Темная ночь.
Только ебаный третий этаж...
Слепит сквозь занавески фонарь, тесный двор освещает.
Ты легла спать, я уже понимаю - не дашь, я тебя уже вижу насквозь - просто так не...
...
Я проснулся.
Фонарь светил в окно, сделав огромное, по центру почти белое, к краям розовеющее, пятно  мертвого света на широченном бордовом полотне занавески.
Сколько раз просил ДЭЗ как-нибудь устранить эту хуету, переставить столб или поменять на нем плафон - но там пиздец как дорожили целостностью архитектурного стиля района, и задраный на десятиметровую высоту тонкой черной ножкой столба безобидный (днем) шар плафона, по наступлению темноты, вспыхивал бездумным оком, источая немного света на двор, и бездну его - в мое окно. Замена тоненьких бежевых занавесок на плотные бордовые привела лишь к тому, что если раньше мне снилось, что меня похищают инопланетяне, и я просыпался, то теперь мне снится всякая хуерга, иногда такая хуерга, что уж лучше бы инопланетяне, пусть даже и на самом деле.
Иногда, конечно, совершенно безобидные вещи снятся. Вот во вторник, к примеру, снилось мне, что я в парк неподалеку от дома пошел побродить. Иду, попыхиваю папироской - хотя сам уже полтора года как бросил - и встречаю Русланыча, по первым послеармейским годам моим хорошего знакомца. Тогда я пытался делать деньги на всем, что попадало в поле моего зрения, чаще терпя неудачи, чем балдея от побед. Потому и Русланыч, с кем мы на взаимном доверии провернули пару удачных дел, по сей день был среди моих хороших приятелей, хотя сферы интересов и перестали пересекаться. Жена его, Лидия, была просто образцом развеселой девочки, которая не воспринимала слово "нельзя" до замужества, а после процедуры взаимного окольцовывания превратилась в эталон порядочности, ничуть, тем не менее, не скрывая и не стесняясь прошлых подвигов, кои мило окрестила "экспериментами молодости". А Русланыч, он вообще любитель всяких пикничков в пятнадцати минутах ходьбы от дома, каждую неделю семейные выгулы практикует. Лешка, сорванец ихний, с собакой играет, с развеселым таким спаниелем. Я мимо прохожу, их увидел, подошел, поздоровались, пообнимались, пригласили к столу, а там - шашлычок. Русланыч мастер всяких там шашлычков из чего угодно, свинина, баранина, индейка, цыпленок, баклажаны, один раз даже какие-то яблоки на шампуре запекал, и все у него так вкусно получалось, что сразу становилось понятно - как ни записывай рецепт, а такого уж не повторишь. А Русланыч возле своего мангала колдует, да мясо на шампуры насаживает. Кругом такая себе идиллическая парковая городская природа, травка изумрудная, по травке то белочка пробежит, то кролик проскачет, то крыса. И Русланыч с земли крыс, да белочек, да кротов каких-то ебнутых собирает, на шампур надевает, те пищат, а он их на мангал, да бензинчиком поплескивает, зверята вспыхивают...
Ну и я просыпаюсь и пялюсь в это ебучее окно.
Квартиру я снимал днем, все понравилось, все аккуратно, мебель новая, ремонт хороший, район отличный, а под машину во дворе - машиноместо, с парковочной скобой, которую я каждое утро поднимал и запирал на ключик, чтобы мое место не заняли. Если поразмыслить, эволюционный скачок в науке отъема бабла у городского планктона: нахуй строить гаражи, когда пипл готов платить и за возможность  притулить свою колымагу на том же куске асфальта, с которого съехал несколько часов назад.
Машиноместо меня и подкупило. А с фонарем я познакомился на вторую ночь после переезда. В первую был мертвецки накурен по случаю новоселья.
Каждый день упарываться не входило в мое понимание хорошей жизни, и я пытался бороться с фонарем. После того, как в ДЕЗе завуалированно послали нахуй, пробовал разбить из пневматики. Получилось с первого выстрела, но тут же - в два часа ночи - явились соседи в халатах и наряд в форме. Написал объяснительную, отдал пневматического "Макарыча" и познакомился с соседями. Конечно, они сочувствовали моей бессоннице, но фонарь потребовали больше не бить.
А после их ухода, когда я все же уснул, фонарь навеял мне такой ебанутый, такой жуткий, так густо замешанный на реальности сон, что, проснувшись, я не помнил ничего, исключая какую-то сверхъестественную роль фонаря во всем этом сне и - самое главное - в моей дальнейшей жизни.
И каждую ночь я смотрел сны. Такого не было никогда в моей жизни - чтобы сны регулярно - ежедневно - снились, чтобы я настолько уверенно принимал сны за реальность и чтобы я всегда просыпался в районе четырех утра. Когда я просыпаюсь, я обычно иду на кухню и выпиваю чайничек хорошего черного чая, но иногда просто пялюсь в потолок и восстанавливаю в памяти детали сна.
Бывает, мне снится, что я в тылу у немцев. Я неудачно выпрыгнул из горящего самолета, парашют раскрылся, когда до вершин дремучих елей оставалось метра три, и я со всей дури, едва придерживаемый стропами, пронесся сквозь живую изгородь еловых лап, и после жесткого приземления на желтоватый хвойный ковер я, расцарапанный и оглушенный, подергивая сломанной ногой, увидел капающую с клыков овчарки слюну, желтые прокуренные зубы довольного эсэсовца в черной каске и стремительно несущийся в мой лоб окованный приклад карабина. 
Немцы лечили меня в госпитале, иногда приходили двое - майор с переводчиком, но стоило кому-либо из них открыть рот, как в ушах у меня начинало звенеть, и я, стараясь держаться с достоинством, пытался объяснить им - я не слышу. Тогда меня либо били, либо осматривали, и делал все это один и тот же доктор в очках-велосипедах.
А потом пришла медсестра, пухленькая такая девчонка, и сунула мне записку:
"Товарищ полковник, я из Центра, за вами. Сегодня после допроса"
Чиркнув спичкой, она спалила записку, раскурила папиросу (пару раз кашлянув) и вставила мне ее в зубы.
В палату зашел доктор, позвенел что-то медсестре, медсестра позвенела в ответ, доктор вырвал у меня из зубов папироску и бросил в окно. И когда бычок упал на газон, я это отчетливо услышал. Услышал, как он задел травинку, и с той свалился на землю рыжий муравей. Услышал, как зашипел в луже, оставшейся от утреннего дождя, маленький  кропалик. И как доктор гортанным голосом приказывает медсестре:
- И впредь, если больной что-то просит,  словами или  жестами - зовите меня, фройляйн, может, вам покажется в следующий раз, что он просит веревку и мыло - вы ему повеситься тогда поможете?
Я слышал, как с бульканьем бьется его старое сердце и как колотится ровно, но тревожно юное сердечко медсестры - медсестры ли? Я чувствую мятный запах ее губ и приглушенный морковным кофе запах чесночной колбасы, которую жрал утром доктор. И я вижу каждый листик на дереве, что видно из окна и которое я еще пять минут назад воспринимал как большое зеленое пятно.
А когда пришли майор с переводчиком, я легко встал с кровати, шагнул к ним - краем глаза увидев, как из пальцев переводчика выпал и медленно, как невесомое перышко, поплыл к деревянному полу химический карандаш - и, удобно взяв в каждую ладонь по голове, торжественно, как литаврами, я грохнул их лбами друг о друга. Еще не успели их обмякшие тела упасть, как в палате появилась медсестра, глянула мельком на немцев, кивнула, кинула мне гражданскую одежду, пистолет, прижала палец к полным губам и показала головой в сторону коридора.
Вырвавшись на улицу, мы минут пять бежали по стремительно темнеющему городку, бежали дворами, пробегая иногда через черные ходы подъездов, оказываясь каждый раз вроде на той же самой улице, но медсестра всегда моментально выбирала дальнейшее направление бега, и вскоре я уже сам стал угадывать, куда свернуть, пока, выскочив из очередного подъезда, я не увидел вспыхнувший свет прожектора и силуэты солдат и собак. Оттолкнув медсестру - или разведчицу? - за спину, я вскинул пистолет и выстрелил в прожектор...
...
Что меня в этих снах пугало - они не просто были весьма похожи на реальность, несмотря на проскакивающие нелепицы и фантастику, которая, впрочем, воспринималась мною как еще один вид реальности, без капли удивления или недоверия. С некоторых пор я стал замечать, что мне, по сути, в жизни моей интересны лишь эти сны. Я читал где-то о том, что весь сон, сон-кинофильм, снится человеку за долю секунды перед пробуждением, вызванным сильным раздражителем вроде позыва в туалет, звуком падающего стула или вспышкой света. Якобы часы и подчас дни, проведенные в реальности сна, есть лишь имитация воспоминаний об этих часах и днях, потому-то, мол, и не помнят люди сны в деталях, потому что детали эти человеку лишь мнятся. Но мне было плевать - реальность снов меня занимала куда больше, чем действительная. Во снах я проживал свою жизнь - порой страшную, порой нелепую, фантастическую и невозможную. Период же между снами, когда я куда-то ездил, с кем-то договаривался, что-то делал - в памяти намазывались ровной серой краской на бесконечную скучную ленту повседневности. Не происходило ровным счетом ничего, о чем можно было бы рассказать кому-либо в надежде на интерес. Я даже копал интернет и наткнулся на одну девушку-психолога, которая целый вечер с интересом внимала моим описаниям того, как яркие сны берут верх над серостью будней в глубинах моей памяти. Задав мне несколько вопросов, после дежурных и привычных уже мне слов сочувствия, она уверенно выдала вердикт: если я не хочу, чтобы мое будущее было поглощено пережевыванием прошлого, мне надлежит сделать рывок и вырваться из депрессии, вызванной произошедшими событиями, и перестать позволять чувству вины доминировать над жаждой жизни.  Радоваться ощущениям, сказала она, вспоминать, как нежны лепестки роз, как тонко пахнет кофе, как звучит ручей грязной талой воды. Я спросил, не поможет ли в этом деле хорошая, качественная ебля. То есть, конечно, секс.  Психолог ушла оффлайн.
Немного покопавшись на разных сайтах, прочитав последние новости и откаментив очередную чушь под чайничек чая и меланхоличную музыку, я поставил будильник на час позже - завтра выходной - и, завернувшись после душа в свежий халат, улегся спать.
В этот раз мне не повезло - мне приснилась не другая реальность, а самое что ни на есть мое прошлое. Не надо было все так подробно пересказывать этой девке, подумалось еще мне в какой-то момент - в момент, когда я брал для Лешки пакет чипсов с белой полки магазинчика при автозаправке.
...
...- И девяносто пятый, вторая колонка, до полного.
Я поставил на прилавок перед кассой банку энергетика (для себя), полторашку воды без газа (Русланыч просил), литровую колу и пакет чипсов Лешке (Лидка будет против), сигареты.
Через окно было видно, как в закатных лучах белый туарег становится розоватым, и подрагивающий воздух над капотом делал машину похожей на поджаривающегося молочного поросенка в начальном процессе готовки. Русланыч дремал на переднем пассажирском, ночью он меня сменит за рулем, завтра к обеду планируем уже быть на море. Лешка уже все уши прожужжал рассказами о своей прошлой поездке - Лидка месяц назад летала с ним в Египет на пару недель. Потом Лешка неделю гостил у бабушки, а Русланыч поехал на рыбалку в Астрахань, Лида же была у меня, но об этом, разумеется, не знали ни Лешка, ни Русланыч.
Лидка вообще молодец, сидит на заднем диване как ни в чем не бывало, иногда одергивает Лешку, в салонном зеркале я вижу лишь, как она с равнодушным видом смотрит на дорогу, временами задремывая и просыпаясь от толчков неугомонного сына.
Уже за полночь, дорога летит под колеса ровно, размеренно, разделительная полоса то прилипает к левому боку пухлой туши автомобиля, то порскает между колес и убегает вправо, когда я обгоняю фуру.
Красно-оранжевый прямоугольник экрана магнитолы перебегают слева направо черные букашки букв и цифр, громкость приглушена ровно настолько, чтобы меланхоличные звуки музыки (какой-то сборник с найденной в кармане флэшки) хоть немного доминировали над мелодичным Русланычевым храпом.
Обогнав очередную фуру, в отстающем свете ее фар я ловлю в салонном зеркале внимательный взгляд Лидки. Сколько она уже так на меня смотрит? Во взгляде и игра, и серьезность, и "хочу", и "нельзя". Заметив, что я ее рассматриваю, Лидка улыбается уголками губ, скашивает глаза на спящего у нее на плече Лешку, переводит осторожный взгляд на лысеющую макушку Русланыча, снова смотрит мне в глаза и медленно, небрежно и со значением, проводит кончиком языка по пухлым губам. Я смеюсь глазами, глядя на нее через зеркало, картинно хмурю брови и закусываю нижнюю губу, Лидкины глаза тоже смеются, а потом широко распахиваются, рот медленно открывается в беззвучном крике, левой рукой она обхватывает и прижимает к себе Лешку, правая тянется к поручню. Я перевожу взгляд с зеркала на дорогу и вижу слепящий свет вывалившегося на встречку грузовика, глаза скользят по тупой, облепленной мошкарой железной  морде вверх, где в набирающем ярость и мощь свете фар я вижу, как валится, летя лбом в лоб, на испуганно открывающего глаза чернявого водителя его белобрысый напарник.
...
...
Сухощавый доктор в старомодных очках-велосипедах щелкнул ногтем по листам с распечатанными диаграммами.
- Ну вот, собственно, о чем я вам говорил только что. Динамики нет. Активность мозга на уровне поддержания систем организма в работоспособном состоянии, фактически - мозг животного. Слабые всплески активности при применении раздражителей, не более, чем вегетативная реакция, впрочем.
- У него еще какая-то активность, когда я ночник включаю, - робко подала голос из угла палаты пухленькая медсестра. Доктор с явным неудовлетворением посмотрел на нее и продолжил:
- Так что, Лидия Олеговна, прогнозов по выходу из комы дать не могу. Если вспомнить практику, - доктор важно пожевал губами и постучал карандашом о стол, - то люди, бывало, после двух-трех месяцев выходили из комы, а бывало, и умирали. Но в данном случае, я думаю, общее состояние организма позволяет надеяться...
Медсестра поменяла бутыль в капельнице и вышла.
-  Но о какой активности говорит девушка? - спросила Лидия Олеговна, глядя на укрытого простыней по пояс мужчину на больничной койке, облепленного датчиками и иглами капельниц.
- Ну, девушка просто не обладает должными познаниями в вопросах реанимационной медицины, чтобы делать такие выводы. Однако, будь у меня аппаратура получше, я, быть может, и определил бы, являются ли регистрируемые нами кратковременные всплески элементарной  реакцией мозга на внешние раздражители или это признак активной мозговой деятельности пациента, что-то вроде сна.
- А... что для него лучше?
Доктор пожал плечами.
- Если говорить о надежде на возвращение в сознание - безусловно, подтвержденные сны у пациента были бы весьма обнадеживающим фактором. Но вот его психическое здоровье... Если он и впрямь видит сны каждый раз, как я, к примеру, включаю ночник, - доктор для наглядности пощелкал выключателем на столе, - то я бы весьма опасался за его душевное здоровье после выхода из комы. Ведь в его состоянии возможна лишь та фаза сна, когда за долю секунды мозг рисует в воображении многие часы, а подчас и несколько дней иллюзорной жизни. Иными словами - по выходу из комы физически это будет все еще молодой человек, относительно здоровый и крепкий, а психически - это будет старик...
Лидия Олеговна покачала головой.
- Карл Оттович, но тогда... ему же лучше выйти из комы как можно раньше?
- Увы, - доктор пожал плечами, - тут я посодействовать ничем не могу более того, что уже делается. По секрету вам скажу, - сухие пальцы коротко отбили по столу барабанную дробь, - ему и так неслыханно повезло с терапией, если бы не вы и не Сергей Русланович...
- Это наш долг, Карл Оттович, - перебила доктора Лидия Олеговна, - Костя для нас гораздо больше, чем просто персональный водитель. Они с мужем когда-то работали вместе, а меня с Лешей он возит практически сразу после роддома. Да и в той аварии, - Лидия Олеговна судорожно вздохнула, прогоняя липкий ужас воспоминаний, - если бы не он, с вами бы ни я, ни мой муж уже не разговаривали.
- Понимаю, понимаю... - пробормотал доктор, еще раз побарабанил пальцами по столу, затем встал и, увлекая под Лидию Олеговну, направился в коридор.
- Для пациента, как вы понимаете, важен покой и уход, это да, это мы обеспечиваем, подчеркиваю - обеспечиваем на очень достойном, благодаря вашей помощи, уровне. Но уровень технической оснащенности даже нашей больницы, гм, весьма значительно уступает таковому в некоторых профильных клиниках Европы. То же подробное изучение всплесков мозговой активности в наших условиях просто невозможно! Понимаете, Лидия Олеговна? Вот если бы я мог с ним посетить одну замечательную клинику в Германии...
Когда Карл Оттович с Лидией Олеговной скрылись в конце коридора, в палату вошла давешняя пухленькая медсестра. Сменив очередную бутыль во второй капельнице, она щелкнула выключателем ночника, уселась под прикрытый красным абажуром неживой свет новомодной энергосберегающей лампы и стала листать книгу в поисках последней прочитанной главы, тихонько напевая под нос:
- Темная ночь
Разделяет, любимая, нас,
И тревожная черная степь
Пролегла между нами...