"Настоящая контркультура только там, где  похуй
культура и контркультура вместе взятые.
Запомни это, ублюдок."

А.С. Макаренко, "Воспитание дУхов".

- А  хули пОнту?
- Сынок, это для твоей же души. Ты очистишься и предстанешь перед  Ним как... как новая копеечка. Исповедайся.
-Знаешь, папаша, передай лучше Ему привет. На словах. И скажи, что я  уже  сам себе всё отпустил.
- ...Выводите.


Расстрельный пистолет  6ПБ9. Его холодный и честный ствол – моя последняя связь с этим миром, сургучная печать на выписке из истории болезни под названием «жизнь». Безотказная штука. Проверена в деле со времён СМЕРША. Ещё с таким  дебелым глушителем, похожим на гранатомёт, что им одним можно голову отбить. Но так надо, это  чтоб не будить  вороньё вокруг. Не поднимать шум.

По ощущениям, ехали  часа полтора. Скорее всего,  Великоанадольский лес. Нас  трое и сейчас в жёлтом свете фар  мы  как бараны в куче, на коленях, со связанными сзади руками, у каждого во рту стандартный казённый кляп из резины. В  нескольких шагах перед нами  бугор  свежевырытой земли, яма давно готова и ждёт  постояльцев. Лопаты валяются тут же, сбоку. Ребятки из команды  в хлопотах, последние приготовления. Жаль оценить шоу будет  некому.

Какой воздух здесь... влажный, сырой… запахи... Не надышаться. Его бы пить маленькими медленными глотками, как дорогое вино. В камере  он мне снился. Чистый лесной воздух, как в детстве, в деревне у бабушки. В чьей-то чужой, светлой и недожитой жизни. Сколько ночей, вдыхая смрад гниющих заживо тел, я мечтал  вот так подышать… Просто подышать, всего несколько минут, пусть даже со связанными руками.
И вот.
Мечты сбываются, в рот их ебать, несмотря ни на что.
В эту пору, наверно, вокруг полно черники. Грибов.
В голове вспышками, молниями мелькают  килобайты прошлого.
Вся жизнь.
Мусора ещё раз обошли всё, пристально осмотрели периметр, чтобы  исключить свидетелей и утечку. Хотя какие свидетели, какая утечка  в три часа ночи глубоко в лесу?
Всё, идут к нам.
Если  не завалят первым, может успею рассказать вам историю…

*********************
Эпизод № --

Круглая салатница, с голубой, зелёной и жёлтой каёмочками, с почти нетронутым «оливье» -  вылетела в морозную ночь  сквозь двойную шипку, вращаясь  в  вихре стеклянных  брызг. В комнату с завыванием ворвалась пурга.
- Што? А?! Блядь, чо охуели? Шо, сука?!

Рыжий только что избил  на кухне мать, батю не стал – он и так синючий который день, никак не придёт в себя. Лежит буратиной  где-то под батареей. Рыжий вернулся к нам и с плеча  мечет всё со стола; в окна, в стены… Два дня уже  как  Новый Год. Закуски на столе достаточно – здесь больше  привыкли  пить, чем есть. Сашик и Магеланка  жмутся к стенам,  отряхиваются от салатов, пытаются поймать его за руки, они привыкли, такие штуки здесь часты. Я в углу, в вонючем продавленном кресле из которого  торчит трухлявый поролон,  набиваю косяк, смотрю по телику, как какие-то мужчины-индиго отплясывают на своём «огоньке». В эти дни  есть что посмотреть. Хоть это и полчища пидарасов, но оно немного  разбавляет поток того серо-бодрого говна, похожего на незастывающий бетон, что  порциями, лавой  валится из телика в  будни. Бетон стынет в горле, в ушах, в груди. Никуда  не денешься от дерьма, да ещё от пафосного  кумача, на котором  метровые  волны  белых букв и издевательский хохот: "ДАЁШЬ?... ДА,  ДАЁШЬ!".

Я здесь случайно, мне безразличны  все их разборки. Знаю, у Рыжего под синькой временами падает планка и тогда самое правильное – тикАть.  Меня-то  он не тронет, в этом семейном шторме сейчас  один  оазис спокойствия – я и телевизор.
Курю сам, им  не до меня.

В силу  природной наблюдательности и  развитого эстетического чувства  отмечаю, как неожиданно красивы и гармоничны  эти причудливые потёки, гротеск,  застывшие пятна салата на стенах, как-будто толчки внутренней радуги,  принудительный оргазм  застигнутой врасплох и неожиданно пробуждённой  весны, грубо выхваченной из спячки  посреди  бесчеловечной, ледяной ненависти.
Посреди вечной Зимы.


Да, превосходная  трава у Юрца. Действительно гонит мысль. У него мать прикольная:  я как-то зашёл, когда его не было  дома, так она провела меня на кухню, а там на шкафах  целиком ёлки сушатся. Тебе надо? Бери, скока надо. А сама лыка не вяжет. Весёлая-я-а… Алкоголичка. Бокалы собирает и моет в пивняке, прикинь. И допивает, естественно. Пацаны стыдятся её и оба ненавидят, но  женский алкоголизм штука жёсткая. Я предлагал  Рыжему подсадить её на ширу или  винт, по крайней мере может бросит бухать или  быстрее подохнет, если устроить небольшой передоз. Он почему-то посчитал, что я шучу.
А я не шутил.

Ну, меня-то  не надо уговаривать. Рыжий тогда лишился  доброй половины. А матери  досталось потом, особенно. Он их обоих  глушит, просто глушит. По-взрослому. А что, долги надо отдавать. Что посеешь. Даже Сашик не спасает – когда подвязывается, то  отгребает и он.

Это его младший. Пушок на губах, молочный, нецелованный, при разговоре всегда краснеет, стесняется. Она таких любит, наверное. Да и не только таких.  Магеланка, тёлка Рыжего. Час назад  Рыжий  клюнул подбородком себе в грудь и выпустил длинную бульбу из носа в салат, так они воспользовались ситуацией и решили прогуляться  вдвоём. Ну, и встретили меня. Сашик  из тех  на посёлке, кто ещё не трахал  Магеланку. Не скажу, трахал  ли он вообще кого-нибудь в  жизни, но к ней он  тяготел, заметно. А она…

Какой  пацан  не помнит  в своей жизни такую вот Магеланку? Это всегда девчонка  по соседству, от широты  и жизнелюбия она не знает слова «нет» в том, что касается ебли. Самое простое  для таких -  раскинуть ноги пошире, обнажить мохнатку  и тупо  потупить взор. Как правило пить, курить и ебстись  они  начинают одновременно, где-то  с тринадцати. И никто ведь не учил, что удивительно. Молва летит над землёй, о них слагают легенды, байки... тосты! Такие бляди вызывают  ажиотаж, особенно у свор малолеток, да  и не только. Трип-дачи набиты  магеланками  под самый чердак.

 

Они с Рыжим «встречаются». Западло ли? Не знаю, не знаю. По мне, так да. Пройтись с такой чувихой под руку у всех на виду... Показатель  не в его пользу, точно. Но это его дело.

Идут приобнявшись, воркуя. Оно  понятно, для неё каждый  новый хуй – ступень на лестнице в небо, шаг к познанию мира. Её миссия. Я не местный, так, залетаю иногда потусоваться тут, и хоть  наслышан, но вижу её впервые. Такая вся рыхлая, весёлая, пьяная. Сука во время течки - первое, что приходит в голову. К Сашику нежна, доверительна,  самая самая лучшая подруга. Арбузные груди. Мечта мадам Грицацуевой.

Гандж  с пятёркой  джефа не на шутку располагает к ебле, в моих  чреслах взыграли  соки, индо забродило внутрях моих. К тому же  и под маком я. Ацкий коктейль. Плохой мальчик сегодня немного убит, знаете. Одним  быстрым движением мысли я  изобразил в холодном воздухе  игривую картинку -  Магеланка ( почти  магдалинка,  ггг )  на коленях передо мной, с раскрытой пастью… И голой своей, бесстыдно-белоснежной, огромной  жопой в бугристой целюлитной броне  медленно опускается прямо в снег... Снег с шипением плавится, пузырится, растекается под ней лужей... пар обволакивает срамные булки... медленно кружатся и опадают  на мои плечи  большие, бесформенные снежинки. Новый Год...

Ну что ж, любопытно. Разве нет?
Стали тащить к себе; погнали, мол, есть бухануть, накуриться.

Рыжий увидел как Сашик  лапал Магеланку за низ спины  во время танца.
Он на минутку вынырнул из зазеркалья, по-коровьи слизывая языком со щек прилипший горошек, возмущённо привстал, качнулся, ударил в стену  кулаком  и замычал. 
Потом всё по программе.

Под шумок я ещё надербанил  драпа на кухне.

Пока то, сё, его вязали, Сашик ляснул ему ещё пару раз по лицу, Магеланка села на ноги, чтобы не дёргался, по телику  безобразию аккомпанировал  сладкоголосый «Ласковый Мой».

Суета…

Юрец поутих. Закатил белки  глубоко под лоб  и устало  уткнулся носом  в  диван. Может задохнуться, кстати, но нам  всё равно.

По коридору  проползла  мать. На четвереньках. Её водило из стороны в сторону, она шмыгала, всхлипывала и судорожными вздохами втягивала разбитым носом тягучую кровавую соплю. Но сопля  пузырилась, вытягивалась до пола, болталась  маятником. Подвывала мать утробно и не то чтобы жалобно, а как-то  без выражения, словно бубнила  привычную непонятную  молитву.

Сашик переставил на другую сторону бобину на  магнитофоне  "ИнеЙ-303". Мадемуазель поёт блюз.  Под полный, похожий на глоток кислорода в лунную ночь,  бархатный голос романтичной  Патриссии Каас мы выключили свет и танцуем втроём. Магеланка водит роскошным  языком  по моим гландам, в то время как Сашик  запустил ей руки под платье и манипулирует  там с  озабоченным видом. Разошёлся парниша. Дырку в окне заткнули свёрнутым в рулон, матрцем. В комнату намело снега. Снег  не тает, скрипит под ногами, изо рта идёт пар, но это мелочь. Я прикидываю, как правильнее поступить: дать ей в рот или  всё же  в очко? Там у неё наверняка целый букет, а гандона ведь нет. Сашик совсем  потерял голову, тыкается, целует её после меня, я изучаю её сзади – задрал платье, приспустил трусы и любуюсь  крепкой жопой.
Я люблю большие  жопы.
Женщина - это прежде всего жопа и глаза. 
Глаза из жопы.
Натянуть бы ей  глаз на жопу и заставить моргать.

Она истекает соком, трусы  хоть выжимай. Ещё та  нимфоманка.
Рыжий на диване сучит ногами, елозится. Того и гляди, очухается. 

Чую, не дадут здесь спокойно её выебать. Тут Рыжий, там хоть и готовые, но всё же родители, лишние глаза. Всё слишком экстремально.  Голоса во мне наперебой убеждают бежать, бежать отсюда в ночь, туда, на мороз, во вьюжную мглу, там ловить  свою удачу…

Надо перекурить.
Ещё один косяк усугубляет всё на корню. Кажется, я загнан в тупик. Проблема встала  стеной, а вопрос ребром: что нужно сделать, когда хочешь, но что-то мешает? Ответ тем же ребром - нужно послать всех к чёрту и просто взять это. Однозначно.

Здесь, в  загаженной  квартире нам нет места.

В  этом ебучем мире нам  нет места, Б Л Я Я Я Я Я Я Т Ь!!!

Сашик согласен, только бы поскорее. Магеланке тем более всё равно, она доверительна и простодушна как ребёнок,  опустила голову ему на плечо и легонько целует в шею. Нежно так покрывает россыпью мелких, еле ощутимых поцелуйчиков. От таких поцелуйчиков ему, наверное,  щекотно. У меня встаёт. Мне бы приревновать. Но как  исследователю, мне чужды эмоции. Я гоню их от себя, до поры.

Мы уходим.

Трезвому  не понять. У наркоманов и пьяниц  свой  бог. Он ведёт,  говорит что делать, что думать, как себя вести, как уходить от погони, заметать следы. Он зажимает рот свидетелям, расчищает путь. Учит, как упасть с девятого этажа и остаться живым. Он существует  как беззвучный компас  в голове, ты просто знаешь - он не обманет, и доверяешь только ему.

Час ночи.
Ужасный  мороз, на дороге ни души. Снег забивается в уши, под поднятый воротник, в рот, в глаза. Голос ведёт. Он нашептал, мол, есть одно место, некий сарай, там  печка и  топчан – всё, что  нужно. Но он далеко.
Надо идти.
Мы идём.
Мёрзнут пальцы ног. Рук. Если бы не догадались прихватить  самогон, было бы совсем худо. Отхлёбывали прямо из горлышка. Заедали снегом,  непередаваемый кайф. Кому ведом густой обжигающе-сивушный вкус и запах, подчёркнутый морозной, сводящей  зубы свежестью, тот знает о чём я.

Так никто и не подвёз. Ужасы этого пути стёрлись  у меня в голове. Если бы мог осознавать,  умер ещё тогда, в пути.  Читал  потом в протоколе обо всей этой канители. Кое-какая мышечная память, смутные отголоски проклятий, ими  осыпали меня Сашик и Магеланка – к трём часам ночи, когда  почти дошли, их ноги не гнулись, они стукались друг о друга как два бревна. Ненависть ко мне придавала  сил. Самогон, драп, веселье – всё выхолостил мороз.

«Ёбаный ты чёрт, нахуй мы повелись!» - они клевали меня  в спину, пока я по колено в снегу пытался угадать улицу в лабиринтах дачного посёлка. Если б хоть не метель. Не видно ничего вообще. Назад тоже не повернуть, не дойдём. Был бы трезвый, может и вспомнил бы. В голове застывший студень.
«Жопа-а-а!» - песня из АукцЫона подбадривает, я бормочуууу.
Чу.
Чую,чую…
«Джон, да ты, сука, ебанулся?!» -  Они завязли по пояс, им  туго.
В этих закоулках два велосипеда не разъедутся, ни номеров на калитках, что тут где - не понять.

Я был здесь давно, летом, с одним пассажиром. Это его дача. "Капусту" коцали на бинты. Людишки иногда ещё сеют мак  в огородах, думают с улицы невидно. Мы  собрали  среди бела дня метра по полтора бинтов. "ОпиЯ"  плакала довольно неплохо, конец июня, мак отцветал,  начинали вязаться головки. Сварили раствор и вмазались по-быстрому там же на даче. Так что я знал где лежат ключи и всё хозяйство. Но где сам этот  сарай?!
Вот он. 
Или нет?
Или да?
Калитка какая-то условная,  что есть, что нет. На верёвочке. Вошли. Щупаю ключ, вроде на месте, под козырьком. Но он оказался не нужен. Дверь приоткрыта. Изнутри на стенах иней. В хате погром, уже побывал кто-то. Щёлкнул свет – хуя. Провода сорвали на медь. В углу была печка, последняя надежда на какую-то частицу тепла. 
Но нет.
С печки содраны чугунные плиты и дверцы. Даже в темноте, при спичках, она глядит на нас развороченной чёрной пиздой. 

Сашик первым же делом принялся сметать с топчана снег. Кому что, а живое к живому. Магеланка дует на руки и топчет ногами, зубы её лязгают по-волчьи. Самогона нет, но у меня в рукаве припрятан  джокер. Я помню и даже почти наверняка знаю - тут есть кое-что. Сам прятал, ещё тогда, летом. В столе случайно обнаружилась  водка и я её просто переныкал в дрова на улице. Пошёл, глянул, потянулся рукой между поленьев – ништяк! Вот она. Занёс в хату вместе с дровами. Думаю разжечь огонь. А этим не до того. Они целуются. Сашик возит  её по хрустящей изморози  на стене и лезет под шубу своими ледяными кочерыжками. Думается, с  целью побыстрей согреться.
Не важно, что сейчас у неё  уйдёт в пятки  сердце.
И она  не скажет, она будет терпеть.
Просто чтобы не спугнуть  что-то  хрупкое, нежное, возникшее между ними, то, что  грело обоих  гораздо больше перспективы скорого перепихона. Что придавало  сил  в пути.

Ненавижу это  слово. Любовь. Нет, сука, к чёрту, оно липнет к языку, вязнет в мозгу  несмываемым говном и перспективой  наебалова. И наебёт, обязательно, так бывало не раз.

Я смотрел на них. Им  уже не холодно. Я им  не нужен. Ни хороший, ни плохой – меня вообще  нет. Такой персонаж, как  маленький Джон  не влезал  в их вселенную. Не  формат.

А что тому, кто помнит холод и  боль? Что  тому, кто несмотря, что панк и отморозок, тоже  хочет погреть руки? Он тоже хочет присунуть своё  жало туда, где  рады.
А?

Дрова сырые, бумаги нет. Нашёл кое-что и пытаюсь смастерить огонь прямо в грУбе. Тяга вроде есть. Взял  старую влажную тетрадь на чердаке, должно получиться.  Вначале как бы пошло, огонь схватился, занялись щепки. 
Сашик  увалил Магеланку на топчан. Откинул полы её шубы,  в темноте единственным светлым – оголённые белые окорока.
Им не холодно.
Потом началась жесть. В хату повалил дым. Сашик засадил и не спешит, двигается медленно, с расстановкой. Магеланка умело подмахивает,  двигая тазом восьмёрку, чтобы хуй грамотно прошёлся по матке и винтом, как можно дальше. Горизонтальный танец двух остывающих тел. Ещё  подскуливает, сука. Не надо только врать - каждый пацан чует  внутри себя, знает, когда баба стонет по-настоящему.
Эта точно не врёт.
Дым замечаю только я.
А я смотрю на них.

В полной темноте, на краю города, в ледяной пустыне, в полуразрушенной хибаре, задыхаясь в густом дыму, на пятнадцати-градуссном морозе кто-то ебёт кого-то.

Я  хрустнул  пробкой  на горлышке  бутылки и отпил треть. Вышел на снег, зацепил горстью, зажевал. Что осталось в  хате доброго, так это решётки на окнах. Даже металлисты не смогли выломать.
И не задохнутся же… или всё-таки задохнутся?

А?

Я отпил ещё и вернулся в дом. Кашляя, намотал на лицо шарф. Они ебутся. Я подошёл и пригнулся к лицу Магеланки. Она стонет с закрытыми глазами.
Она  святая. Жрица. Жанна Дарк.
Что?
А он? Жан?

Я расстегнул джинсы и попытался вложить хуй в её полураскрытый рот. Магеланка недовольно замычала и отвернулась. Сашик сопит носом, не глядя, поймал меня в темноте за куртку двумя пальцами и плавно оттянул в сторону. Молча, как щенка. Отмахнулись оба, как от мухи. Как от приставучей собаки, что просится на улицу  поссать.

Я допил водку, уже не чувствуя ничего, ни в горле, ни внутри…
Жанна и Жан Дарки, блядь.

Аминь.

Бумага еле тлела, но уже начинала разгораться.  Я выбрал несколько листов помокрее и подложил. Дым повалил  белыми клубами. Уже и не видно ничего. Я вышел. Дверь достаточно дебелая, хоть и замок сломан. Но открывается ж наружу?
Да.
А чо…

Тот, кто ведёт, тот всему и учит. Он заставит припомнить, где в коридоре на подоконнике  в  паутине  бутылка керосина,  дедовская. Скажет, где сухая бумага, куда лучше плеснуть чтоб споро занялось.
Всё расскажет и покажет,  только делай.
Да, и не забудь подпереть дверь.
Снаружи.


Путь мне освещали жёлтые, пляшущие языки на снегу.
Крыша-то сухая под шифером.

Я уходил один.

****************

Не стали завязывать глаза. Хотя должны, наверное. Первого Леонида взяли. Не знаю, кто он. В «воронке"  молчал, скулил про себя и молился. Там, в воронке,  остро воняло мочой. Мы с Палычем  смотрим,  как при свете фар его подвели к яме. Поставили под «калашами» с двух сторон у края на колени, третий сзади накинул на шею петлю.
Удавят…

Я смотрю, Палыч закрыл глаза. Слёз давно ни у кого нет, да и поздно  лить. Слёзы кончились после приговора. Только, сука, мокрые  штаны липнут к жопе, обосрался я, хоть и не жрал баланду последние два дня вообще. Аппетита, знаете, не было. От меня несёт  говном и по ногам течёт,  но теперь  не западло. 
Уже плевать.

Палыча  колотит  мелкая дрожь. Интересный  чудак. Колхозник. Фермер. Пока ехали, перекинулись  словом. На нём пятеро. Шесть или семь лет не бухал, а тут приспичило разгадать код. Разгадал, да неудачно. Упала планка. А он охотник  конкретный, в доме два ствола, куча дроби, всей ерунды. Да. Ну и, патронташ на пояс и пошёл по селу крошить. Кто когда закурить не дал, кто нахуй послал, кто межу заступил.  Потом вернулся, взял видеокамеру и пошёл снимать трупы, после сел и на камеру стал эту всю канитель комментировать. Утром, когда повязали, не помнил вообще ничего, а  показали запись, так пытался зубами вены перегрызть. А кто ж даст? Вообще, вроде путёвый мужик.  Герой, хули там мои три жмура против него.

Да, три. Уже не успею про третьего, наверно.
Хотя какая  разница. Когда открыт счёт.

На шее у Леонида затянули петлю и держат натянуто. Лицом к яме. Кляп так и не вытащили. Из тени  шагнул капитан, держа руки за спиной. Его и видно до этого не было. В правой руке длинный ствол. С глушителем. Спокойно, уверенно  подошёл сзади, приставил к затылку и сразу нажал гашетку.
Звук  выстрела - хуйня,  хлопок ладошкой по жопе.

СТРАШНЕЕ И ГРОМЧЕ ВСЕГО ЗВУК, КОГДА ПУЛЯ КЛАЦАЕТ В  ЧЕРЕП

Палыч осел мешком и ткнулся головой в колени. Конвойный пнул его носком сапога в бок и заставил привстать. Мол, смотри, падла. Вот, значит, для чего  верёвка. Чтобы в последний момент казнимый не дёрнул головой, и потом ровно опустить  и разложить в яме. По ходу, для нас три верёвки.

Идут к нам. Конечно, можно было бы ещё побыть с вами  побыть      ещё        ещё

Но берут не Палыча.

Ну вот и всё

А про третьего  так это уже что
Ноги не идут
бля
Ватные
Мать
хоть
письмо
не послал
подожди
вытащи хоть кляп, пидар
не дави, хули тут дышать

сука,  ЖИ  __ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _