Глава третья. Гуманитарная помощь

Хусейн щелкает предохранителем и картинно целится Джеку в лоб. Стреляет. На полсантиметра выше бритой лысины. Пуля ударяется в стальную перегородку подсобки аэропорта и громко жужжит, отскочив от ухнувшей железяки. Все целы.  Стою немного справа.  Гильза неожиданно бьет о мою куртку, отскакивает и катится по гладкому бетонному полу, весело звеня. Смотрю на гильзу, и как она проваливается в яму, откуда блестит автомат. Боковым зрением  замечаю, как Джек хватает Хусейна за голову. Вижу удивленное лицо нашего мучителя, и как оно (лицо) поворачивается буквально на 180 градусов вокруг своей оси под руками Джека, а затем возвращается на место.  Хусейн мягко оседает в руки нашему руководителю миссии красного креста и полумесяца.

Джек пинком отшвыривает куда-то в глубину ангара выпавший из ладони Хусейна макаров и затем укладывает молодого бородача рядом с мешками с мукой. Прикрывает уже неподвижное тело чехлом от контейнера с детским питанием. Мы, не сговариваясь, быстро и молча выходим к хвосту нашего Кланка,  у которого уже заведены оба пропеллера. Джек выдергивает кабель и бьет кулаком по черной кнопке рубильника. Самолет трогается. Без нас. Джек резко поднимает меня за плечи и забрасывает в открытую дверь дребезжащей железной птицы. Как куль с картошкой. Затем сам переваливается внутрь. Через минуту мы уже в воздухе.  Невидимый из кабины Олегыч зачем-то делает круг над зданием аэропорта. Через стекло дна Ан-30-го вижу, как в нас стреляют из автоматов люди в черных куртках. Джек тоже молча смотрит, а потом говорит громко, чтобы все услышали, что наш самолет уже высоко для такого оружия. И еще хорошо, что у них внизу нет гранатомета.  А то было бы хужее. «Worsest», - дразнит он мой английский.  Не реагирую.

Пытаюсь встать, но ноги подгибаются. Неловко сажусь, пытаюсь дотянуться до фляжки с водой и только сейчас замечаю, как дрожит рука, и стучат мои зубы.

На прошлой неделе мне позвонил сутенер-работодатель. Сутенером зовут его все, кто отстегивает по тридцать долларов с каждой сотни, заработанной с помощью сутенерских контрактов. Он звонит всегда в шесть утра, сразу после своей зарядки и обливания водой. Сегодня говорит надо поехать в Ташкент и помочь попереводить на красный крест. Сам он не может – приехала его невеста. Видал уже его подругу и знаю, что главное качество – это ее паспорт. Сутенер хочет свалить. И готов на это, несмотря на разницу в возрасте в 20 лет. В ее сторону.

Я соглашаюсь после минутной торговли. Набиваю полтинник сверху.  Обещаны не только двести баксов за пять дней – в том 1992 это большие деньги - но и командировочные.  Правда не знаю, сколько дадут на проживание, но с такого дохода сутенер обычно ничего не просит.

Дома ищу и не нахожу паспорт на месте. Потом вижу, как моя дочь, которая тоже не уже не спит, держит в руках ножницы и готовится вырезать из моего документа герб СССР. Ножницы – ее любимая игрушка: у меня в стеклянной банке на кухне уже лежат пятьсот франков и полсотни канадских фунтов, разрезанные на мелкие квадратики. Баксы ей не нравятся. Все какие-то одинаковые. Ну, хоть так.

Забираю паспорт, и через полдня уже в городе хлебном, как назвал его еще один Неверов (не депутат, а писатель), и где потом подрабатывал Тарковский, делая кино про то же место.  На таможне заставили написать, что у меня нет денег. Как же вывезу гонорар? Ладно. Потом решим.

Никто, конечно же, не встречает, хоть и обещали. Хотя у меня-то и вещей нет. В поношенном рюкзаке только носки, майки и трусы. Сажусь в троллейбус.  По бумажке с адресом прихожу к работодателям, которые почему-то сидят в здании проектного института. Никого из местных нет. По-английски кричу-здороваюсь и называю имя сутенера. Ненакрашенная страхолюдина, явно из иностранных волонтеров говорит, что ее зовут Маделайн. Потом говорит мне, что такого не знает и спрашивает, мол, какого хрена ты здесь. Сбиваюсь, но потом говорю что-то про красный крест. На мой голос выходит какой-то азиат, одетый как с рекламы зимней одежды спортивного журнала. Понимаю, точнее, ничего не понимаю из его английского, кроме того, что он южный кореец.

Уже интересно. Первый раз вижу корейца, который не говорит по-русски. У нас таких нет.

Кореец разглядывает меня и затем спрашивает, как отношусь к поездке в город Гаруми. Отвечаю, что если он в Корее, то с большим удовольствием, но мне может понадобиться виза. 

−    Нет-нет, - радуется двоюродный родственник Ким Ир Сена, - это тут недалеко. И показывает пальцем на точку на карте.
−    В Гарм?
−    Да-да – в Гарумэ. Тазикисутан. 
−    На машине туда ехать часов пятнадцать, - замечаю со знанием дела. Там раньше была база Института физики земли. И, - зачем-то продолжаю свой треп, - мы много спирта выпили.

Появляется нехорошее предчувствие. Перевалы ночью. Нурек. Еще украдут – моджахеды - через забор. А в Гарме – так там вообще одни горы. Кто меня искать будет…

Кореец понял мою тоску. Пока его разглядываю, вспоминаю статью «Урод Чон Ду Хван» из журнала Корея сегодня. Интересно, кто у них там правит? Что-то уж больно этот расслабленный – прямо как западник какой-то.

−    В Женеве работаю. Вот решил помочь, - стал он оправдываться, - и вас прошу.
−    Чего?
−    Поехать с нами. Мы отвезем сорок тонн гуманитарной помощи.
−    Это надо двадцать машин. Вы видели, какие там дороги?
−    Нет-нет. Мы повезем на самолете…
−    Я что-то не помню аэропорта в тех горах.


Кореец что-то сверяет: аэропорт есть. Что американцы уже привезли все сюда недалеко. Нужно перегрузить в маленький самолет.


−    Сделаем три рейса, - говорит он с интонацией факира, который вот-вот распилит тетку.
−    А я вам на что? Вот сами и везите, - решил взять на себя грех билета в Ташкент и обратно и послать их всех.


«Двести больше-двести меньше», - говорю себе под нос и принимаю решение.

−    Поехал-ка я домой, - говорю громко.
−    Пожалуйста, - вдруг заныл азиат, - помогите нам. Узбекским гражданам нельзя в Таджикистан. Их там могут убить…
−    А меня, типа, нет?
−    Я гарантирую вам, что все будет хорошо оплачено. Весь ваш риск. Меня зовут Ким.
−    Я догадываюсь, - думаю я и вслух называю свое имя.

Веду себя как на Алайском базаре и выторговываю еще сотню.  Кореец ведет меня в соседнюю комнату, дает ветровку с большим крестом на спине, и предлагает выспаться.

−    Где?
−    Да вот здесь. Ложитесь на сумки. Завтра у нас тяжелый день.  И все уже ушли.
−    А гостиница?
−    Ну что вы? Это и есть те сто долларов. Или хотите потратить их на отель?

От усталости не спорю и ложусь одетым на гору каких-то тряпочных пакетов. 

Утром рядом со мной лежат еще трое: мой вчерашний знакомец, крепкий загорелый старикан лет шестидесяти – точно янка проклятый, и еще какой-то мужик. Похож на бомжа. Как и я.

Просыпаемся все сразу. Американца зовут Джек. А бомж оказывается бельгиец. Зовут, что-то вроде Шифонера. Просит звать его по фамилии – Берг. И где у них в Бельгии горы?

Кореец  оказывается еще и шустёр! Откуда-то достал самовар и засобачил каждому пенопластовую чашку растворимой лапши. Вкусно. Амер было достает вискаря, но потом вспоминает, что  всего-то семь утра по местному времени и прячет пузырь в свой пузатый чемодан.  В ответ мы с корейцем синхронно строим расстроенные рожи. Бельгиец достает малюсенькие шоколадки. Смотрю на своих коллег с гордостью нищего.  Мне им дать точно нечего.

Вахтерша первого этажа отпирает нам сортир директора института, в котором наш крест снимает офис. Мы по очереди моемся под желтоватой струей.  Голая спина Джека все в шрамах.  Спрашиваю. Говорит, упал с коня. Бельгиец не верит. Он врач. Говорит, что столько шрамов можно получить, только если падать с коня лет пять подряд раз в неделю. Мы все смеемся, а Джек говорит, что он еще вполне себе. Падает на пол и отжимается раз двадцать подряд.

Стук в дверь. Заходит вчерашняя уродина. Не обращая внимание на то, что мы все полуголые,  говорит, что весь груз прошел таможню,  и первый рейс ждет команду на погрузку. 

Не выдерживаю и ору:

−    Кто-нибудь объяснит мне, что тут происходит, и кто вы все такие? Я приехал переводить вас, а не возить какие-то вещи! Никуда не пойду, пока мне все не расскажут!

Демонстративно сажусь на стул, достаю из рюкзака зубную пасту и щетку и чищу зубы без воды.

Джек думает долгую минуту и кивает Киму. Ким подходит ко мне и, пока ерзаю своей щеткой по своим зубам и деснам, говорит неожиданно разумно:

−    В Таджикистане идет гражданская война. Все перевалы перекрыты. Сейчас декабрь. Там в Гарме примерно семьдесят тысяч человек не имеют поставок продовольствия и лекарств с самого лета. Их соплеменник – очень богатый человек из Швейцарии выдал денег нашему Красному кресту. Американское правительство выделило самолеты, чтобы довезти эту помощь.  Поэтому Джек – он у нас глава делегации. Но никто не учел, что в Гарм нельзя приземлиться такому большому самолету.
−    Геркулесу, - встревает Берг.
−    Ну да. И наша контора договорилась на перевалку груза в Ташкенте. За дополнительную плату, конечно.

Глотаю пасту со слюной и спрашиваю:

−    А я-то тут причем? И летите себе…

Ким снова вертит головой в поиске нужных слов.

−    Мы позвонили нашему другу, и он предложил тебя.
−    Кто? Сутенер? То есть, хотел сказать, владелец переводческого бизнеса.
−    Ну да. Он сказал, что ты такой проныра (slyboots), что все сумеешь, если у нас будут проблемы…
−    О, Господи. Но вы же здесь по официальным каналам. Какие к черту проблемы?
−    Проблем много, - вздыхает старуха.
−    И что он еще сказал про меня? – жизнь становится интереснее с каждой фразой.
−    Сказал, что ты хороший человек, только жадный (greedy). 

Я прочищаю горло и говорю:

−    Ну, вот что, товарищи иностранцы! Идите-ка вы все к себе домой. У вас тут и война, и узбеки и миллионеры. А я у вас самый жадный. И еще вы хотите, чтобы тут все разводил на грани фола. И еще и летал на самолете по горам. А если нас арестуют, кто меня спасет?

Джек делает шаг в мою сторону:

−    Я тебя спасу. Вот тебе моё слово! Как спасал венгров в Будапеште в 1956-м.

Джек подмигивает мне с какой-то угрозой.

−    Я тогда первый раз в жизни стрелял из калашникова, - неожиданно добавляет он и жмет мне руку.

Молчу.

−    Ну, все, поехали, кричит уже откуда-то сзади старуха, - и мы выходим на улицу.

У подъезда стоит блестящий микроавтобус с дипломатическими номерами. Старуха садится за руль. О-го-го – они и тут экономят…

−    Из посольства взяли, - шепотом мне намекает Берг и кивает на Джека, - они тут всем рулят. Им даже визы вроде отменили. 
−    Не отменили, - поправляет его Джек: оказывается еще слышит всё, гад такой, -  а сделали трехдневные визы прямо в аэропорту.

Берг вздрагивает и отворачивается к окну.

Мы долго плетемся по городу. Старуха строго соблюдает правила дорожного движения, на которые местные участники такового точно положили болт. Почему-то едем не в сторону аэропорта.  Уже пошли засушенные огороды, виноградники без листьев и бесконечные заборы. Снова не выдерживаю:

−    Куда мы едем?

Старуха за рулем оборачивается и говорит, что на военный аэродром.  Джек орет ей в ответ, чтоб смотрела на дорогу. И вовремя. Мы едва не въехали в брошенную телегу.

Еще через час подъезжаем. Испытательный полигон Чкаловского завода читаю ржавый плакат. Как же так, Союз ведь меньше года как распался, а уже такое запустение. И нас никто не проверяет. Ворота из колючей проволоки открыты настежь. Джек машет рукой веселому старику в тюбетейке. Тот что-то кричит в ответ. Мы останавливаемся.

Разглядываю индустриальный пейзаж из окна микроавтобуса. По периметру летного поля валяются части самолетов. Как прямо в фильме ужасов. Панораму украшают лишь четыре контейнера с красными крестами. 

−    А где самолет-то? – это уже спрашиваю подбежавшего к нам местного обитателя. Чисто зомби в загаженном маслом комбинезоне.
−    Щас-Щас-Щас, - удивленно радуется он знакомой речи, - все уже тут. Вон там, в ангаре, - показывает он куда-то на горизонт.  Вам подготовили Ан-30. Но за горючее тягачу им придется платить.
−    Ну и скажите это им, - говорю, предчувствуя долгий перевод торговли.
−    Я не умею, - жалобно улыбается местный.

Подхожу к Джеку и говорю:

−    Этот чел врет, что мы должны заплатить за тягача. 
−    Точно врет.
Джек достает толстую прозрачную папку и показывает нашему визави платежку.

−    Нет-нет-нет, - мотает тот головой, - тягач отделно! Клянус  собственный здорове! – говорит он без падежей и мягких знаков.

Перевожу и жалею, что не могу правильно передать тонкости акцента.  Джек неожиданно достает из кармана сотню и отдает ее прямо в руки аборигену. «Смотри-ка, - думаю, - ему дал сразу, а со мной торгуется за каждую копейку». Джек понимает мой скрежет зубовный и тоже жалобно улыбается: без тягача нам никак!

Хозяин аэропорта, радостно напевая, убегает куда-то в сторону, и слышу щелчки и переговоры по рации, которые обрывками приносит ветер со стороны ангара.  Слышу гул дизеля и вижу Урал, который тянет наш подозрительно грязный летательный аппарат. 

Пока мы с Джеком разбирались с тягачом, Ким, и Берг со старухой распечатали первый контейнер.  Я испугался, что надо еще и грузить. Но вижу полный кузов людей и понимаю, что обойдутся сами.  Тягач останавливается ,и Джек радостно бежит к самолету.

−    О, Господи, Саша, - называет он меня впервые по имени, - это же драндулет! Всю жизнь на нем мечтал полетать.
−    Какой драндулет? – не понимаю. Это же Ан-30.
−    Да, но в американской классификации – Ан-30 это Clunker! Настоящий Драндулет! Просто знал, что что-то хорошее произойдет сегодня.  У него прозрачное дно!

Что он такое несет? Джек же лезет в сумку и достает фотоаппарат. Мы снимается во всех видах и позах, пока загружают мешки и коробки в самолет.

Старуха выглядывает из контейнера и орет нам, чтобы следили за погрузкой.  Было, суюсь в самолет, но там уже летчики все разводят без нас. Через час все готово.

Грузчики выстраиваются в неровный ряд у самолета. Ждут чаевые. Берг нервничает – жалко уроду двадцатки! Ким обежал сзади Урал, залез в кузов и выбросил на землю два мешка с мукой и с десяток коробок с детским питанием. «И когда они это сперли?» - думаем мы все.  Работяги делают жалобные лица: им понятно, что не видать ни денег, ни хабара с борта. Они неспешно уходят, выплевывая злость на бетон. Мы с Джеком забрасываем недоворованное в самолет, к которому уже подъехала машина генератор.

Берг со старухой обнимают нас и сматываются. Они будут ждать нас сегодня же вечером. Таких рейсов будет еще два, обещает мне Ким и почему-то подмигивает. 

Самолет ревет, мы взлетаем. Минут через 15 заходит пилот и просит представить его иностранцам.  Перевожу его просьбу. На вопрос, как его зовут, говорит, что звать его Олегыч.  Олегычу похоже столько же, как и Джеку. Но выглядит сильно хуже. Он говорит, что с ним еще трое в кабине: второй пилот по имени Колян, бортинженер и штурман. Намекает мне на чаевые. «Сбесились они тут все, что ли? Или без чая в местном государстве и солнце не всходит?» -  думаю себе, - а потом вспоминаю, как сам торговался за дополнительную двадцатку, и так же мысленно краснею.

−    Будет вам и кофэ и какава с чаем! – говорю ему Лёликом из Бриллиантовой руки, и Олегыч уходит, нервно улыбаясь.

Пока с ним рядился, Джек уже разлегся на полу самолета и смотрит вниз – действительно, в нашем Драндулете есть окно для аэрофотосъемки.  Ложусь рядом, а Джек сверяет вид снизу с навигационной картой. «Точно, сволочь  - шпион!» -  думаю про него в очередной раз. Джек понимает мои сомнения:

−    Не, я не шпион. Мне просто все интересно!
−    А ты потом кому рассказываешь, про то, что видел, - не удерживаюсь от сарказма. И потом ты же знаешь, что анализ несекретной информации является секретным?
−    Саша, не язви, - остужает меня он.

Нашу идиллию нарушает кореец. Сует папку с бумагами и просит перевести. В папке список получателей. Бланки расписок: для школы, детского дома, райбольницы. И еще список, кому не давать ничего: милиция, военнослужащие и приезжие. Сразу вспоминаю надпись на ветеранском магазине: «Сегодня обслуживаются только участники войны! Мясо выдается только лично». Пересказываю эту хохму корейцу. Ничего не понимает.  Говорю тогда:

−    А по доверенности, можно?

Мы долго обсуждаем термин power of attorney и его отличие от понятия доверенность. Говорю, что, скорее всего, такового в Гарме и не существует, особенно зимой. Джек в ответ проникновенной речью клеймит меня великодержавным шовинистом, который смотрит сверху вниз на своих бывших сограждан. Говорю ему, что перед чем, как нести пургу (так и говорю, carry the snowstorm)  надо б ему сначала побывать в местах пребывания гармцев, гармичей и прочих гармогородцев.

Кореец, не мигая, слушает нашу перепалку, а потом говорит, что слово «гарм» – это горячий на фарси.  Мы с Джеком замираем и хором спрашиваем о знании персидского нашим дальневосточным коллегой. Ким слегка мнется, но потом говорит, что знает, но плохо. Потому и вызвали Сашу – он показывает на меня.  «Все вы жулики (swindlers)! -  говорю им и валюсь на багажную сетку, чтобы поспать.

Через полтора часа начинаем снижаться. Мы с Джеком снова лежим у  окна в дне самолета. Джек тычет пальцем на Гарм. Видим взлетную полосу.  Справа снежные горы – уже выше нашего курса. Из трубы у здания аэропорта идет дым. Сразу хочу есть: корейская лапша и кусочек шоколада не могут заменить куска мяса, который съел бы прямо сейчас.

К нам пролазит Олегыч и говорит, что аэропорт не отвечает, и что это дым от подожженной башни аэропорта. Спрашивает, что делать. Джек спрашивает, что говорит диспетчер? Олегыч отвечает, что как пересекли границу, радио замолчало. А с аэропорта что-то говорят на местном языке. И еще ругаются матом. Олегыч говорит, что лучше бы полететь назад. Ким неожиданно начинает орать и требовать посадки. Олегыч достает макарова и машет им у носа Кима. Тот быстро успокаивается.  Джек спрашивает, что произошло и, вообще, почему бы не сесть – у нас много груза и нас же ждут.

−    Кто? – не понимает его Олегыч, - говорю вам, что на земле что-то не так. Я за вас волнуюсь. Мне то что, я типа шофер. Если сядем, взлечу. Но у нас горючего может не хватить на обратный путь, если с грузом.  Решайте скорее. С другой стороны, погода хорошая, облачности нет.

Надеюсь, что полетим назад. Несмотря на мой перевод, где умножил все потенциальные опасности на 20, Джек с Кимом уговаривают Олегыча, и тот соглашается.  Говорю им:

−    Тогда давайте быстро разгрузимся.  Хотелось бы улететь засветло.

Джек не понимает моей нервозности и просит успокоиться. Мол, сейчас приземлимся, поедим, пока самолет разгружают, и вылетим назад. Не хочу, но соглашаюсь. Слышу, как выпускаются шасси, и вот  уже садимся.

Вдоль полосы вижу тела людей и кровь. Начинаю визжать укушенным. Кричу Олегычу через весь салон:

−    Давай, взлетай назад!
−    Назад самолеты не летают, - острит он в ответ, -  тут и вправду какая-то ерунда.

Кореец, видимо, понял, что конец его жизни неожиданно приблизился, и спрашивает:

−    Что там? Почему лежат трупы?
−    Я не знаю, - надорванным от визга голосом отвечаю ему, - давай выйди и спроси. Ты ж у нас чешешь по местному.

Джек тоже как-то посерел за эти секунды.

Олегыч и вправду развернулся на полосе, но перед нашим Драндулетом уже стоит военный газик. Кто-то стучит в заднюю дверь, хотя пропеллеры работают.  Второй пилот выглядывает в малюсенький иллюминатор, и с явной неохотой открывает самолет. Видим мужика в военной форме, с бородой и двумя гранатами в нагрудных карманах. В руках держит калаша, мечту Джека.

Пропеллеры тем временем замирают. Полная тишина.

−    Вы кто? - орет нам мождахед.
−    Мы от Красного Креста, - отвечаю ему я, - а вы кто?
−    Я – президент Памирской республики.  Выходите из самолета!

Второй пилот опускает лестницу и прыгает на землю первым спиной к нашему гостеприимному хозяину.  Президент пинает его армейским ботинком и говорит:

−    Я же понятно сказал – гостям выходить. А ну назад в самолет!

Пилот покорно возвращается, а мы трое сползаем вниз.  Вместо нас трое вооруженных до зубов мужиков из газика залазят внутрь Драндулета, толкаясь и наступая нам на ноги. Что-то гортанно кричат. Президент, помахивая автоматом,  приглашает нас в освободившуюся машину. Сажусь на переднее сиденье.  Ким и Джек молчат сзади. Из самолета раздаются крики и звуки ударов.

Мы едем  не больше, чем минуту к зданию. Видимо пожар на башне уже потушили – пахнет мокрой сажей. Мы проезжаем через разнесенные ворота и останавливаемся прямо у главного входа в аэропорт. К нам выбегают пять-шесть мальчишек в форме и открывают  все четыре его двери.  Президент говорит им что-то по своему, а потом уже по-русски. При этом безо всякой иронии:

−    Видите, не успели мы взять власть, как сразу иностранные гости к нам приехали!

Я перевожу. У открытой двери президент оборачивается и говорит:

−    Добро пожаловать на свободный Памир, дорогие гости из Америки! Они из Америки? - спрашивает он меня.
−    Нет, - говорю я, - Ким - из Южной Кореи.
−    Ну, ничего. Будут американцами. Я им разрешаю здесь находиться. Сейчас их накормим.

Нас действительно ведут в комнату без окон, в которой накрыт стол на пять персон. Наш президент приглашает нас сесть. Ким достает свою папку и, приглашая меня кивком к переводу,  говорит:

−    Ваше превосходительство! Спасибо за ваше гостеприимство. Мы привезли вам гуманитарную помощь. У нас есть список.  Не могли бы вы нам помочь разгрузить самолет и раздать эту помощь в соответствии с ним?

Я говорю глядя Киму прямо в глаза:

−    Ты, наверное, полный идиот. Он сейчас нас застрелит за такие слова.
−    А что? Мы же должны отдать все по назначению!
−    Какие получатели? Пусть все забирают и разрешают нам улететь.

Президент вопросительно смотрит, и чувствую, как он мысленно досылает патрон перед выстрелом. И говорю:

−    Ким говорит, что было бы хорошо, чтобы вы разгрузили самолет и распределили товары по вашему усмотрению.
−    А что за бумажки он держит?
−    А это список рекомендуемых получателей.
−    Кем рекомендуемый?
−    Красным Крестом.

Президент откидывается назад и краснеет от гнева.

−    Еще какой-то засратый крест мне не указывал? Все сам раздам. И знаю кому! Переведи ему это! Только наши герои заслужили помощь. Все остальные для меня – просто собаки!

Я медленно перевожу. Ким вскакивает и начинает вращать глазами. «Собак ему захотелось», - невольно думаю я. Джек хватает его за штаны и насильно усаживает на место.

−    Господин кореец недоволен? – спрашивает президент.
−    Нет-нет! - в один голос кричим мы с Джеком.
−    Ну, то-то! - грозит он нам пальцем и строго оглядывает Кима.

Ким в ответ снова что-то пытается сказать, но Джек его уже по-настоящему лупит по ребрам, и тот затихает.

Нам приносят еду – одно вареное мясо и бульон. Прямо передо мной ставят чайник. Мальчишка, взглянув на президента, подсыпает нам в чай зеленый порошок из пробирки. Вижу это только я. Пробую. Понятно. Кок-нар. Порошок из сушёного макового молока. Выпиваю всю чашку. Сразу проходит страх и с ним, головная боль. Наливаю себе еще одну – помирать – так с музыкой. Джек допивает свой чай и говорит, что все в порядке. И тоже пьёт вторую пиалу.  Кореец все не может успокоиться, но молчит.

Президент решает поговорить с нами о международной обстановке. Естественно, свободный Памир, мировая закулиса, кукловоды и прочая чушь. Перевожу, как могу. Через 15 минут Джек его перебивает и говорит, что надеется, самолет уже разгружен, и нам можно улетать. 

−    Куда улетать? – не понимает президент, -  вы у меня тут поживете пока. Мы вас обменяем на такие вот передачи по воздуху. Сколько у вас всего запланировано?

Молчу. Жду, когда кто-то ответит, чтобы перевести. Джек не выдерживает.

−    У нас было запланировано три рейса, но поскольку власть сменилась, то мы должны получить разрешение начальства, чтобы продолжить переброску грузов.

Президент радостно хохочет.

−    Звони прямо сейчас за своим разрешением. Хотя – связи то нет… Во! Я отправлю назад самолет, а вы тут у меня посидите, чтобы все доставили, как положено. Хорошо? Приведите мне летчика! – орет он в сторону.

Минут через пять бандит с бородой заводит Олегыча. Узнаю нашего командира по одежде. Вместо лица один огромный синяк. И наверняка что-то сломано: он стоит, полусогнувшись и покачиваясь.

−    Когда сможешь вылететь? – кричит на него президент.

Олегыч не слышит вопроса. Видно, как ему больно стоять. Он прислоняется в столу и пытается сесть.

−    Ты, урод, не слышишь? Я тебя спрашиваю, когда сможешь полететь? – орет уже другой бандит.

Олегыч оглядывается. Понимает, что обращаются к нему. Он пытается ответить, но вижу только кровь и осколки зубов. Олегыч жалобно улыбается и что-то мычит.

−    Хусейн, - обращается президент к бандиту, - зачем ты его так избил?
−    Он не хотел разгружать самолет, вот и получил по заслугам, - гордо отвечает Хусейн и хлопает по кобуре с макаровым, которого еще пару часов назад мы видели перед носом корейца.
−    Ну, тогда все правильно!  Отведи его назад в самолет и пусть готовятся к вылету. Все разгрузили?
−    Да!
−    А этих, - президент показывает на нас, - отведи в ангар и запри там.  Пусть они напишут, что мы их отпустим с третьим рейсом с мукой. А пока будут с нами. Хотя нет – пусть кореец летит с ними. Он сам все расскажет, а эти пока посидят в ангаре. Отведи их туда.

Шепотом перевожу все нашим. Олегыча с корейцем выводят. Кореец улыбается и машет нам рукой.  За ними выходит и наш президент.  Хусейн облизывается и командует подъем.

Хуссейн с автоматом наперевес ведет нас к ангару. Джек оглядывается по сторонам. Мы снова проходим через пролом. Вижу, как наш самолет уже подтягивают к ангару, и подъезжает заправщик.  Вижу, Олегыч заползает внутрь.  Джек меня легонько толкает в бок и что-то шепчет. Переспрашиваю, немедленно получаю от Хусейна прикладом по спине и падаю на мерзлую землю. Получаю пинок в район плеча, вскакиваю. Джек печально смотрит на меня, но даже не дергается, чтобы спасти от ударов.

Встаю и, уже хромая, бреду за Джеком. Хуссейн уже стволом толкает меня в спину. Минут за пятнадцать мы доползаем до ангара, рядом с которым стоит наш такой родной Кланкер-Драндулет. Прикидываю, сколько бы отдал, чтобы в нем оказаться прямо сейчас.

Заправщик отъезжает от самолета. Бандиты запрыгивают на него сверху и уезжают. Хусейн кричит им что-то, и они все вместе радостно ржут, показывая на меня и Джека.

У входа в ангар Хусейн пинает меня еще раз и пытается ударить Джека. Мы заходим в темноту, Джек оборачивается и вырывает автомат из рук нашего врага. Хуссейн удивляется, и кричит,  поосторожней, мол, автомат заряжен. От неожиданности перевожу его крик.  Джек кивает головой, вырывает автомат, который сразу же выскальзывает у него из рук и падает куда-то вниз через решетку слива масла. 

Хусейн щелкает предохранителем и картинно целится Джеку в лоб. Стреляет. На полсантиметра выше бритой лысины. Пуля ударяется в стальную перегородку подсобки аэропорта и громко жужжит, отскочив от ухнувшей железяки. Все целы.
………
Драндулет приземляемся в Ташкенте точно как планировали. Берг и Маделайн уже ждут нас. Олегыч и его команда выходят первыми. Старуха почти падает в обморок от вида наших пилотов. Все едва живые. В полете Джек перевязал их всех какими-то тряпками, так что выглядят еще страшнее. Весь пузырь вискаря извели на дезинфекцию ран. У бортинженера, видимо, проломлена голова. Он сразу ложится на землю.

Мы выходим целыми. Берг кидается обниматься. Уворачиваюсь от его объятий и иду прямо к проходной. Мне что-то кричат вслед. Не оборачиваюсь.  Через полчаса уже в автобусе в аэропорт.

Сутенер больше никогда не звонит. Обиделся, наверное.  Или Мажелайн сдала. Да и не нужен он мне больше.

Джек находит меня через полгода. Звонит посреди ночи. Долго благодарит за что-то. Отвечаю, что сам ему обязан жизнью. Они, оказывается, тоже сразу уехали по домам. Передали контейнеры местным. Про пилотов он ничего не знает. А кореец сейчас большая шишка. Берг тоже жив и счастлив.  Джек еще похвастался, что его продвинули по службе. Еще спросил меня, чем нас так напоили, что у него прибавились силы, и он почувствовал себя на 20 лет моложе. Отвечаю, что морфием-сырцом. Из сушеного молочка мака. Джек сразу вешает трубку. Потом еще раз перезванивает и просит никому не рассказывать. А то выгонят с работы.  Тут уже вешаю трубку сам, так как мой проснувшийся ребенок уже вырезал портрет президента Гранта из моего последнего гонорара в 50 долларов и вот-вот приклеит его в свою тетрадку со стикерами.

2013