– Ненавидят они нас, Вадик. Люто ненавидят, до печеночных колик, до жопных спазмов. Спать не могут по ночам оттого, что встает с колен Россия. Что мы с тобой, внучек, живем в этой великой прекрасной стране. – Дед глубоко затянулся папиросой и внимательно посмотрел на внука. Вадик слушал без интереса. Все эти патриотические речи, регулярно задвигаемые дедом, ему порядком надоели. Вечерами от безделья они с дедом частенько сидели на лавочке возле сарая. Дед неторопливо попивал самогонку и травил байки. Вадик вздохнул и наполнил рюмку. Дед выпил, закусил, похрустев яблоком, и продолжил:
– А знаешь, почему они ничего с Россией сделать не могут? И так нагадят, и эдак поднасрут, – а нихуя не выходит?
– Ну и почему? – чисто чтобы поддержать разговор спросил Вадик.
– Сейчас я тебе расскажу. Никому не рассказывал, но тебе – можно. Ты уже парень взрослый. В университет, вон, готовишься поступать. А мне уж недолго осталося… Пожил свое, чего уж там. Но – ни о чем не жалею! Сколько дерьма повидал, сколько грязи, крови, страданий, – хоть жопой ешь. А расскажу я тебе, внучек, про войну. Чтобы понял ты, чтобы осознал всю бездну, так сказать… Ох, Вадик, чего мы пережили – это пиздец просто. Мне, когда война началась, восемнадцать только исполнилось. И сразу – на фронт. А как же? Немца бить! Страшно было, честно признаюсь. В части выдали мне ружье какое-то старенькое. Хуй его знает, кого из него подстрелить можно. Разве что прикладом по башке уебать. А замполит такой выступает перед строем: «Вам, мудакам, выпала огромная честь – защищать свою Родину! А если и придется умереть – так умрите! Будьте мужиками, блять!». А помирать-то совсем не хотелось, внучек. Наоборот, очень жить хотелось…

И вот – первый бой. Ебать – колотить! Сижу в окопе – ни жив, ни мертв. Кругом взрывы ябошат, пули свистят. Рядом со мной такой же молоденький солдатик шмаляет из винтовки наугад. Я тоже пару раз стрельнул куда-то в сторону немцев проклятых. Из окопа высунулся, гляжу – танк на нас прет. Да как ебнет из пушки! Страсть! Чувствую – обосрался я, не иначе… Прямо в штаны наложил. «Да и хуй с ним, все одно – помирать» – думаю про себя. А тут бойцы в окопе нашем как заорут: «Урраа! В атааакууу!» и давай из окопа выпрыгивать. Ну, хуле, я тоже выполз кое-как, заорал «Аааааа, блять!» и побежал вперед. Гавно трясется сзади, очень неприятно бежать с гавном в штанах. Вижу – фашист какой-то со штыком на меня хуячит. Я на курок ружья жму, жму, а оно не стреляет нихуя, – зарядить-то забыл. «Ох, ебена мать» – думаю, – «вот и смертушка моя пришла!» А немец уже близко, заколоть меня приготовился. Ну, я на ходу штаны расстегнул, гавна набрал в руку и как хуйну ему прямо в ебало! Немец остановился, забакланил чего-то на языке своем и харю от дресни моей оттирает. А я подбежал к нему, дал сапогом по яйцам, автомат отобрал и убил нахуй. Вот такие дела, внучек.
– Да ты у меня герой, дед! – искренне восхитился Вадим. Слушал он с большим интересом.

– Да хули там, герой, герой… Слышь, герой, яйцо прикрой! – Рассмеялся дед. – Да уж, чудом выжил тогда. И загадал я, что если жив останусь, если доберусь до Берлина, то обязательно насру в Рейхстаге.
Вадик улыбнулся и налил еще один стопарик самогонки. Дед выпил, закашлялся:
– А вот еще случай был в середине войны уже где-то. Служил у нас в роте чеченец один. Кадыров его фамилия была, кажется. Так ты думаешь, чем он занимался? Никогда не догадаешься. Очень нужный в армии человек оказался, – пленных допрашивал. Короче, взяли как-то наши разведчики в плен языка. Руки связали, все как полагается, и допрашивать стали. Тот молчит как партизан, только озирается по сторонам дико. Ну, наш командир спрашивает его по-русски: «Давай, падла, говори, сколько танков, сколько пехоты у вас?» Тот, естественно, нихуя не понимает и повторяет постоянно: «нихт ферштейн, нихт ферштейн». Командир, значит, ему сразу по ебалу – на! Тот давай скулить как собака. И тут Кадыров такой подходит к командиру и говорит: «Сэйчас он мнэ всо скажэт!». Тот кивнул и дал собравшимся бойцам команду: «разойдись!» Все пошли кто – куда, а я из-за дерева подсекаю: чего будет-то? Страсть как интересно. А Кадыров немцу раз, значит, – и штаны спускает. Тот задергался, засуетился. Жопа у немца оказалась худосочная, розовая, как у поросеночка. А Кадыров ширинку свою расстегивает и приговаривает: «Нэ полошись, нэ полошись, проблядь нэмэцкая». А затем половой хуй достал из штанов, крикнул: «Аллах Акбар!» и давай фрица ебать в сраку! Завизжал немец противно, прям как баба. Тьфу, блять. Я такое гадство первый раз в жизни тогда увидел. Это сейчас вон гомосятина одна кругом, а тогда с этим строго было. За такие дела – сразу в Магадан нахуй. Там еби медведя бурого в жопу, а хошь – он тебя. Ну, один хер толку-то от этой жопоебли никакой в результате, – по-немецки все равно никто не понимал из наших. Выебали фашиста почем зря, да и застрелили. А Кадырова потом в штаб перевели, – важных немецких офицеров допрашивать.

– Так что, дедушка, удалось тебе в Рейхстаге то опорожниться? – Спросил Вадик.
– Сейчас расскажу, а ну, насыпь еще малехо, – дед быстро выпил, – короче, дело было так. Когда уже в Берлин вошли, я сам не свой стал. Еще бы! В самом начале чуть не погиб, а потом всю войну прошел. И почему? Да потому что загадал я тогда, понимаешь? Только из-за этого. А так бы убили давно. Надо всегда выполнять свои обещания. Запомни это! Умри – но сделай. Неделю не срал! Неделю! Гавно накапливал в себе. А вдруг в самый ответственный момент не захочется? То-то же! И вот – уже в Рейхстаге бой идет, – все, пиздец фашистам проклятым. А мне уже не до стрельбы, сам понимаешь. Укромное место взглядом только ищу. Да где там! Кругом немцы да наши вперемешку. Мясорубка идет нешуточная. А я думаю – «лишь бы насрать, а там и помереть не страшно». Короче, пристроился возле колонны какой-то, да так мощно стал наваливать! Рядом воин какой-то кричит мне: «Эй засеря, во тебя приперло-то не вовремя! Не бзди, земляк, я прикрою!». Спасибо ему. Так и не успел спросить как его зовут и откуда родом. Свой человек, русский, сразу видно. Высрал я кучу гавна, штаны подтянул, смотрю – еще один наш солдат бежит прямо на меня. Глаза выпучил, бля, не замечает ничего вокруг, палит из автомата как сумасшедший, – чуть меня не срезал, боец хуев. Морда у него нерусская – то ли казах, то ли киргиз, хуй их разберешь. И, короче, когда мимо пробегал, наступил он прямо в гавно, да как поскользнется! Ебанулся спиной на кучу дресни и орет: «Екрный бабай!!!» Хорошо, что при этом автомат у него в сторону отлетел, а то бы точно застрелил меня…

Вадик засмеялся. Дед прервал свой рассказ и сурово посмотрел на внука:
– Это все очень серьезно. Кругом враги наши, кругом! От того и жизнь у нас такая. Гавно, а не жизнь. А они там в своих Америках процветают, суки. Но ничего, тогда сдюжили, и сейчас не сдадимся. Пошлем нахуй! Ох, люблю я Россию – матушку, как же сильно люблю! Все могу ради нее сделать! Все! Хочешь, я тебе сейчас вот этим топором ебало расколошмачу? – Дед потянулся к лежащему неподалеку колуну.
Вадик отпрянул, крикнул: «Деда, не надо! Деда, не надо!» и убежал в дом. Дед допил бутыль самогона и сидел, уставившись в одну точку:
– Америка. Это все Америка. Все зло от нее. Какие суки, ну надо же! И по телевизору вон говорят – все из-за выблядков этих. Да срал я и ссал на вас! Ссал и срал на морды ваши откормленные! Ссукиии… – Пробормотал он, закрыл глаза, прилег на лавку и быстро уснул.
Спустя какое-то время Вадик с бабкой аккуратно затащили храпящего деда в дом, уложили на диван и заботливо укрыли теплым одеялом.