— Нет, Павлуша, я любил поскудину эту.
— А за что? Жрать готовить могла? Хуй сосала хорошо? Или что?
— Ты не хами, умник ебаный.
— Без хуйни… Ответь за что.
— Жопа.
— Какая жопа?
— В жопу ебаться любила, а очко у нее узенькое такое было, но, бля, как эспандер тугое.
— Так вот в чем… Ну, бог дал, бог взял.
— Давай помянем, любил ее, суку такую. Не красивая конечно была, но до ебли ловка, сноровиста так-то…
Налили из полторашки водки, приняли внутрь, один посмотрел в ясное небо, второй почесал в мудях.
— А ты по что ее отпустил-то? Одну? Да ночью.
— Да в магазин она пошла, в соседнюю деревню.
— Гадионовку?
— Да. Да только сильно крепко выпила прежде, не дошла. Ванька-припадок говорил, что не узнать было, поездом всю побило.
— А что-ж она по железке-то поперлась?
— Да кто разберет теперь.
— Ну да… такие дела…
Налили, выпили, хозяин посмотрел в небо, гость закусил рисовой кашей с потрясающего вкуса салом. Стол был во дворе, из капота москвича сделан.
Две скамейки по обе стороны, костер, трава уже желтая была, но не холодно. Природа такая — теплая осень называется.
— Вот похороню, и пить брошу. В пизду. Заебало.
— Да ну на хуй!? А я как же.
— Сопьешься один?
— Сопьюсь, и сдохну тут.
— Значит — не брошу.
— Дай, я поцелую тебя!
— Спасибо, потом.
— Ну, тогда держи краба!
— Второй, тоже дал краба. (Крепко пожали руки, до хруста)
Выпили, хозяин закусил рисовой остывшей кашей с теплым противным салом, поперчил немного, посмотрел в небо. Гость утер губы манжетой рубашки, стряхнул пепел, открыл пачку погара, посмотрел внутрь.
Это он сделал для того чтобы понять много ли осталось сигарет в пачке, ведь полторашки-то две было, хоть одна изначально не полной была.
— Завтра в больницу пойдешь?
— Да.
— Не ходи.
— Надо. У меня Фиофилактов и Наполеон на перевод в областную. Из буйного еще дед сегодня помер.
— Ну, если так, то тогда да.
— Как же я теперь без нее.
— Хорош. Вон в женском отделении любую бери.
— Это у меня уже четвертая.
— Во-во. А я тебе говорил — нахуя домой-то пациенток забирать. Еби их в кабинете. Нет же бля, сожительниц все таскает.
— Я хочу семью.
— Я тоже хочу, ну кого тебе родит дура? Дурака и родит.
— А какая разница Павлуша? Люблю паскудин этих, люблю.
Налили из полторашки водки, приняли внутрь, один посмотрел в ясное небо, второй почесал в мудях. Каша, погар.
— Друг ты мой.
— И ты мой. Что городишь? Перебрал?
— Сантименты.
— Тогда понял. Спасибо. И я тебя.
— Девятнадцать годков уже знаемся?
— Помнишь, как от ржавой Ленки триппером страдали.
— Помню. Капали на нервы.
— Она хуй сосала как пылесос.
— В булочной бабы лучше сосали.
— Ржавая из булочной была.
Налили водки, приняли внутрь, по сердцу ударило теплом, сивушными ароматами, и Родиной. Один посмотрел в ясное небо, второй почесал в мудях. Осень прикрывала капот теплыми желтыми листьями. Вечер ласкал их лица легкой темнотой. Небо дарило редкие капли, всегда казалось, что это не небо их дарит, а пассажиры далеких самолетов. И жизнь бежала в маленьком селе. Больничка — стояла.  Шел 2003 год...