Стоял погожий  среднегодичный день. Из тех, что воспевают однополо настроенные поэты. Соцветия пастернаковской лирики.
Глубоко за пазухой рукастого дерева сизая птаха голубь растлевал другого голубя  гортанным воркованием. Хорохорился,  дыбился, вышагивал маршики. Затем неловко соскользнул сучковатой лапкой и грянулся оземь. Там, среди подсолнечной шкорлупы да желтушных окурков он и окочурился, заставив завошколупиться трупных червячков.
Оставшийся в одиночестве второй голубь как-то даже не заметил пропажи возворкователя. Его лупоглазый клюв сосредоточенно поедал картину страсти за окном обычного панельного дома.

- Еби меня, мой фюрер,  постанывает слегка сутулая Екатерина Семеновна. Ее студенистое тело раскорячилось звездой на усталом советском диване эпохи Брежнев.

И веселый усач Антон Петрович наращивает темп фрикций. Придерживается канонов арийского фильма. Того самого, что мелькает кадрами на экране зашарканного Грюндика.

- Йа йа, супЕрр… Даст ис фантастиш…


Антон Петрович старается. Не обращает он внимания на пернатых зрителей. Знай себе, похлопывает по сдобному заду Екатерину Семеновну да в усики улыбается. Кончил в тело и замер погодя.

- Перекур, молвил, за беломориной потянулся.

Екатерина Семеновна потянулась, залупила зевок во все ротовое отверстие, погладила растущее брюшцо. Некоторое время ей снилась рыбалка и отставные полковники, которые дергали ее за чулочные стремена. Затем она проснулась и вся на сносях заторопилась в ванное отделение.
Вспыхнул свет и обнажились закрома омывальни. Во тьме таких помещений всегда творится насекомий вертеп. Вот и сейчас зашаркали пугливыми ножками тараканы под плинтус. Два паука-крестоносца бросили насильничать вялый муший труп и заняли позиции в углах. После етого стало покойно и дремотно. Екатерина Семеновна укрупнилась посреди ванной комнаты, рассупонила ноги и натужилась. Из ее потаенных недр вылезла маленькая лысая личинка Виктора Антоновича Седько. Послышался глухой удар темечка о кафель, который округлился криком младенчика. На полу копошился и требовал сиську Витя.
Ах, как быстро летит время, времечко, молвила Семеновна Екатерина и отлучив дитя от сиськи вышла в залу.

- Сынуля, молвил Антон Петрович. Вытер тыльной ладонью пивную пену и закусил щучьей головой.

- Ну, в добрый, говорит, путь.

И стремительно набирающий в росте Витенька, надев изношенные сандалики старшего брата Максима Седько, засеменил к двери. Оглянулся на секунду, залипнул на то, как его отец принялся сношать матушку в позе номер 34 и вытиснулся на лестничную площадку.
Здесь его куцые ушки засвербились звуками нового мира. Ярко и красочно. Суетно и хлопотно. Кипит, шумит и видоизменяется мир. Витенька зашаркал по ежовым ребрам лестницы и на следующем этаже познакомился с Севой Поддубным.

- Твой папа – усач и алкаш, сказал Сева и они напрочь подрались.

Затем они решили написать похабное слово на стене. Но после математической конструкции ХУ их погнал прочь седой лифтер Иван Леопольдович Акенфельд.

- У-у, щеглы, махал лифтерским тросиком Акенфельд.

А на следующем этаже они уже курили первую сигарету, нахально укрывшись за мусорным ящичком. Этому их учил более старший товарищ. Костя Радуга. Смешной такой гопник с впадиной меж зубов. К ним присоединилась и младщая сестра Вити – Оксана Антоновна Седько.

Вереница этажей прибавляла отрочьих курчей на тестикулах Вити. Первые драчки и бодыльный драп.

На четвертом этаже он был нещадно затянут моложавой укладчицей Маргаритой в квартиру. Где и возмужал. Вышел гордо. Зачем-то побрил подмышки и мошонку.

На третьем этаже сыграли свадьбу Оксаны и приблудившегося птушнега Акулы. Под свадебной фатой лукаво улыбалось растущее пузцо.

Затем и Витя сыграл свадьбу и тут же развелся. В квартире кредитного типа осталась нервная мать двоих дитя со стервозными носовыми пазухами.

Но вот уже и квакнул замок домофона. Улица, скамеечки, бабушки да семечки. Тут тебе и простор и место для выгула усталых пяток по осенним шебуршным листьям. Печально скрипела качель, наркоманы в песочнице трудно пристраивали кривые иглы в артерии. Эту скопель уравновешивал позитив пернатых мамочек с колясками, раздолье тридевятых королевств да тьма веселых предначерств для алчущей души.

Витя выбрал  столик с воблой, домино и странными товарищами. Ну а что ж? Рядом и баба Валя и Сельпо. И мобильник с мини-оперой.

А на седьмом этаже примыкающего дома слепой старик Святослав Твердохлебов щурится в оптический прицел. Снимает неловких пьянчуг, жарких сифилитичек, промозглых старцов, усталых марафонцев одним ловким движением указательного пальца.

Вот и Витя не успел поставить рыбу. Глухой хлопок и он среди ветвей. Чувствует, как домогается к нему важный голубь. А Витя холоден. Поедает пучеглазым клювом картину за окном панельного дома, где веселый усач брюхатит сдобную бабу.