Ебаааать... Где я? Ответ подсказывал организм: ты в своем самом кошмарном утре, долбоеб. Чужая квартира, чем-то похожая на мою, казалась разгромленной до нежилого состояния. Обои были содраны, мебель разрублена, на полу чернели остатки костра, из телевизора торчал топор. Среди всего этого валялись пустые и не очень бутылки, обертки от еды, незнакомая голая телка и отморозок Марен. Он пил пиво. 

  Я снова закрыл глаза и попытался понять, как мы могли оказаться в одной квартире. Ничего не получилось. С Мареном я был едва знаком и даже не знал, как его зовут на самом деле. Мы жили в одном дворе. В детстве он сильно хотел «Карпаты», но родители были против. Он стал пить бензин, чтобы развивать такую же скорость по прямой, как мопед, и поотстал немного в умственном развитии. Вместе с паспортом Марен получил справку о том, что он официальный дебил, и с этой индульгенцией подался в криминал. 

  У меня появились опасения, что я мог встрять с ним в историю. Почему-то  вспомнил, как он на своем балконе первого этажа вялил рыбу. Туда залезли «наркоманы ебаные», как он сказал, и унесли почти готовую чехоньку. Марен развесил рыбу снова и три ночи дежурил с вилами, прикидываясь балконной ветошью. На четвертую загарпунил в брюхо собственного родителя, полезшего за ништячками к пиву. Папа гулял в кабаке с корешами, которым вдруг захотелось солененького. Чтобы сократить путь, он решил полезть сразу на балкон. В результате, Марен немного сократил ему жизнь. Двоих корешей он догнал в кустах и отхуярил до реанимации уже руками, потому что вилы остались в папе. А рыбу потом опять спиздили.

  Бабу я оставил на потом и озадачился, чем бы похмелиться. Слава Бахусу – пиво было. Я отхлебнул с пол-литра. Полегчало.
  – Марен, мы где? Я не помню нихуя. Что это за клоака?
  – Квартира твоя.
  – Что!? Ты пиздишь.
  – Э, ты за метлой следи. В натуре, твоя.

  Я поднялся с пола и пригляделся к останкам обстановки. Бляяя... Моя… Диванчик  кожаный «Сенатор» на запчасти разобран, айпад в кубик Рубика согнут, на хрустальной люстре обгорелая хрень на веревке висит и везде клочья грязной пены. Этого блядь не может быть! Это просто хуевый сон. Я прикусил язык для верности, но ничего не изменилось. На глаза попался  телевизор. 
  – Это пиздос! Откуда в плазме топор? Я же за нее еще кредит не выплатил!
  – Да там передача про баобаб гигантский шла. Ты на спор топорик в него и метнул. Выиграл. 
  – Что выиграл?
  – Щелбан.
  – А-а-а-а-а!
  Ну, как так-то? Мысленно я рыдал. Ведь два года не пил – завязал. Все нормально шло. Работа хорошая, до начальника отдела продаж недавно повысили. А все Вован-мудак: «Может, пивка? По кружечке после работы. Хуле там с одного бокала будет? Пятница ж, епт».
  Боясь услышать ответ, я спросил:
  – А время сейчас сколько?
  – Обед где-то
  – Вот это меня выебут! Я ж на понедельничную планерку опоздал.
  – Угу.  Опоздал. Немного. Четверг на улице.   
  – Как четверг?! Бля!
  В полном ахуе я прошел в коридор и даже не сильно удивился выбитым дверям.
  – А с дверями-то что?
  – Костер.
  – Что, костер?
  – Пожарные приезжали. Два раза.
  – И что?
  – Мы им не открыли.
  –    …
 
  Внятные слова кончились, осталось только мычание. Я зашел в ванную умыться. В джакузи плавала какая-то красная бурда и пять буханок хлеба. 
  – Блядь! Марен, а в ванной что за нахуй творится?
  – Да нормально там все. Борщ варили. С пампушками.
  Я молча вытащил пробку, выловил «бородинские» пампушки. Помыл руки и вернулся в комнату. 
  – Марен, а вообще, как ты сюда попал? Ты это помнишь?
  – Я чо по-твоему, долбоеб синедольный? Конечно, помню.
  – Ну и?
  – Мы с тобой в «Мальве» стыканулись. Ты уже в сракотан был, хоть и в костюмчике, с портфелем. Предложил мне делюгу на два косаря. Я за каким-то хуем подписался.
  – На что? – я похолодел.
  – План был сначала машину у таксиста отжать.
  – Как?
  – Быстро. Я душу, ты рулишь.
  – Это я предложил? И…и что?
  – Да нихуя хорошего. Повезло таксисту. Его гаишники тормознули, он пока в трубочку им дудел, ты за руль прыгнул, и мы съебались.
  – Далеко?
  – Нет, бля, не далеко. До первого перекрестка.
  – Погоня была?
  – Была. Еле ушатали в леске того водилу.
  – Какого водилу?
  – Да бежал там за нами один комсомолец с битой. «Газель» даже свою расхуяченную бросил.
  – Какую «Газель»?
  – В которую мы въебались.
  – Ахуеть…Так вот почему у меня все тело болит. И пятка…
  – Хуятка. Ты ее из открытой двери высунул и тормозил по встречке. Только, скажу я тебе, херово ты тормозил, братюня. Хорошо, что пристегнулись.

  Я мысленно прикинул замаячивший срок, и мне стало хуево.
  – А зачем мне машина понадобилась?
  – К шефу твоему на дачу ехать.
  – За каким хуем?
  – За пингвиньим.
  – Чего?!
  – Ну, ты сказал он олигарх ниибацца, там у него зверинец немалый. И пингвин императорский есть. Ты какому-то корешу из зоопарка договорился за двушку втулить. 
  Я вздрогнул. У меня действительно был знакомый директор зоопарка, Петр Сергеевич Рыльский. Только это был отцовский «кореш», уважаемый человек. Шерсть на жопе встала дыбом, когда я представил себе этот разговор о трансфере пингвина.
  – И что?
  – Как через забор лезли тоже не помнишь? Ты еще сверху пизданулся в крыжовник. Не? Пингвина я взял у бассейна. Там, правда, шеф твой был. Пока ты его отвлекал, я птицу и сработал.
  – Чем отвлекал?
  – Ты его нахуй послал.
  – Как?
  – Ино…нос…носказательно.
  – В смысле?
  – Базарил чота типа: «Я тебе и твоей работе крутящий момент предал на волосатой оси вращения». И ось с яйцами показал.
  – Ебаный нос! 
  – Короче, на работу тебе сегодня не надо.
  – Уже догадался.
 
  Тут я завис надолго. Мысли лезли не так чтоб очень веселые.
  – А нахуя мы костер палили?
  – Пингвина разогревали на люстре.
  – Зачем?
  – Ты сказал, что он такой вялый и не рюхается, потому что замерз.
  – И чо?
  – В ачо. К люстре подвесили за горло и костерок внизу аккуратный развели. Пингвин сначала коптился безмазово – обои горели хуево, а потом ты дрова из дивана подкинул, он и запылал.  Товарный вид сразу потерял. Хорошо, что это чучело оказалось.
  – Бля, а ты что этого сразу не видел, когда брал?
  – Ты посмотри не меня. Где ты тут орнитолога увидел? Не шарю я в этой поебени пернатой. Да мне и похую, я свою работу сделал. С тебя косарь, кстати.
  – Погоди с косарем. Баба откуда? 
  Я в страхе посмотрел на лежащее тело с одутловатым пропитым ебалом вокзальной путаны повышенной шлюсткости. Говорят, пьяные не видят асимметрии, поэтому все женщины им кажутся красивыми. Но я не мог не заметить настолько асимметричного пиздеца.

  Марен продолжил:
  – Ну, после пингвина, мы поехали в лучшее место в городе по экспорту качественного трипака и сифона.
  – Это где?
  – На ней, – Марен ткнул пальцем на проститутку. –  Ну, и на тебе уже, наверно. 
  – Бляяяя…Я ее что? Е…ее… ебал!? Без гандона?
  – Конечно. В гандоне у тебя не стоял. Потом мы ее помыли и суши с нее ели. Ну, как суши? Пюрешечка там, борщ, селедка, корейская морковочка. Еще поставили ее в березку, я за ноги держал, а ты пиво из пизды сёрбал. Под селедочку. А потом у тебя пузыри изо рта пошли: она мыло плохо вымыла из пещеры своей, пьянь. Я ржал сильно, а ты расстроился и задушил ее. 
  – Что?!
  – Задушил. А чо? Мне Валюха тоже не понравилась: грубая женщина – пердела все время, пизду об косяк чесала… Стопудов там зараза какая-то была – так чухаться. 
  – Блядь! Блядь! А почему я весь в крови?
  – Это кетчуп. «Чили». Ты Валюхе его в рот налил. Ну, когда она еще жива была. Сказал, что там у нас будет соусница. Она долго держалась, пока я ей нос не зажал. Вот и прыснула, когда ты в нее хлебушек макал.

  Я в ужасе схватился за голову:
  – Ну и что теперь делать? Надо куда-то Валюху выкинуть.
  – Не вопрос. Придумаем что-то.
    Почему-то это «придумаем» меня не насторожило. Надо было срочно выпить. Я пошел на кухню, где был такой же свинарник. Допил из всех бутылок остатки пива и вернулся немного посвежевший в комнату.

  – А где Валюха? – внезапно ахуел я. 
  – Выкинул.
  – Куда?!
  – Туда, – Марен махнул в сторону окна.
  – Ты ваще дебил? Сука! Нахуй я спрашиваю? Какой же ты дебил!!!
  – Ты же сам сказал...
  Я выбежал на балкон. На ветках цветущей под ним абрикосы белела, как унесенная ветром наволочка, большая Валюхина жопа в борщовых потеках.
  – Ааааааа! Нас же примут!
  – С каких хуев? Мало ли откуда она могла вывалиться? Одежду сожжем и в отказ, если чо.
  – Соседи в первую очередь сдадут, что это на втором этаже куролесили. Ко мне первому заявятся. 
  – Тогда петлять надо. Но одёжу сжечь на всякий пожарный.
   
  Я стал искать разбросанные по комнате шмотки. Кое-как собрал и кинул в железный таз:
  – Жги.
  Марен поднес зажигалку. Легкое синтетическое тряпье загорелось. Вдруг в коридоре раздался страшный грохот упавшей двери. «Уже пришли», – подумал я и рванулся выпрыгивать с балкона.
  – Стопэ, – Марен придержал меня за шиворот. – Зырь!
На пороге стояла голая и страшная, как сатана с пиздой, вся поцарапанная Валюха. 
  – Одежду и сумочку отдайте, гандоны, – прохрипела она.
  – Опа, Валька! Ебать тебя в гузно! Ты где была? Лунатила? А мы все гадаем, где это Валечка наша подевалась? – приветливо заорал Марен.
  Я тоже обрадовался этой марамойке, как родной.   
  – А чо это горит? – Валюха подошла ближе.
  – Мусор.
  – Пидарасы! Это же блузка моя! И лифчик!
  Неожиданно она пнула таз ногой, и горящие тряпки полетели в бумажный мусор и на занавески. Все вспыхнуло мгновенно. Начался  блядский, никому не нужный пожар. Я бросился бестолково его тушить. 
  – Валим! Щяс пожарники приедут, пиздов нам дадут. Они обещали, – Марен помогать не стал, а ломанулся к выходу. Мы с голой Валюхой выбежали за ним. На улице этот еблан отдал ей мой пиджак, прихваченный в прихожей. Я попытался отобрать, но потом плюнул – слишком дохуя было визгу. 
 
  – Моя квартира… она же сгорит. Там кошелек остался, документы, – мне хотелось второй раз убить эту блядь в пиджаке. Я ограничился прощальным пенделем.
  – Не страшно – потушат, вернемся. Там один хуй ремонт надо делать. Кошелек твой с документами у меня. Только лавандоса там нет, мы проебали все. Кредитка тоже у меня. Я ж масло не зря в голове ношу. Должок вернешь, на ней еще кое-что останется, – утешил Марен. – Может, по пивку? Я угощаю.
  Странное чувство свободы охватило меня. В голове почему-то крутились забытые за годы трезвости слова: «Show must go on! Show must go on! »
  Я кивнул, и мы, не торопясь, пошли в «Мальву».