***
Предисловие
Эта история, совершенно заурядная и бесхитростная, была записана на последних страницах ежедневника, найденного в бардачке купленного с рук автомобиля. Однако бывший владелец упомянутой машины настолько далек от образа графомана и тем более литератора, что нынешний хозяин автомобиля решил поместить рассказ, где получится, предварительно исправив  грамматические ошибки.

***

Чаптер ван,
В которой герой повествования, движимый идеями армейской дружбы, пытается совершить бесчеловечный поступок, но в итоге все складывается неожиданным образом

В подвале казармы сыро, темно и воняет от земляного пола. Шишковатая, налысо стриженая голова Тычка едва освещена тусклой, в двух проходах от нас помаргивающей сорокаваттной лампочкой.
Я примотал тренчиком кирпич на арматурину-двадцатку на манер первобытного молота, затянул, покачал в руке, размахнулся. Кирпич вроде бы с арматурины не соскакивает.
- Давай уже, не тяни, - нервно поерзал ногой Тычок, затушив крохотный, с ноготь мизинца, окурок примы о стенку.
Я с сомнением посмотрел на вытянутую вперед ногу, закрытую кирзой до колена. То, что мне предстояло сделать, энтузиазма у меня не вызывало.
К Тычку приехала подруга с гражданки. Полумифический двоюродный дядька, обнаруженный Вовкой в райцентре уже на втором месяце службы, поселил ее у себя, но в увольнение Тычка не пускали – залетный боец, еще со времен роты охраны залетный. На площадку из роты нас перевели с разницей в два месяца – его поймали, когда воровал сигареты из продуктовой палатке, меня духи сдали. От роты до райцентра было полтора километра, ротный посыльный Дудук за блок сигарет выписывал Тычку увольнительную на весь день, и девушка к Вовке за семь  месяцев приезжала трижды. Дядька  оставлял их в квартире одних и приходил лишь под вечер… А здесь, на площадке, в тридцати километрах от райцентра, все увольнительные – только через замполита полка, Чебуратора. Чебуратор Вовку гнобил, и увольнительную, конечно, не дал.
Я размахнулся, насколько позволял низкий подвальный потолок, ударил импровизированной кувалдой по верхней трети голенища вовкиного сапога, и кирпич вывалился из ненадежной обмотки. Тычок взвыл и схватился за ногу.
- Ну как? – я по-дурацки ухмыльнулся, вертя в руках ненужную уже арматурину. Вовка щупал ногу через сапог.
- Да херня, не сломалась кость, - зло прошипел он, осторожно стянул вниз голенище, задрал штанину. На ноге красовался здоровенный синяк, но переломом и впрямь не пахло.
- Ты ногу неправильно держал, - предположил я, и стал рисовать в воображении правильное для умышленного перелома голенной кости положение ноги: две стопки кирпичей, на одной лежит щиколотка, на другой икры. И кувалдой сверху – хрясь!
От картин, навеянных дальнейшей игрой воображения, я поёжился.
- Хуйня это все, - Тычок прикурил следующую сигарету. – Когда не надо, на сопле поскользнешься и переломаешь все к хуям. Когда надо – пальца не сломать.
- Ну, палец-то можно… - я нашарил в темноте кирпич и подкинул в ладони. Вовка раздраженно цыкнул.
- Да с пальцем меня в санчасти перебинтуют и пиздец, ну там от нарядов освободят, от работ. Хули толку. Мне в госпиталь надо.
На глаза мне попалась труба, оканчивающаяся красным вентилем. Сразу включилось воображение.
- А если тебе ногу ошпарить? Ну, или руку?
Вовка задумался.
- Не, ну нахуй. В санчасти мазью намажит, и все. И потом, что я скажу? С переломом все понятно: наебнулся, сломал ногу. А ожог откуда взялся? Палево.
- Значит, обломался ты с еблей. Все обламываются, и ты обломался, - с внезапной злостью констатировал я, закурил и двинулся в сторону выхода из подвала.
- Ты просто въебать как следует не умеешь, - отозвался Тычок, поднимаясь с накрытой бушлатом теплотрассы.
На выходе, у лестницы уже, пробираясь через кучу кирпичей, я перешагнул через порядочных размеров лужу, кирпич под каблуком левой ноги ушел в сторону, нога подвернулась в щиколотке. Чертыхнувшись и зашипев от боли, я отпрянул назад и со всего маху наступил правой ногой на какую-то хуйню – арматура? стекло? – и взвыл, оглашая подвал трехэтажным матом.

***

Чаптер тво,
Где описываются нехитрые радости не совсем армейской жизни

В санчасти долговязый фельдшер по прозвищу Чукотка поставил диагноз: вывих левой стопы, сквозная рана правой стопы. Подергав на разные лады мою левую ступню и получив с десяток тумаков по тощей спине, Чукотка расписался в своем бессилии. Дыру в правой ступне (от гвоздя-сотки, как выяснилось) он обработал йодом и забинтовал, но уже к утру следующего дня я отчетливо чувствовал пульсирующую боль внутри ранки: загноение. После завтрака, на котором меня не было, наблюдая мои перемещения по стеночке от располаги в сортир и обратно, начштаба дивизиона майор Кривоконь, у которого я ходил в злостных нарушителях устава и дисциплины, плюнул и отрядил меня в госпиталь.
В госпитале был уже к вечеру. В палате со мной лежали два тощих духа с третьего полигона и откормленный даг-черпак со стандартным для дагов именем Мага. Этот с ходу предложил играть в шахматы на сигареты, и после ужина проиграл мне две пачки Бонда. Подружились.
На следующий день, приковыляв после перевязки, Мага с плохо скрываемой завистью в голосе сообщил, что в приемном покое меня ждет девушка.
Не скрывая недоумения, я забрал у него костыли (единственные на палату) и кое-как спустился с третьего этажа на первый.
В роте охраны мы имели возможность хотя бы наблюдать прекрасную половину – ну, девицы штабные там, да и возле чепка весьма условный забор открывал вид на  улицы пусть и военного, но все же – городка.  На площадке же, в лесу, за пятнадцать верст от ближайшей деревни, представление о женской красоте очень быстро расплылось до смутной кляксы, у которой вроде бы должны быть сиськи, жопа и пизда. Сейчас, вспоминая Светку, я готов признать, что внешность у нее была весьма заурядной, но тогда – я потерял голову.
Она пришла передать мне посылку для Вовки – пару блоков сигарет, мыло, вкусно пахнущее зелеными яблоками, и штук десять апельсинов.
- Апельсины съем, тут холодильника нет, не долежат до выписки, - сообщил я, но Светка только махнула рукой.
- Да ты не стесняйся, бери что нравится, если хочешь чего-то еще, я принесу.
- Хочу, - севшим неожиданно голосом сказал я, стараясь не пялиться на Светкину грудь, и мысленно обругал себя последними словами. Тычок, друг, извини, но…
- И чего ты хочешь? – с интересом спросила Светка, накручивая пядь волос на указательный палец.
«Тебя хочу», хотелось шепнуть ей в розовое  ушко, но вслух я ляпнул:
- Водки.
Светка поскучнела, кивнула, выслушала мой инструктаж о проносе водки в военный госпиталь, быстро попрощалась и ушла.
Вечером позвонил Вовка. Стоя в коридоре возле телефона, спиной оперевшись о стену, я рассказал ему свои новости.
- Ты Светку не хочешь выебать? – деловито поинтересовался Тычок, когда я, повинуясь страшным взглядам дежурной тетки-медсестры, собирался уже вешать трубку.
- Да я бы был только за, - честно признался я, уже догадываясь, что к чему, но пока еще не веря предчувствиям.
- Ну так торпедируй. Она не будет против. Хоть ты поебешься, - вздохнул на том конце провода Вовка.
- Поебется она, а я поебу, - машинально поправил я, и на всякий случай уточнил: - А ты что, не против? Она же вроде твоя…
- Ну, моя. Так не пропадать же добру…
Дивизион уже строили на вечернюю поверку, Вовка быстро попрощался и заверил меня, что со Светой все будет тип-топ.
Тип-топ был, и не единожды. Рыжий госпитальный каптер в обмен на две бутылки водки и блок Петра дал мне запасной ключ от госпитальной пристройки, где хранилось постельное белье. Временами он шипел в маленькое вентиляционное окошко, чтобы мы со Светкой вели себя потише, но куда там…  Поставленная раком, Светка издавала такие вопли, что каптерский кот, стерегущий белье от мышей, забивался в угол и, прижав уши, недобро урчал, не скрывая испуга. Но нам было похуй на кота, на мышей, на каптера, на госпиталь, на армию и вообще на все на свете. Год с лишним воздержания давал мне столько прыти и выносливости, что Светка из бельевой выходила на подгибающихся ногах.
Мага поначалу доставал расспросами, потом был послан нахуй, обиделся, и только выигранная пачка Мальборо улучшила ему настроение.
А через неделю Светка уехала – домой, под Питер.
Еще через четыре дня, с освобождением от физподготовки на месяц, выписали и меня.

***

Чаптер фри, последняя,
В которой раскрывается некоторая эфемерность понятия армейской дружбы,

В подвале сыро, темно и воняет от земляного пола.
Прикрутив провода самодельного кипятильника к торчащим из плафона проводам освещения, мы с Вовкой завариваем чифир. На улице трудятся духи – ПХД.
- Ну, и как тебе Светка? – неожиданно, не в тему спрашивает Тычок.
- Заебись, - зажмурившись от удовольствия и от воспоминаний, я отхлебнул из литровой банки обжигающего чифиря.
- А я думал, у тебя есть совесть, - вдруг говорит Вовка и рывком встает с теплотрассы.
- Ты чего? – опешив, я смотрю в спину уходящему земляку. – Сам же говорил – не пропадать добру! – кричу уже я со злостью, но сам все понимаю. И не понимаю все равно.
Хотя и похуй, если честно.

***

Эпилог,
Совершенно ненужный в данном повествовании, но автор не удержался от соблазна пиздануть что-то пафосное и невразумительное

С Вовкой я встретился через полгода после дембеля. Поступив в институт, я не имел ни малейшего желания сидеть на шее у родителей и затеял несложный бизнес в партнерстве с однокурсником. Бизнес был нехитрый: ездили по селам, скупали зерно, мололи на мельнице-элеваторе, где директором был тесть однокурсника, и продавали хлебозаводам в области. В большинстве своем, приходилось проводить много времени в деревнях.
В одной из них я и повстречал Вовку. В черной телогрейке, кирзовых сапогах и шапке-ушанке он практически не вышел из своего армейского образа, курил приму и трехэтажно матерился на все на свете.
За радостными возгласами, похлопываниями и сумбурными расспросами о гражданской судьбе последовал перекидон Тычка в цивильное и затяжной визит сначала в деревенское кафе, а затем на двор к механизаторам, куда мы приволокли пятилитровую канистру Вовкиного изготовления красного вина и купленные мной десять бутылок водки.
Механизаторы смотались к скотникам, принесли здоровенный кусок мяса, порезали, обжарили с луком и картошкой. Помогала во всем упитанная девка лет шестнадцати, бойкая и громкая.
- Как тебе Танюха? – пьяно подмигнул мне Вовка, когда вино кончилось и по стаканам полилась беленькая.
Я пожал плечами.
- Да так. Твоя?
- Ага, - кивнул Тычок, и проникновенно произнес: - Спасибо тебе, что ты Светку тогда… ну… А то я ведь в Питер к ней после армии собирался. А тут – Танюха…
Пожилой тракторист достал откуда-то баян, и над задворками села понеслось пьяное и заунывное:

Не для меня придет весна,
Не для меня Дон разольется,
И сердце девичье забьется
С восторгом чувств не для меня…