Не обещайте деве юной
Любови вечной на Земле
Б.Окуджава

Это увлекательный был аттракцион,
Но никто из нас не любил - ни я, ни он.
И на горизонте застыл ночной перрон,
Где он на прощание поднял вверх руку.

Солнце уходило за горы. Его косые лучи не грели, на Кызыл и долину Енисея наползла тень. Подсвеченные солнцем лысые горы резко выделялись на темном фоне идущего с верховий грозового фронта.
В аэропорту техники гоняли реактивный двигатель, при смене оборотов он первобытно взревывал. Потом двигатель заглох и только степной ветер посвистывал в ветках немногочисленных деревцев вокруг старого здания аэровокзала, да крупный, будто вулканический, песок хрустел  под ногами.
Ожила трансляция, диспетчер «по погодным условиям» перенес все рейсы на завтра. Местные уехали домой на лязгающем ЛиАЗЕ. Кроме нас, шестерых туристов,  в зале ожидания осталась только девушка в светлом плаще, белых туфельках на стройных ножках и шелковом платке на шее. Она одиноко сидела под лампочкой дежурного освещения и читала  пухлую книгу. «Альфред де Мюссе. Избранное», подглядел я.


На следующий вечер мы с минчанами, вернувшимися с Бий-Хема, праздновали родство душ. Уже налили водку в аэрофлотовские пластиковые чашечки, но обнаружилось отсутствие шефа. Через минуту он появился с давешней девушкой. 
- Это Галина, – сообщил пан шеф. - Она из Иркутска, собралась домой, но рейсы отменили.
- Здравствуйте, – смущенно сказала девушка. Я быстренько подвинулся и она села рядом. Пан шеф недовольно дернул усом, уселся, и общество наконец-то выпило за знакомство.
Я выспросил у Гали причину ночевки в аэропорту. Она в то лето окончила второй курс иркутского университета. Приехала к тетке в Кызыл и намеревалась с ней улететь на пару недель в горы, к геологам. Но тетку срочно командировали в Москву, тетка улетела, а все остальные рейсы  задержали. Ключа от теткиной квартиры нет, остается ждать погоды.
Мне дали слово и пока я парил в потоках красноречия, на моем месте возле Гали оказался пан шеф. Он говорил, размахивая руками для убедительности, она же качала головой,  но слушала с  интересом. После тоста я подсел к нашим.
    - Мы одинаково трактуем эту пантомиму? – спросил я, кивнув на шефа.
    - Наверное. Шеф желает стать мастером спорта. По документам нам нужен шестой участник, непременно женского пола, и её фото на маршруте в отчете.
Костер догорал,  двинулись в аэропорт ночевать.
    - Идешь с нами? – спросил я у Гали, - Я тебя уверяю, не пожалеешь, рыбу ловить будем, красивые слайды снимать будем!
    - Не знаю. Утро вечера мудреней.
В темном зале я выбрал своим логовом недостроенный киоск Союзпечати. Внутри висели немудреные брошюрки, пахло стружкой, и стояли две старых аэрофлотовских лавки.
- Иди ночевать, Галя! – пригласил я, - Завернись в мой спальник, а я еще схожу  к минчанам.
Когда я вернулся, она уже спала. Я  надул спасжилет вместо подушки, укрылся штормовкой, и брякнулся на свою лавку. В голове крутились неясные образы, пейзажи, в комнате дежурного тихонько подвывали умформеры и под их уютное пение я заснул.

    
Разбудил меня голос диктора, вновь отложившего рейсы. Спалось сладко и тепло, оказывается, ночью со мной поделились спальником. Галка сидела и смотрела на меня. В черном трикотажном тренике на фоне свежеструганной вагонки она выглядела как статуэтка эбонитового дерева. Свои роскошные волосы Галка закрутила косой вокруг затылка на манер Леси Украинки. Картинка!
    - Бон матен, поручик.
    - Бонжур, мадемуазель. Что ваш авион?
    - Отменен мой авион. Шеф говорит, на местные рейсы вылетел самолет-разведчик. Вот даст погоду, и полетим.
    - Значит, МЫ полетим??
    - Полетим.
Тут пришел пан шеф и потащил завтракать с братьями-водниками. За завтраком он  представил нашу новую участницу. А также объявил сбор снаряжения для неё. Через два часа мы вылетели в самую глубь Тувы, на Кунгуртук.


    Приземлились на коровий выпас, по совместительству служивший аэродромом. Оттуда живо домчали до реки на Уазике-буханочке.
    Галка поселилась в нашем чуме, расставаться с моим пуховым одеялом она не пожелала. Под берегом тихонько журчала спокойная пока река. В чуме на стойке висел Серегин фонарик и подсвечивал в купол.  Серега с Мироном укладывались на своей половине. Галка в любимом тренике уже забралась под пуховик, нырнул под него и я. Мирон потушил фонарик.


Мне совсем не спалось. А можно заснуть, когда рядом лежит стройная, миниатюрная блондинка девятнадцати лет отроду? Блики от костра уже не просвечивали через капрон чума, по ту сторону стойки мерно сопел Мирон, во сне невнятно забормотал Серега. Я чувствовал Галкино теплое плечо, и по дыханию догадывался  - она тоже не спит.
- А вдруг ночью на нас нападут злые тувинцы? – шепотом спросила она.
- Не нападут. Ты другого бойся, – ответил я, повернулся и обнял её.
- Я так и думала! – она попыталась убрать мою руку, но на поцелуй вдруг ответила. Но ответила так неумело и несмело, мне стало не по себе. Она повернулась и вдруг принялась шепотом высказывать поток размышлений, обид и риторических вопросов. Ничего конкретного она не говорила, но истоки этих обид крылись там, в Иркутске. И не даром она сорвалась к тетке. И с нами она пошла назло кому-то, желая сделать самостоятельный поступок, может быть даже вызывающий поступок. И ей хотелось выговориться, бедной девочке…
Я иногда возражал, иногда посмеивался, но ей не собеседник тогда нужен был, а слушатель.
    - Слушай, Галка, -  спросил я, – Отчего это ты рискнула пойти с нами? Незнакомые мужики лет на десять старше, тайга…?
- Да, по вас разве не видно? У вас на лице высшее образование нарисовано. А в тайге я не в первый раз. Мы на первом курсе на Хамар-Дабан в поход ходили, и с тетей Наташей в экспедиции тоже.
Она выговорилась и почти сразу заснула, уложив голову мне на плечо. Заснул и я, и мне приснилось, будто мы с Галкой заключили договор. А когда проснулся так и не вспомнил предмет договора, но фоном к нему, пусть почти неслышным, прозвучали ти-ти-ти-таа Бетховена. Я словно уже знал итог, и в этом знании жила печаль.


От Кунгуртука и до гор Ка-Хем сонно течет в плоских берегах. Два дня мы шли котловину, там не слишком живописно и я не стану отвлекаться на описания природы.
...Галка влезла в палатку, задула свечу и нырнула на своё место под одеялом. Зудел недобитый с вечера комар, пахло свечкой. Мы лежали с Галкой в обнимку и тихонько целовались. Прошел наверно час. Уже умолк комар, неудачно севший прямо под руку на моё голое плечо. Галка со вздохом прижалась ко мне и поцеловала в щеку. Я чмокнул её тоже.
- Моя Принцесса, – спросил я, – Что-то не так?
- Все так, все так, как и должно было быть - ответила она.
Она была права, все последующие ночи теперь начинались с поцелуев, а не заканчивались ими.
Утром меня разбудил Серега, пришла наша очередь дежурить. Против своего правила я вылез из палатки без вещей и спальника, под ним пригрелась Галка, у неё в запасе еще 30 сладких утренних минут.


- Косматый облак надо мной кочует, - констатировал Валентин, глянув утром на низкое хмурое небо. Сонная гладь котловины давно кончилась. Горы поддавили реку, тучи слоями ползли по ущелью, река вспухла и помутнела, сырость и холод овладели миром.
Мы подходили к Мельзейскому каскаду, пан шеф сидел на кате сосредоточенный и молчаливый.
Каскад встретил мощной и длинной шиверой. Пороги пошли один за другим. На сложных порогах мы высаживали Галку с кинокамерой и фотоаппаратами. Потихоньку приближались к кульминации, прошли еще пару жестких порогов и вот он, убивец!
     Просмотр добавил холодок в спине, но появился и кураж. Страховать нас некому, Галка это не сумеет. На всякий случай оставили ей спички, нож, сухарей: бог его знает, вдруг дело пойдет плохо, вдруг нас заломает и унесет к чертовой матери или на другой берег.


    …. самоуверенной щепкой идем входной шиверой, по этой воде скорее быстротоком с мощными валами. В конце его делит на неравные части треугольный валун, величиной с микроавтобус. Вода накатывается и падает по обе стороны. Слева не пройти, нужно правей. Наш с Мироном борт принимает валы, рама трещит, кат тяжело раскачивается, сдернуть его со струи не получается. Вал поднимает нос, Мирон промахивается веслом мимо воды и чуть не выпадает за борт. Влетаем в мощную бочку, но скорость есть, груженый кат сходу пробивает её. А валун уже надвигается, правые гребцы ничем не могут помочь. Шеф орет: «Вправо, вправо, вправо!!!», а я уже повис на весле, забрасывая корму. Не успеваем. Нос проходит, но корма налетает на пологую грань. Удар, хруст, скрежет весла по облизанному водой камню, меня вместе с гондолой выносит вверх по гладкой поверхности валуна, ухаем вниз и я уже по каску в воде. Выныриваем из «бочки», Серегу уложило посреди ката на рюкзаки, обе задние поперечины сломаны. На берегу Галка замерла трагической скульптурой, прикрыв рот ладошкой.
    - Вот это приложило! Как твоя нога?? – спрашивает меня шеф.
    - В порядке.
    - Я думал, это твои кости хрустят.
- Продолина хрустнула, придется менять.
Галка бежит к нам по берегу с криком «Мальчики, мальчики!», запрыгивает на своё место и спрашивает: «Неужели вы всерьёз думаете, что управляете катамараном? Вас просто так несет!» Общий хохот, эйфория  еще в крови.
Ах, этот адреналин после успешного прохождения! Весла вверх, крик, в походе то и дело лезут лексика и манеры беспризорников.
    Справа открылось устье реки Мельзей, немедленно стали на ремонт.


К вечеру из-за поворота появился скальный островок. Он напоминал кораблик, пришвартованный к обрывистому правому берегу.  Покрытый деревьями островок вытянулся по течению и кончался просторной террасой с песчаным пляжем. Конечно, тут полагалось дневать.
Утром накупались и принялись готовиться к рыбалке. Однако выяснилось досадное обстоятельство: рыбачить неоткуда!  Правая протока узкая и мелкая, берег обрывистый, неудобный. С острова ничего не ловилось, хариус прыгал у левого берега.
Пан шеф принялся собирать ихтиологическую экспедицию. Решили так: вшестером переправимся на катамаране на левый берег, потом я с Галкой вернусь на остров, а часа через четыре они нам покричат, и мы их заберем.
- А ты чего не идешь рыбачить? – простодушно спросил меня Серега.
- Он свою рыбку уже поймал, – ответил за меня Валентин.
Я открыл рот для достойного ответа, но тут прибежала Галка с веслом и в купальнике.
    - Ты, Галка, глаза набиваешь, чисто сварка, – сказал Мирон, знавший толк в  методах сварки и их побочных воздействиях. Именно он варил дивертор на 110 площадке.
    Когда рыбачки вышли на берег, катамаран от наших с Галкой усилий глиссером полетел домой. На острове Галка куда то ускакала, а я вытащил кат на берег, защелкнул чалочный карабин на ближайшей сосне, отвязал от рамы свой спиннинг и немного покидал на струю к левому берегу. Ничего не клевало, полдень. На том берегу рыбачки разделились, Мирон с Серегой пошли вверх по течению, а пан шеф с Валентином вниз.
Я ещё побросал немного, поймать рыбку не сильно горело, просто таежное солнце грело спину, а ветерок отогнал уцелевших после ночных заморозков комаров.


- Мсье так увлечен рыбалкой?
Я обернулся. Галка красовалась на береговой террасе и на уровне моих глаз оказалась умопомрачительно неуместная в тайге белая мини-юбка. Также  имели место блузка с парой синих полосок и золотым якорьком.  Нужно сильно постараться сохранить всё в рюкзаке, практически не помяв.
- Нравится тебе мой матросский костюмчик? - игриво спросила она.
- Я скорей назвал бы его охотничьим, – ответил я, – И в этом ты хотела лететь к тетке в экспедицию?
- Вы, поручик, излишне прагматичны! – довольно ответила она и спрыгнула ко мне на берег, отчего юбка вздулась сверх всяких пределов.
- Ну как, поймал? Клюёт хотя бы?! – она потерлась щекой о моё плечо.
- Клюёт, – ответил я и положил спиннинг на камни, – Позвольте предложить вам руку?!
- Куда вы меня ведете, поручик?
- В дворцовую библиотеку. Перечтем столь любезного вам Альфреда де Мюссе.
- Не знаю, вправе ли я оставаться с вами наедине, поручик. Что скажут в свете?
- Всю неделю вы скрывались в темноте, моя Принцесса. Пора показаться в свете.
- Ах, ах, только не здесь, не во дворце!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Время существовало отдельно от нас, а пространство сузилось до размеров палатки.
Прошел час. Или два? Я лежал, обнимая прижавшуюся ко мне Галочку. В голове шумело, веки слабели и опускались сами собой… забытьё… сон…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я выплыл из сонной истомы от треска кедровки, примостившейся на сосне прямо над палаткой. Галка смотрела на меня, по-детски подперев подбородок ладошками.
- Ма шер, скоро вернутся рыбаки. А не заварить ли нам чаю?! – сказал я.
- Я ж говорила, ты прагмат…
Она накинула мою рубашку, закатав в ней рукава, и вылезла из палатки. Солнце через сосны косыми лучами освещало поляну. Синеватый дымок слегка вился над костром. Я поставил таганок, подбросил дров, а Галка сбегала с котелком по воду, сверкая запретным из-под задиравшейся рубашки.
Сухой плавник разгорелся почти невидимым жарким пламенем, мы сидели в обнимку и смотрели на поляну с соснами, реку и ущелье. Пахло хвоей, рекой и костром. Потом Галка пожелала обнять сосну, мол, это ей положено по гороскопу. Она прислонилась к сосне, я полюбовался, а потом истолковал это желание по Фрейду. Галка рассмеялась и с разбегу  прыгнула прямо на меня, обняв меня руками и ногами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Вроде кричат? – спросила неуверенно Галка.
- Кричат, канальи, – согласился я.
Мы оделись, вылезли из палатки, и вышли на берег. Погода быстро менялась, солнце затянули тучи, по ущелью тянуло холодным ветром.


Следующим вечером мы стояли у устья многообещающего с точки зрения рыбалки ручья. Галка попросилась со мной,  ясное дело, я не возражал, только попросил одеться потеплей.
    Мы шли почти в полной темноте, конкуренты убежали вперед. На камнях я протягивал ей руку, она легко опиралась на неё, спрыгивала с камня  и чуть приваливалась ко мне. Порог шумел выше, а тут река текла спокойней.
Я сходу поймал приличного ленка. Тут и Галка попросилась половить. Бросать спиннинг она не умела, поэтому бросок делал я, передавал ей удилище и она крутила катушку. Вдруг раздался шлепок,  и удилище повело! Галка кинулась отдать спиннинг мне, но это её улов.
- Спиннинг ниже! Не давай слабины! Не рви!
В ответ Галка визжала ультразвуком.
В лагере горел костер, конкурентов еще не было. Когда пан шеф вернулся Валентин, двусмысленно улыбаясь, предложил посмотреть на парочку.
    Подвешенные на сук ближайшего дерева наши красавцы серебрились в свете костра. Шеф опять дернул усом.
...зачем я пишу о какой-то рыбе?! Ведь иное переполняло меня тогда. Или нет? Или все так и жило в симбиозе? И любовь, и река, и пороги, и рыба. Наверное, так и есть. Ведь нудил же я однажды Галке за заляпанные грязью мои новенькие кеды?! Ведь хотелось написать романтический рассказ с ностальгией. А получилась, словно натужная попытка снять хорошее фото. Сделаешь вроде замечательный кадр, и передний план, и задний план, и освещение правильное, и натура необыкновенная, а на отпечатке, увы, ничего особенного. Не смог, не получилось, не сподобил господь. Ладно.


    И опять прошла ночь, долгожданная и наполненная.
Утром по обычаю шеф выскочил из своей палатки первым, из нашего чума лениво вылез второй дежурный, Мирон.
    - Ну, хорошо спалось? – бодро спросил его шеф.
    - Да спалось… Соседи за стойкой опять трахались всю ночь, вот так и спалось, - внятно ответил Мирон.
    Галка подскочила, оглянулась на Серегу, (тот спал, завернувшись в спальник с головой) и принялась лупить меня кулачками по голой груди. Но, вот, без сердца. Похоже, ей скорее было смешно, чем неловко.
    

    Мы подошли к «Щекам» в ненастье и высокую воду. «Щеки» - это извилистое, узкое ущелье длиной километров 12, с отвесными берегами и отсутствием троп вдоль воды. Высоко, вдоль обрыва, по правому берегу идет «прилавок», терраса, на которой есть тропа. Выйти на прилавок из ущелья можно далеко не везде. В высокую воду из-за отвесных берегов ошибок «Щеки» не прощают. А кроме ошибок могут быть и случайности, вроде застрявшей поперек течения обглоданной водой лиственницы или еще чего.
Шеф надеялся на снижение уровня воды за ночь, но вышло наоборот, все до одного забитые с вечера колышки закрылись водой, то и дело срывался дождь, а в верховьях он шел не переставая.    Галка волновалась больше нас, ведь ни одного сложного порога она не проходила, а тут сразу такое. Да и у остальных холодело под ложечкой.
    - Ну, хлопцы, ощетинились! – сказал шеф, и мы оттолкнулись от берега.
    Нервная дрожь сразу отстала. Катамаран уверенно шел по быстротокам первых шивер. Ущелье сдвинулось, обступило, скалы замелькали рядом. Вот и первая веха. Вехами в «Щеках» называют скальные острова. Всего их три и это прекрасный ориентир. Веха сузила русло, кат бросало на высоких валах, скалы тянулись к нам. После вехи началось. Мы влетали в бочки, оттабанивались от прижимов, крутые валы накрывали с головой. А сверху подсыпал и подсыпал холодный дождь.
Для передышки и просмотра стали в улово, под скалу. Тотчас с противоположного берега сошел в воду камнепад тонны в три мощностью. Обломок размером с телевизор, бешено вращаясь, долетел почти до середины реки.
- Оцэ була булька! – прокомментировал Мирон.
Прошли вторую веху. Началось самое сложное, но пройденный кусок добавил уверенности. Так часто бывает, думаешь все, я понял эту реку, и вдруг выползает нечто и ставит тебя на место.  Жесткий вал так врезал Мирона, что он на секунду потерял дыхание, у Валентина смыло очки, и они повисли на шее на заблаговременно привязанной резинке. Вал докатился и до нас с шефом. Он в этот момент отчаянно кричал: «Держать, держать!!!», но хлебанул воды и заткнулся. Через секунды второй вал ударил чуть сбоку, опять смыл Серегу внутрь катамарана и прошелся по Галке. Третий вал не девятый, он поменьше, мы выровняли кат, и шеф велел осмотреться в отсеках.
В отсеках в целом оказалось в порядке. Галка отфыркивалась, Серега еще болтался внутри на поперечинах, у шефа смыло рабочий комплект карт, а у меня накидку, небрежно засунутую в карман рюкзака. Отплевавшийся Мирон спросил у шефа, назачем  он сунул в валы именно наш баллон? На что пан шеф резонно ответил, мол, не свой же баллон ему  подвергать ударам. Мелькнула третья скальная веха, можно расслабиться, скоро «Щекам» конец.
Это расслабление оказалось роковым. Мы потеряли скорость, мягко и ровно вошли в мощную бочку. Вдруг корма вместе со мной провалилась в пену, шефа же подняло на мощном грибе.  Я потерял ориентировку, успел схватиться за раму и провалился во тьму. Снизу ударил поток, катамаран попытался сделать носовую свечку, и тут нас опять подломало. Сломало, впрочем, только заднюю перекладину. Даже уцелел привязанный к ней мой спиннинг.
- К берегу, к берегу! – орал Серега.
- Кой черт «к берегу»? – отвечал шеф. Дойдем и так.
Нас вихляло и шатало, но катамаран управлялся, а валы слабели. «Щеки» кончались. Река выпустила нас через строгие скальные ворота, за ними открылась Стрелка, слияние Ка-Хема и Кызыл-Хема.


Стрелка может быть самое красивое место в мире (из тех, что мне пришлось увидеть, разумеется). Во всяком случае, я тогда так считал. Уже потом я увидел Кроноцкий залив с мыса Копыто в свете восходящего солнца, с перламутровым океаном на первом плане и строгими конусами вулканов на втором. И остров Шикотан, с дикими скалами на входе в бухту и изломанными океанскими ветрами елями. И мыс Столбчатый на Кунашире, где лава вливалась в океан и кристаллизовалась гигантскими карандашами. Даже сейчас у меня на столе лежит пятиугольный срез с такого карандаша, соседствуя с причудливым обломком в железистых натеках из Долины Гейзеров.
А мрачное озеро Лама и падающие в него суровые склоны плато Путорана? И много других чарующих мест. Но до сих пор я отдаю первенство Стрелке. Может быть оттого, что я еще не видел Большого каньона в Штатах? Или Гималаев? Амазонки? Антарктиды? А, может быть, (и я уже говорил это) не важно где ты, важно с кем ты?!


Костер пылал. Галку я нарядил в свои сухие вещи, так как в её рюкзаке хлюпала вода и все к черту намокло. Кроме морского костюмчика, надеюсь. Но, в крайнем случае, пришлось бы одеть его, не знаю насчет Галочки, а меня бы это живо согрело. На Хамар-Дабон они ходили, ага! И я тоже, олень, не проверил.
Шеф вскрыл командирский запас спирта. Галке тоже налили граммулечку и заставили выпить. От спирта она непроизвольно замотала головой, замахала ладошкой у рта. Сон сразу сморил её, и она ушла в палатку. Я успел подогреть наш спальник, она закуталась и сразу уснула.
Ушли спать и шеф, и Мирон, бросив свою одежду чмокающей кучей под катамаран. Костер догорал, бросая блики на раскрасневшиеся лица, молчание висело над поляной. Но не усталость была тому причиной. Всякий поход – это возвращение, это длинная дорога домой. И «Щеки»  стали последним пройденным перевалом, теперь только спуск, все покатилось к концу.
Серега с Валентином притащили с берега комель лиственницы, положили его на раскаленные угли. Стояла непривычная тишина, это исчез шум порогов, сопровождавший раньше все ночевки. Только изредка всхлипывала водоворотами река, да тяжелая капля стукала по тенту. Редкие снежинки неслышно падали на хвою, с покрасневшей рябины свисали капли, отблескивая в свете пламени.
    Наконец и я ушел в палатку, положил под себя почти высохшие брюки и залез под спальник. Галка сонно прижалась ко мне, я чмокнул её и вдруг почувствовал слезинку.
- Что, Принцесса? – спросил я.
    - Просто так, - шепнула она. - День тяжелый.
Она крепче прижалась ко мне. От холода? От усталости? От треволнений в «Щеках»? Наверное, все-таки от другого. Я молча гладил её по плечу, слов у меня не нашлось.


    Последняя ночевка случилась у нас вблизи покинутого староверами села. Над рекой стояла отличная баня, палатки поставили в стороне от покосившихся домов. К сумеркам все поспело: парилка, горячая вода, чай и веники. Горели две ослопные свечи в предбаннике и парилке.
Галка попросилась помыться первой, против правил, мы ей разрешили. Минут через двадцать она вышла все в том же тренике и белом полотенце на голове, распаренная и румяная, и ускакала в палатку. Я тоже не собирался особенно париться, хлопцы же засели надолго.
Галка ждала меня.
- Замерзла тут сама?
- Ага, – она томно потянулась, - Что ты так долго?
Мы понимали - эта ночь у нас будет последней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
    На берегу заржали и заигогокали.
    - Хлопцы в реку побежали, - уточнил я. На ясном небе сияла луна, но отчего-то ночь оказалась теплой.
    - Я хочу побегать по мокрой траве! – встрепенулась Галочка. Она высунула голову из палатки. Я скользнул взглядом по её плечам и тонкой талии, томительно переходящей в круглую попку.
- Прямо гитара! -  заметил я.
    - Что гитара?
    - Фигурка у тебя - гитара.
    - А ты, значит, гитарист, виртуоз?
    - Я любитель…
    - Да уж, причем большой!
Она выскочила нагишом на улицу и действительно побежала по траве. Я сидел на пороге и ждал. Галка вернулась с мокрыми и холодными ногами.
    - Быстро домой! – сказал я,  – Точно - все женщины ведьмы.
    - Да, ведьмы! Вот приворожу тебя!
Я молча растирал ей ноги шерстянкой.


Последний порог долго жевал нас, шеф что-то командовал, но все смотрели на берег. Порог выплюнул нас прямо в село, к магазину, почте, песцовой ферме и причалу водомета «Заря». На «Заре» мы и ушли в Кызыл.


В Кызыле Галка уехала к тетке, пообещав вернуться утром. Она тоже хотела улететь первым рейсом. В аэропорту палатки ставить поленились и спали на скамейках из «железного» дерева. Отвальный вечер у нас не получился. Лениво пожевали городскую еду, и завалились. Видимо настоящий отвальный вечер состоялся в Шуе, в бревенчатой  бане при свете свечей.


Галка приехала утром в своём сером плащике, с прической и умеренным макияжем. Скоро объявили посадку на её рейс. Хлопцы попрощались и деликатно отвалили, а я остался проводить.
Мы стояли у деревянной стены аэропорта, она положила руки мне на плечи, а я под плащом обнимал её за талию. Не удержавшись, я повел рукой  ниже.
- Сумасшедший! Тут не тайга! – она смотрела мне прямо в глаза, – Знаешь, я, наверно люблю тебя, - сказала она тихо.
И опять я смолчал. Репродуктор объявил об окончании посадки на её рейс. Мы пошли к спецконтролю, Галка перешла через магнитную рамку, остановилась и обернулась. Если бы только рамка была между нами! Галочка стояла, и вдруг сделала шаг ко мне. Даже не шаг, её словно качнуло в мою сторону.
- Иди, Принцесса, - сказал тогда я. – Иди, опоздаешь, нужно идти. Она наклонила голову и пошла, не оборачиваясь в пустой тамбур, именуемый ужасным словом «накопитель», а из его темноты на летное поле. Она больше не обернулась ни разу. Ан-24, натужно звеня винтами, взлетел на Иркутск, я проводил его взглядом до самых гор, а потом вернулся к своим.

***

Из Москвы я собирался ехать не домой, со всеми, а в Ленинград. Хлопцы забрали мой рюкзак и уехали. Себе я оставил только сумочку из парашютной ткани  с мелочами и подарками. В Ленинграде на главпочтамте меня должно ждать письмо «до востребования». От жены. Она была в Питере на курсах. А в письме будет и телефон и адрес.
Сначала я собирался день походить по Москве, взять билет на ночной поезд и выспаться в вагоне. Я бесцельно блуждал по огромному городу, сидел в скверах, пил приторную теплую воду, два раза у меня проверяли документы. Но стало совсем худо и, посчитав, что успею в Питер до закрытия почтамта, я взял билет на ближайший скорый поезд. В вагоне я сразу забылся в дурманном полусне, тоска и болезнь душили меня.
    На почтамт я, разумеется, опоздал. Стемнело и заметно похолодало. Я шел по направлению к Невскому проспекту и перебирал варианты. Письмо с адресом недоступно, знакомых в Питере нет. Гостиница? Но ни черта нет денег. Слева угрюмо темнел Исаакиевский собор, для ночевки явно непригодный, справа сияла огнями не менее недоступная «Астория». Впереди вырисовывалась невеселая перспектива ночевки на вокзале.
Правда весь мой опыт (или врожденный оптимизм) говорил: ничего страшного, что-нибудь, да подвернется. Уже не раз, когда судьба закрывала мне дверь, в самый отчаянный момент она же открывала окно. Простодушно я считаю себя счастливчиком. И привычно положившись на «авось» я вступил в улицу Герцена, по образу отца Федора в Дарьяльском ущелье, тем более что по улице тянуло холодом, словно с ледника. Зачем-то мне понадобилось узнать точное время, мои отсыревшие часы барахлили.
    - Прошу прощения, не откажите в любезности, скажите, пожалуйста, который час? – предельно вежливо обратился я к невысокому пухленькому прохожему. Повышенный уровень вежливости предполагал компенсировать суточную  щетину на лице и температурный блеск в запавших глазах.
    - Полдесятого, - ответил он, скользнув по мне взглядом. Я стоял в невеселых размышлениях.
- Простите, - вдруг повернулся ко мне прохожий. – У вас что-то случилось? Вы выглядите расстроенным.
    - Ничего особенного не случилось, - ответил я, – Я проездом в Питере, планировал встречу тут, а не получилось. Вот и все.
Он несколько секунд поразмышлял, а потом предложил:
    - Может быть, переночуете у нас? Дом рядом, его освобождают под реконструкцию, мы переезжаем. То есть, мебели уже почти нет.
    - Да бог с ней, с мебелью, я неприхотлив.
    - Тогда… - он снова помедлил,  - мне нужно позвонить, предупредить. И прохожий отошел к телефонной будке. Я стоял в ожидании. Он скоро вернулся и протянул мне руку.
    - Меня зовут Сеня, все в порядке, пойдемте, – я пожал мягкую Сенину руку и назвался. Мы пошли по Герцена, скоро свернули в неопрятную арку и оказались в классическом питерском дворе-колодце. Остался позади бодрый шум улицы, фонари, автомобили, золотые шары офиса SAS. Мы пересекли пустой и темный двор и вошли во вторую арку.
Слабый тревожный зуммер уже пробивался сквозь моё болезненное отупение. В центре арки вдруг оказался  дверной проём, зашли в него, поднялись на второй этаж,  миновали темные галереи и коридоры и оказались перед высокой дверью, оббитой черным, потертым дерматином.
Сеня поковырялся ключом в замке, распахнул дверь и пропустил меня вперед. Я вошел, Сеня прошел следом, щелкнул выключателем, загорелась тусклая лампочка, свисавшая с высокого потолка на длинном запыленном шнуре. Вместе с пылью в воздухе висела тишина, лишь сзади возился с замком Сеня. Я стоял в коридоре, передо мной распахнуты высокие, метра три, пожалуй, двустворчатые двери в абсолютно пустую комнату. Её окно выходило на улицу, свет ртутных ламп освещал дубовый паркет, набранный из  непривычно широких плах и прислоненную лицом к стене огромную картину в золоченой раме. Нарисовавшийся в моём воображении образ интеллигентной семьи, чая за непринужденной беседой и мягкого дивана в гостиной стремительно разваливался.
Сеня, наконец, управился с замком и повел меня по коридору. Прошли мимо второй комнаты и оказались на кухне, она напоминала стоящий  спичечный коробок. Когда-то роскошную квартиру местные Швондеры  умудрились перегородить и поделить, причем, судя по обрывкам лепки на потолке, кухня получилась из четверти гостиной. Из мебели на кухне имелась ванная с колонкой и газовая печка.
- А где же семья, Сеня? – спросил я.
- Все уже на новой квартире. Это я тут задержался. Ты пойди в комнату, посмотри репродукции, а я пока заварю чай.
Я вышел из кухни, в размышлениях, когда это мы успели перейти на «ты» и куда он звонил.
Роскошная литая ручка на дверях во вторую комнату, закрашенная неведомым эстетом, наверное, еще до блокады, разболтанно повернулась, двери распахнулись, я нашарил на стене выключатель и зажег свет. Размером комната напоминала  первую, но мебель имелась. У двери стоял старый темный шкаф, у окна раскладушка. К глухой стерне привалился изящный столик со столешницей белого мрамора и пара венских стульев. Над столиком висело несколько репродукций. У противоположной стены стояла еще одна картина, и лежал свернутый в трубку ковер.
Я подошел к столику, его столешница оказалась обезображенной затянутыми темной грязью глубокими зарубками, похоже, революционные балтийцы именно здесь рубили голову гидре контрреволюции. На мраморе стояла розетка с подсохшим вареньем и сахарница с ложечками.
Репродукции на стене оказались качественными. Я запомнил только две: на первой холодное море накатывалось на песчаный пляж, вдали стоял темный лес. На мертвенно-белом песке пляжа  что-то разбросано, приглядевшись, я различил  человеческие органы. Вторая картина изображала женщину в виде комнаты, или комнату в виде женщины с гипертрофированными анатомическими подробностями.
Мои неясные догадки превращались в уверенность. Тут зашел Сеня с чайными чашками в обеих руках.
- Ну вот, сейчас попьем чайку, потом ты примешь душ, а я сделаю тебе массаж! Я большой мастер по массажу, вот увидишь! – бодро заявил он.
- А кроме массажа, чем ты занимаешься? – спросил я, размешивая сахар мятой ложечкой с вензелем и еле различимой надписью «В.Ашмаринъ» на обратной стороне.
- Я искусствовед, репродукции это хобби, вообще я специализируюсь по фарфору. Вот посмотри на свою чашку, – он указал на мою чашку с отбитой ручкой и стершейся позолотой по кобальту. - Это Императорский фарфоровый завод. А у меня чашка поповского фарфора, только ручка тоже отбита, и трещина. Для экспозиции не годится. А ведь в Германии даже соорудили завод, специализировавшийся на подделке изделий поповского завода.
Я слушал Сеню и размышлял. От чая загорелись щеки, я совсем размяк, ночевка среди вокзальных сквозняков представилась мне невыносимой. Он не казался мне опасным, но куда он звонил? Вдруг набегут еще искусствоведы с запасными ключами? 
- В общем, так, Сеня, - сказал я, прервав его лекцию, - Массажа не будет, вышла ошибка.
- Но, друг мой, - смешался Сеня, - Ведь мы собирались в душ?!
- Сеня, ты же видишь, я неважно себя чувствую, где мне можно лечь?
- Вон там, на раскладушечке мы отлично поместимся! – воспрянув, ответил он. Но время сантиментов прошло, пришло время ставить все на свои места.
- Нет! – жестко сказал я. – На раскладушечке ляжешь ты, а я тут, на ковре! – с этими словами я поднялся, пнул свернутый ковер, раскатил его наполовину, положил под голову свою сумку и улегся.
Я лежал головой к окну, в углу скрипел раскладушкой и умащивался под пледом донельзя расстроенный Сеня. Ртутный свет с улицы освещал шкаф и неприкрытые двери. По полу тянуло сквозняком, я уже с сожалением подумал о вокзале, а тут еще Сеня повел длинные речи об условностях, о мире новых ощущениях, на пороге которого, быть может, я стою. Я рявкнул на него, и он обиженно замолчал.
Свет из окна мешал, я согнул руку в локте и положил её на глаза, так я привык засыпать в детстве, когда мама до полночи проверяла тетради. Но спать я не мог. Какой жалкий фарс играла со мной судьба! Еще два дня назад я обнимал Галку, я помнил её талию, мягкие губы, глаза. Где она сейчас? Я её больше никогда не увижу, никогда, никогда, никогда! Тоска, тоска душила меня. А судьба зло смеялась надо мной, подсовывая этого толстячка. За все нужно платить, я платил унижением.
Время бессмысленно тянулось, мне становилось все хуже, я не мог заснуть. Вдруг сзади скрипнула раскладушка, послышались тихие шпаги. Из-под руки я увидел - это Сеня крадется мимо меня к шкафу, яко тать у нощи. Заскрипела теперь уже дверь шкафа, он замер на секунду, снял с вешалки что-то темное и большое и, держа его перед собой на вытянутых руках, скользящей походкой наемного убийцы двинулся ко мне. Мертвый ртутный свет из окна освещал Сеню, я следил за ним, моё сердце ухало паровым молотом, отдавало в уши, ладони бессознательно сжались в кулаки.
«Темную задумал мне сделать», подумал я, «не мытьём, так катаньем». «Ногой его, суку, по яйцам, перекатиться и вскочить. Если есть кто еще – стул в окно кинуть, шумнуть, а там видно будет»!
Сеня подкрался, я начал медленно сгибать ногу, и тут он укрыл меня до пояса тяжелым и теплым салопом, или шинелью, или пальто.
- Сеня, спасибо, иди уже спать, ради бога, – поблагодарил с облегчением я. Он вздохнул и покорно ушел к себе. Под этим салопом я согрелся и мгновенно заснул, вроде провалился в яму.
Утром я проснулся здоровым. Куда делась марь в глазах, температура и головная боль? Сеня еще спал, свернувшись калачиком под пледом. Я успел побриться и вскипятить чайник, когда он вошел на кухню, смущенно щурясь. Видимо, привыкший к ударам судьбы, он ни слова не  упомянул о вчерашней ночной маяте. Мы пили чай с вареньем, и Сеня даже рассказал занимательную историю о случайно обнаруженном им во время ремонта тайнике в дверях, где хранились, увы, лишь прокламации времен революции 1905 года. После чая мы распрощались.


Письмо с координатами уже ждало меня. Я зашел в телефонную будку и через минуту услышал знакомый сонный голос.
- Ты уже приехал? Ночным поездом?
- Нет, я приехал вчера, провел ночь в Питере с одним педиком, - ни капли не слукавив, отвечал я.
- Опять эти твои шуточки. Ну, приезжай скорей, расскажешь про поход, про все приключения.
- Разве все расскажешь? – неизменно правдиво ответил я и положил трубку.
Я опять шел к Невскому, Исаакий благосклонно отсвечивал мне гранитом колон, а «Астория»…, но что могла предложить мне «Астория»? Сон в тепле, изысканные интерьеры, вышколенный персонал и полное отсутствие приключений.
Во мне не осталось ни капли болезни. Видно благословенный салоп, ковер и дубовый паркет вытянули все на себя. А тоску они загнали глубоко внутрь, и это выяснилось довольно скоро.


Прошел год. На Камчатке обострилась травма, заработанная мной  на Алтае. Я валялся в травматологии  после операции, за окном висел нудный ноябрьский туман, а глазах у меня стояла Тува и Галочка.
И в январе я решился написать ей. Вложил в пакет фотографии и слайды, накропал бодрое, короткое, вполне дружеское и не более, письмо и с дрожью в сердце отправил. Ответ пришел мгновенно, похоже, она написала его сразу. В письме, выдержанном в том же дружеском тоне  просматривался легкий упрек за полтора года молчания, вопросы о хлопцах и её новости. Она недавно вышла  замуж, и ждала ребенка.
Мы переписывались еще два года. У неё за это время родилась дочь. Почти в один месяц с моей дочкой, кстати. Ни разу Галка не написала мне первой, но ни одно моё письмо не осталось без мгновенного ответа. Был ли это её жизненный принцип или особое ко мне отношение – не знаю. В её письмах не нашлось места ни воспоминаниям, ни переживаниям. Добрый, спокойный, дружеский стиль.
А у меня, беспутного, случилась встреча на Байкале, снова теплый луч судьбы коротко скользнул по мне. На Байкале всё случилось по-другому, и после этой встречи на жизнь я стал смотреть чуточку иначе. И на Тувинскую эскападу тоже. Наша переписка с Галкой потихоньку сошла на нет.
Но я и сейчас чувствую вину перед ней.  Среди десятков нежных слов, что я шептал в её ушко во тьме палатки или при свете таёжного солнца, не нашлось места слову «любимая». Я так и не сказал это, такое главное для неё слово. Чертов трус.