел».
                                            *  *  *
Бабки с кошелками врут – всегда. Потому-то иной «чортовой силы», кроме них самих, проклятущих, на белом свете нету. Лисичек же, на самом деле, в лесу обнаружилось – хер да маленько. И это было прекрасно!
Легкие белесые паутинки не спеша плавали в сонном воздухе. К вечеру парило, комарье попряталось, и ненужные куртки-ветровки перекочевали на дно необременительно-легких лукошек. За редкими лисичками-одиночками обычно нагибались вдвоем, и тогда руки, покрытые нежными бисеринками пота, искали в траве не столько крохотное тельце гриба, сколько – всё чаще! – друг дружку… Попадались изредка моховики, козлята, польские белые, мелкие крепенькие сыроежки – их тоже решили брать.
Попадалась – то припозднившаяся малинка, то вовсе попутавшая сезоны кровяно-алая капля земляники, то россыпь костяники, и все эти бесценные находки – «закрой глаза, открой рот!» - ложились Дашуне в губки, Дашеньке в ротик, и – ммммм, как вкусно! – как в жизни первый раз…
Кое-что из даров леса перепадало и отбивавшемуся ангелу: «попробуй, мил… ша, за бананами-кокосами своими, поди, и вкус забыл русского?», и – ммммм!, точно, это действительно было вкусно, из женской ладошки, с которой ну просто необходимо было слизать красноватый сок ягоды…
И солнце послушно клонилось к закату. И грибное безобразие на дне лукошка выглядело достаточным пусть не на жульен, но – на три порции гарнира к баранине, свежайшей убоине, что утром еще отчаянно взблеяла в загоне у соседа-казаха, а сейчас – пожалуй что заканчивала тушиться в сливе-терновнике и виноградных листьях, как было обещано. Ноги приятно гудели, и чуть ныла поясница – тоже приятно, и весь мир вокруг и внутри был приятен, включая и вкусный ужин, и завтрашнее светлое воскресенье, и ночь меж ними, от которой так много ждал стосковавшийся по земному ангел…
                                            *  *  *
Ужин удался.
Баранина с грибами – чертовски вкусная, но тяжелая пища, а если накинуть сверху еще пять-шесть чарок домашней хреновухи… Ангел сразу объявил, что работать сегодня не будет. И, заручившись жалобным шепотом согласия Даши - «конечно, мил… шенька, я тоже только душик сейчас приму, и спа.. ххх… шшш… ииии…» - она уже спала, спала в ЕГО постели – выскочил на балкон – выкурить крайнюю сигаретку перед главным событием лета-2013.
Молодой месяц хрустальной лодочкой плыл средь облаков тончайшей выделки, и казалось, что лодочку слегка покачивает волной: туда-сюда, туда-сюда… Где-то далеко по трассе промчался автомобиль, подмигнул желтым глазом: давай, братишка, наше дело молодое! В лесу проснулась и заголосила сова, яростно, хрипло и настойчиво: угу! Угу! Давай! Не стой! Не жди! Иди! Делай! Пробуй! Не то! Уснет! Не будь! Дурак! Хорош! Курить! Давай! Иди! Делай! Ага! Угу! Угу! Ночной ветерок налетел, приволок откуда-то каплю росы или дождя, прицельно брызнул на сигарету, и та зашипела: ну что стоишшш? Чего ты ждешшш? Ты же хочешшш! Что же тянешшш?
Ангел щелчком отправил шипящий окурок во мрак и впорхнул в комнату. Сбросил всю одежду. Нырнул под одеяло. Обнял. Прижался.
Дарья добросовестно спала, даже дыхание ее было медленным и редким – дыхание спящей. Но сердце выдало, билось взволнованно – уникальный этот орган, что не подается никакому притворству. Поняв, что разоблачена, Дарья чуть шевельнулась – так мог бы пошевелиться любой спящий. Но это было то универсальное движение, которым владеет только Женщина: миг, и между двумя телами, от шеи до лодыжек, не осталось никакого зазора, они как бы влились одно в другое – меч и ножны, сосуд и вино…
Лоно её было огненно-жарким. Дремучие, мохнатые, миллиардолетние могущественные инстинкты взяли верх над жалкой пленкой цивилизации.
Я коснулся рукой левой груди, погладил правую – соски были твердые и чуть влажные, как косточки только что съеденной черешни. Ниже… гладкий животик… идеальная окружность пупка, в меру глубокая, безо всякого противного «узелка» внутри – точно под 30 грамм «Olmeca Silver» - наливай да пей… ну, а как насчет перед этим, по науке – солененького лизнуть?
Рука скользнула еще ниже – и вдруг наткнулась на что-то постороннее, размером и текстурой напоминающее, кхм… ну, не то чтобы пресловутый недостающий лайм – поменьше и помягче, но находка определенно была приятной. Родинка? Зная, что родинки в интимных местах частенько бывают очень чувствительны, я принялся нежно пощипывать и мять этот шарик. Кажется, угадал – Даша от наслаждения даже дышать перестала. Так продолжалось около минуты – я уже хотел продолжать…
Как вдруг, в долю секунды, случилось одновременно три события. Вспыхнул ночник, одеяло взлетело вверх – и комнату буквально разрезал страшный, лишенный чего-либо человеческого, ультразвуковой визг. Мне случалось видать на своем веку оргазмы – и трудовые, честно заслуженные, случайные и не очень, вовсе беззвучные или бурные до бесстыдства, но – это…
Инстинктивно отшатнувшись, я грохнулся с кровати. Этажом ниже тоже что-то грохнулось, завозилось, вскочило на ноги, прозвучал характерный «клукс-кланк» - и по винтовой лестнице вверх затопали тяжелые шаги. Надо было понимать, это сдетонировал от ультразвука аццкий папаша, несостоявшийся тесть – и теперь шел мстить за поруганную дочернюю честь, а может статься, и за жизнь самою… Почему-то я сразу вспомнил про висящий там на стене, всегда ухоженный и изготовленный к работе любимчик «браунинг»-пятизарядку 12-го калибра, а сразу за ним – цитату из Чехова.
Время, оставшееся мне, я оценил как достаточное для натягивания трусов – и ни на что более. Не то чтобы умирать в трусах казалось мне более достойным – какая разница? Но на месте отца, застав дочкина кавалера неглиже, я лично едва ли устоял бы от искуса – звякнуть ему картечью в самые колокольцы. Такая смерть, долгая и мучительная, в мои планы не входила…
Смотреть на Дашеньку я не мог. Возможно, вы каждый день видите женщин, свернувшихся в полукольцо в позе лотоса, да еще с волосами, стоящими дыбом во всю свою 30-сантиметровую длину, с глазами диаметром в добрый глобус, да еще и безо всякого белка? Я же, памятуя древнегреческий эпос, почел за лучшее таращиться на дверь, за которой топала моя Фемида. Ибо Горгона, палюбэ, сейчас по сравнению с Дашенькой нервно курила…
О, подумал я, это мысль – сигареты со спичками лежали под рукой, и я закурил. Испускаемый Горгоной ультразвук уже опустился в инфразвуковые тональности, а топанье Фемиды на лестнице вдруг сменилось шлепаньем тела по дереву, бряканьем железа и чудовищным матом. Судя по всему, знаменитая «вертлявая» ступенька в середине лестницы выиграла для меня лишнюю минуту жизни, и я провел ее с пользой – закурил еще две сигареты, для Фемиды с Горгоной. Это был добрый поступок: влетевший в дверь ободранный, но непобежденный папаша схватил у меня сигарету так, словно за ней и бежал с браунингом, в единый могучий дых выкурил ее до половины и глянул на меня с одобрением. Я понял: казнь откладывается, сначала будет разбирательство. И все шансы – а также трусы – у меня теперь есть.
- Что?! – одновременно спросили мы Дашу, протягивая ей сигарету и ружье.
Дарья выбрала сигарету. Фамильные легкие не подвели – половину она также осилила в одну затяжку. Дым пошел ей на пользу: волосы стали опадать, глаза цвета неба (небо сегодня, вне всяких сомнений, было штормовым) сузились где-то до апельсина, и голос вернулся в человеческий тембр. Пальцем, дрожащим как стрелка барометра в грозу, она откуда-то из-за плеча указала на зону собственного бикини:
- Там… там… тамтам… ОН!!!!!!!!
Мы с папахеном безо всякого стеснения (какие не есть, а родственники, да и поглядеть на невиданные прежде «уста Венеры» я лично не прочь даже в катастрофической ситуации) приблизили туда любопытные носы…
Клещ сидел там. Банальнейший, мерзопакостной, серо-зеленый осенний лесной клещ средней полосы. Брюшко его, налитое темно-алой венозной кровью, было сейчас размером с хорошую виноградину, а жвала – глубоко и надежно погружены в мягкую плоть. Весь творившийся вокруг трам-тарарам – ультра- и инфразвуки, Горгоны, Фемиды, трусы, падающие папахены и пятизарядные браунинги – нимало не беспокоили этого мерзавца. Удачно провалившись днем за пояс Дашиных тренировочных штанов, он присосался к нежному месту – и отстасываться явно пока не планировал. Он кушал.

                                            *  *  *

Светало.
Мы с Дашиным отцом сидели на кухне на первом этаже, на столе перед нами возвышалась пластиковая полторашка самогона, оставалось в ней от силы 150, но мы были полны решимости прикончить ее. Алкоголь не брал.
Бедная Дашуня, под завязку напичканная антибиотиками и валиумом, часа два назад с трудом, вздрагивая и плача, уснула в своей постельке. Я предлагал остаться у меня – дескать, поглажу, успокою, сказку скажу, но Дарья была категорична: в постель, где она увидела ЭТО, она не ляжет больше никогда. Хотя в ее словах не было никакого подтекста, для меня они прозвучали похоронным маршем. Поэтому – светало, а я, хоть меня ноги уже не несли и глаза слипались, сидел на кухне и глотал сивушный самогон отцовской выделки, по пятому кругу обсуждая события сегодняшней ночи.
Должно сказать: за эту ночь мы сдружились. Он проявил себя толковым мужиком, Дарьин отец – умным, смекалистым, сдержанным, и для меня теперь был запросто – Михалычем, как и я для него – Мишкой. За эту ночь мы объехали пол-Москвы, подняли на ноги всех, кто был нужен, и сделали все, что в наших силах. Мерзавец клещ был аккуратнейшее, в хирургических условиях извлечен вместе с жвалами; жвала педантично отделены и сданы на предмет выявления таежного энцефалита в БАК-лабораторию на Плеханова; ранка – тщательно продезинфицирована и заклеена полоской пластыря телесного цвета, дабы не просвечивать сквозь бикини, буде доведется отправиться на пляж; впрочем, насчет пляжа было также оговорено – лучше избежать речных купаний на недельку, на полторы.
Сам мерзавец, хотя лишенный жвал, но визуально ничуть не расстроенный – с полным под завязку брюхом крови – сидел в специальной баночке, с дырочкой в крышке для воздуха, и нагло поглаживал брюхо. Всем своим видом он показывал, что намерен спокойно отбыть полагающийся ему срок, после чего, выйдя на свободу, принести потомство и сдохнуть – по графику и с чистой совестью. Врач-эпидемиолог, лишивший мерзавца жвал, предлагал тут же устроить скотине карачун дезраствором, но я настоял на выдаче живьем. У меня к скотине были личные счеты.
- Ну что, - сказал Михалыч, разливая остатние 150 по стаканам, - давай, что ль, за дочкино здоровье? Да и тово… по койкам?
- Давайте, Михалыч, - одобрил я, мы выпили, закусили остатками соуса от баранины с лисичками и, кряхтя, поднялись из-за стола. Михалыч указал на мой карман, где хранилась баночка с мерзавцем:
- Пока печь горячая, мож, пиздогрыза этого… тово, в угли? А то сбежит еще?
- От меня не сбежит, Михалыч, - заверил я, - куда ему бежать-то – с таким брюхом и без жвал? А в угли его кинуть – нихуя, слишком быстрая смерть будет, слишком лёгкая. У меня к нему личные счеты!
- Ну смотри, сынок, тебе видней. Только гляди, как бы Дашка его у тебя не нашла – не ровен час, в обморок брякнется… Ну, бывай до завтрева….

                                            *  *  *

Последняя неделя моего русского лета пролетела быстро.
Дарье, по случаю стресса и вероятного заражения, дали отпуск на все эти дни. Мы многое успели: гуляли, купались (вопреки запрету), посетили премьеру фантастического боевика «Элизиум. Рай не на земле» (полная параша, да еще и с гнойной лесбиянкой Джоди Фостер в одной из главных ролей), и даже навестили моих старых друзей в замечательном городе Л., что на берегу N-ского моря. Дарья перестирала, заштопала и привела в божий вид все мои тропические обноски. Единственная тема, которая больше не поднималась – та самая, неоконченная в роковую Ночь К…
По вечерам Даша все так же приходила в мою комнату – смотреть и слушать, как я работаю, только теперь она смотрела – сидя… Я, пристыженный, и в самом деле начал работать, перестал срать в каментах на Удаффкоме, переделал кучу накопившихся дел… Насмотревшись, Дашуня робко целовала своего ангела в щеку или макушку – кажется, она боялась заразить меня энцефалитом! – и тихонько удалялась в свою девичью светелку напротив. Последовать за ней я не смел – по понятным причинам, совершенно не относящимся к энцефалиту. Я бросил ходить на «Дойки.ком», совершенно перестал дрочить – вместо этого я ложился читать какую-нибудь умную, добрую книгу из огромной семейной библиотеки – и так, читая и прислушиваясь, засыпал. Пару раз мне казалось, что я расслышал доносившиеся из светелки рыдания… впрочем, я могу и ошибаться.
Известие о том, что энцефалита нет, пришло одновременно с известием, что мне надо улетать – или сегодня, или уже никогда. Второе пришло по электронной почте. Я достал загранпаспорт, кредитку, подтвердил свои реквизиты и оплатил билет. Я нажимал кнопку «ENTER», когда зазвонил телефон. Я взял трубку. Это была Даша, и голосок ее звенел от радости:
- Мишенька, ангел мой, я здорова! Только что получила справку! Может, отпразднуем сегодня? Я сейчас лечу домой на всех парах, только в магазин заскочу, скажи – ты хочешь чего-нибудь вкусненького? А ты…
- Я улетаю сегодня, Даша. Уже билет купил. Без пятнадцати десять, из Шереметьево, - я никогда не умел сообщать такие новости «правильно», да и что в таком случае – правильно? В трубке повисло молчание, за каждую секунду которого я проклял себя трижды. Наконец, телефон отозвался:
- Я смогу проводить тебя? – спросила она едва слышно.
- Ну конечно же! – преувеличенно-жизнерадостным, омерзительно-лживым голосом возопил я. – Кому ж еще я могу доверить драгоценную свою тушку?
- А мы сможем посидеть где-нибудь перед отлетом?
- Дык отчего ж не посидеть? И посидим, и выпьем по рюмке – на ход шасси, на мах крыла, такскать, - тараторил я. – Да и по магазинчикам еще прошвырнемся, гостинчиками затаримся, рашен суверирчиками!
- Я буду через час – ты будешь дома, дождешься? Тебе чего-нибудь привезти? Чего-нибудь хочешь? Может, той черешни?
- Ну разве что – черешенки… и Кэмела блок захвати тогда, желтого, ОК? А я до лесочка до ближнего прогуляюсь пока, поностальгирую на дорожку…
- Хорошо. Я скоро-скоро буду. Жди, пожалуйста…
Со второго раза я попал пальцем в клавишу отбоя. От острого приступа самоуважения меня подташнивало. Натянул свои, слова доброго не стоящие, но чисто отмытые и подлатанные кроссовки. Выволок из-за книг на полке медицинскую склянку с дырочкой в крышке. Там, на куче черных какашек, в которые превратилась кровь, сидел изрядно осунувшийся, но все такой же мрачно-горделивый клещ. Увидев меня, он оживился, повел остатками ампутированных жвал… Решил, поди, что ему срок скостили?
Сунув склянку в карман, я вышел из дома и пошагал в сторону леса.
На прогалине, под линиями ТЭЦ, из травы кусочком солнца подмигнула мне припозднившаяся, разлапистая лисичка. Ее я тоже сунул в карман.
Углубившись в лес так, чтобы иметь возможность наблюдать за шоссе, самому оставаясь невидимым, я достал хуй и стал дрочить. У меня не было вспомогательных материалов, но – помогала хорошая фантазия и долгое воздержание. Почувствовав, что кончаю, я быстро выдернул притертую пробку из банки и наспускал туда. Горлышко было узким, и часть пролетела мимо, кое-что попало на руки, но основная масса все же плюхнулась вовнутрь – прямо на башку клещу. Офоршмаченное насекомое беспокойно зашевелилось, но я быстро вставил притертую пробку назад, а отверстие для кислорода плотно заткнул лисичкой. Затем я водрузил полученный натюрморт на пенек и, присев рядом на корточки, прошипел сквозь зубы:
- А теперь – слушай внимательно, подонок! За то, что ты сделал с нами, ты примешь страшную и мучительную смерть. Посмотри, пока глаза твои еще видят – посмотри на этот лес вокруг, где ты жил и подло охотился, где ты надеялся вывести на свет своих омерзительных детей – ты видишь это все в последний раз! Ты сдохнешь, не продолжив свой род – за то, что ты не дал нам сделать это! Скоро у тебя кончится воздух, ты станешь метаться, биться остатками жвал в равнодушное стекло. Твои легкие станет жечь огнем – от твоего же выхлопа, и ты станешь разевать пасть, пытаясь хоть что-то вздохнуть – но вместо живительного кислорода ты вдохнешь мою сперму – ты, ничтожная опарафиненная тварь! Из-за тебя я не использовал ее по назначению – так пусть же она станет тебе казнью и позорной пыткой. Подавись ею и гори в аду! Презираю тебя! Прощай и будь проклят!
На шоссе мелькнул стремительный Судзуки – машина, взвизгнув тормозами, торопилась завернуть к даче. Я тоже развернулся, и, не оборачиваясь, пошел к дому. Впереди меня ждали небо, самолет и девушка – девушка, так и не ставшая моей. А позади – остывало так глупо, так зря проёбанное лето.
Или – не глупо и не зря?