7

До Нижне-Полежаевки добрались засветло. Дорога здесь была сухой, тучи обошли село стороной. ДядьМитя очень устал, машину вёл невнимательно, клевал носом и вообще чувствовал себя ужасно. Аля, напротив, с живым интересом разглядывала и узкую речку, и огромный лес, взявший в кольцо село, и сыпала вопросами, на которые дядьМитя отвечал редко и нехотя, отчего казалось, что Аля разговаривает сама с собой.
- О, дядьМить, а речка всегда такая маленькая была, или засохла? Раньше, тётка говорила, у вас тут широко разливалось. ДядьМить, а волки есть в этом лесу? А ягоды? А земляника? Я очень люблю землянику. А Вы?
ДядьМитя кивал и старался изо всех сил выглядеть свежее, но тело ломило, и даже глазами было больно шевелить. «Простыл», - думал дядьМитя, - «Сейчас бы водки с перцем грамм сто пятьдесят. В баню бы ещё. Эх.. И Фроська второй день нормально не кормлена»…
- ДядьМитя, тут вроде налево, тётка говорила, по Широкой – и налево от магазина.
- А?! – встрепенулся дядьМитя, и закрутил руль.
- Да что с Вами, Вы какой-то поникший. Вы не заболели?
- Нет, Аля, всё хорошо. Вон дом Надежды Николаевны, приехали. Пойдёмте, я Ваш чемодан достану, - он остановил Газель, тяжело слез с сиденья, с трудом переставляя ноги, дошёл до кузова, откинул борт и вытащил чемодан. «Нахрена столько вещей?», - вспомнил дядьМитя слова мужчинки из красного Пежо, - Ну всё, если что – заходите, я тут недалеко живу. А я поеду отдыхать, устал очень.
- Хорошо, дядьМитя, спасибо Вам,  обязательно зайду. Ой, подскажите ещё, где здравпункт ваш?
- За церковью, ниже, туда дорога прямая есть, не заблудитесь. Отсюда километра полтора.
- Ох, не привыкла я к таким пешим прогулкам, - улыбнулась Аля, - ну ничего, хоть буду разминаться и воздухом свежим дышать. Всего хорошего, дядьМить, - она подхватила чемодан, со щелчком вытащила ручку и покатила его по асфальтированной дорожке к тёткиному дому.
ДядьМитя еле доехал до своих ворот. Открыть их уже не хватало сил, и он бросил машину на улице. «Наверняка, температура», - думал дядьМитя, - «А у меня и градусника нет. Да и таблеток нет. Чёртово колесо взорвалось. Его ещё чинить», - он поднялся в дом, занёс с собой из коридорчика половину пластмассового ведра воды, другое, помойное, поставил у дверей, сел на стул и начал снимать кроссовки. Голова закружилась, и он чуть было не упал. «Ну, это совсем не дело... Но ничего, лягу, полежу, всё пройдёт». Он шёл к кровати, на ходу стаскивая с себя сырую майку, джинсы и носки, которые оставляли за ним неровную дорогу. На кровать он буквально свалился, трясущимися руками развернул одеяло, залез под него, свернулся в один большой тугой узел и провалился в смесь лихорадочных кошмаров и воспоминаний..
Вспышка... У бабушки склероз. Очень странный, причём. Когда дядьМитя заходит к ней, она его не узнаёт, думает, что это Иван Алексеевич, дядьМитин отец зашёл. Называет Ванюшкой, ничего не соображает. Но где-то в нетронутых глубинах её бедной головы остался талант, и бабушка готовит потрясающе вкусные оладьи, выкладывает их из сковородки прямо на стол, и, глядя добрыми и пустыми глазами на дядьМитю, заливает их из банки прозрачным мёдом, приговаривая: «Кушай, Ванюшка, кушай, нет уже войны, мёда много, муки много». А у дядьМити на мёд аллергия, и он с обидой смотрит то на бабушку, то на оладьи..
Вспышка... На соседней улице третий день умирает крепкая тётка Клавка, и молоденькая фельдшерица Надя сидит у её постели. Клавка командовала отрядом рельсоукладчиков, восстанавливала железные дороги и строила новые, вернулась в село с медалями, но вернулась злая на весь белый свет. Говорят, из-за мужика. Ненавидела всех, особенно детей. Могла запросто бросить из-за забора камнем, отравить собаку или кота. А теперь вот умирает. Мстительные ребята собрались под забором, и Сашка Калязин кричит в её тюлевые занавески:
«Тётка Клавка! Выходи! Сейчас мы грушу тебе оборвём! Выходи, не бойся, мы ж пацаны!»
Мальчишки злорадно смеются, а Надя молча закрывает окна.
Потом она рассказывала, как грозная тётка Клавка, разбитая инсультом, перед смертью плакала. И это было страшно. Плакала и говорила: «Какой же мне рай, Надюша? Что за жизнь я прожила? Ни для кого, ни для чего. Впустую шестьдесят лет. И теперь куда? Из ада в ад. Прощай. Попроси у всех прощения за меня».
Хоронили её после этой истории всем селом, а две медали, приколотых к маленькой красной подушке, забрал неизвестно откуда взявшийся Клавкин муж.
Вспышка... ДядьМитя вернулся из армии, гоняет по селу на мотоцикле в дембельской форме. Тётки со скамеек умильно смотрят вслед, в коляске мотоцикла сидит Светка. Дождалась Светка дядьМитю из армии, не соврала, не обманула ни в чём. Два года ждала, никто слова про неё плохого не скажет. А раз дождалась – скоро свадьба. Вот и летает пьяный дядьМитя на мотоцикле по селу, и всех приглашает на праздник.
Вспышка... «Знала бы я, что ты тварь такая, стала бы я себя беречь столько лет? Ко мне кто только не подкатывал, всех отгоняла, говорила, придёт мой Митрофан, вот тогда я и заживу. А ты, что ты из себя представляешь? На кого ты выучился? На шофёра-пчеловода? Это что за работа такая? Даже сказать стыдно! Мить, я молодая, ты понимаешь? Мне двадцать три года, я жить хочу! Нормально жить!  Не тащить тебя, пьяного, от друзей домой. Что ты сделал в жизни хорошего? Сына нашего по пьянке? Хорошо, хоть сын нормальный родился. А ты, придурок, зачем пьяный в райцентр попёрся и его записал как Артёма? Я ж просила тебя, назови Максимом! А теперь что? Артём Артемьев. Отец - Шофёр-пчеловод. Ненавижу тебя! Какой от тебя толк? В койке с перегаром, ничего не шевелится, денег не зарабатываешь. Либо сам дай мне развод, либо через суд тебя раздену и разую. Не шучу. И сына ты больше не увидишь». Светка не обманула. ДядьМитя после того вечера сына больше не видел никогда. Да и, честно говоря, не особо пытался искать ни его, ни Светку.
Вспышка... ДядьМитя получает зарплату. С северными получается очень хорошая сумма. Треть зарплаты пропивают сразу же в городском ресторане. Могут себе позволить. Нефть добывают, зарабатывают прилично. О том, чтобы отправить родителям хоть копейку, дядьМите и в голову не приходит. Раз в год заезжает в родное село, рассказывает мужикам заполярные байки, привозит стопку собачьих шкур, из которых мать по шаблонам вырезает заготовки, а потом, прокалывая пальцы и ойкая, шьёт высокие лохматые шапки. И так из года в год. Отец просит: «Митрофан, возвращайся уже, тебе сорок лет скоро, мы немолодые, дом надо поддерживать, женись, остановись, это ж не жизнь у тебя!». Но весёлый дядьМитя целует мать, обнимает отца и вылетает за ворота, где его уже ждёт таксист из райцентра, чтобы довезти до вокзала…
...В полузабытьи, дядьМитя открыл глаза. Язык присох к нёбу, губы горели, тело колотилось и не слушалось. Он скатился с кровати, и босиком, завёрнутый в одеяло, вышел в кухню за водой. «Хорошо, что ведро приготовил», - подумал дядьМитя, зачерпнул кружкой немного и выпил залпом. Вода встала где-то в груди, он ощутил ледяной ком и закашлялся. Стало легче, но колотить начало с удвоенной силой. ДядьМитя добрёл до помойного ведра, случайно обмочил край одеяла и, опираясь о стену, вернулся к кровати. Его лихорадило так, что зубы выбивали звонкую неритмичную дробь, и казалось, что сейчас тело замрёт в одной немыслимой судороге и дядьМитя замёрзнет насмерть.
Едва  он коснулся подушки, как в голове снова вспыхнуло…
Очередная зарплата. Пьяная бригада завалилась спать в вагончике. Среди ночи зажигается свет, сморщенная  повариха Полина Леонидовна трясёт дядьМитю за плечи и быстро-быстро шепчет: «Митрофан Иванович, срочная пришла днём, пока ты в городе был. Родители твои умерли. На похороны надо ехать завтра». Но на следующий день дядьМитя похмелялся, и под этот опохмел помянул и родителей. Вышло как-то залихватски, все шутили, кричали: «Мы-то живём, не тухни, дядьМить, всё сложится!». А он не печалился. Пил наравне со всеми, пел песни, а Полине Леонидовне дал денег на телеграмму и бумажку, на которой криво написал: «На похороны приехать не могу. Работа. Земля пухом. Митрофан.»
Через три дня, протрезвев, он молча зашёл в контору, уволился, никому ничего не объясняя, забрал расчётные, собрал маленький рюкзак и уехал домой. Вся дорога заняла один день –на вездеходе до города, оттуда самолётом до Москвы, а там поездом до райцентра часов семь. ДядьМитя в дом не пошёл, а сразу отправился на кладбище. По дороге встретил Андреича, тот, не стесняясь, плакал и рассказывал дядьМите, как родители попросту угорели, набив печку торфяными брикетами, как нашла их Сипадуиха, заглянув за мукой, как хоронили их, и плакали тоже все-все, и какие хорошие были люди, дядьМитины родители. Уже на кладбище на дядьМитю рухнуло небо, тяжелее не бывает. Он упал, обнял песчаные холмики двух скромных сельских могил, в ногах которых стояли простые кресты, сваренные из водопроводных труб; упал и рыдал громко, в голос, оставив три четверти души и сердца на этом погосте, потом успокоился и еще полчаса просто сидел и гладил железную табличку с красными буквами: «Артемьевы. Иван Алексеевич и Анна Борисовна».
На север он больше не вернулся. На накопленные деньги купил Газель, отремонтировал домик. Так началась его настоящая жизнь.
В голове снова вспыхнуло, и на дядьМитю навалился очередной кошмар. Что-то огромное, чёрное и косматое трясло его за плечи и гудело: «Митрофан! Митрофан Иваныч! Вставай! Вставай, кому говорю!». ДядьМитя собрал последние силы, вскочил и вцепился в этот ужас руками. Тот, почему-то, по-человечески завопил и стал отдирать дядьМитю от себя.
- ДядьМитя! Митрофан! Это я, Иоанн, ты что, очнись, ты что?
ДядьМитя, не отпуская рук, глубоко вдохнул, тряхнул головой.
- О.. Иоанн. Откуда ты тут?
- Я иду к тебе, вижу – Газель прям поперёк улицы стоит, калитка открыта. Зашёл – а ты бредишь, какого-то Андреича зовёшь. Ты заболел?
- Да, наверное. Сил нет.
- Я за доктором, потерпи.
- Ты погоди. Сколько я лежу так?
- А я и не знаю. Если приехал вчера, то сутки.
- Я ж и не помню, когда было вчера, когда сегодня.
- Давай, давай, брат, отдыхай, я за врачом.
ДядьМитя кивнул, осторожно отпустил бороду Иоанна и медленно лёг.

8

Его разбудил лай Фроськи и осторожный стук в окно со стороны двора.
- Открыто! – слабо крикнул дядьМитя, и начал тяжело вставать с постели. Из коридора послышалась возня, хлопнула входная дверь, и в дом вошла Аля в тонком светлом плаще и с квадратным чемоданчиком, на боку которого был нарисован маленький красный крест в белом круге. ДядьМитя в ту же секунду увидел свой дом её глазами: грязная клеёнка на столе, давно не мытый пол, торчащее прямо на виду помойное ведро, внутри которого жёлтый цвет сильно контрастировал с белой эмалью, разбросанные по полу вещи и сам дядьМитя, бледный и трясущийся.
- Здравствуйте, дядьМитя!
- Здравствуйте, Алевтина Олеговна, - он замялся и быстро добавил, - Аля.
- Что с Вами? Заболели, батюшка сказал?
- Вроде бы. Колотит меня.
- Это температура, точно, - она быстро прошла через кухню к дядьМите, сбросила плащ и приложила прохладную ладонь к его лбу, - Вы что-нибудь уже выпили?
- Нет, у меня нет ничего, и градусника тоже.
Аля, тем временем, раскрыла чемодан, достала из кармашка ртутный термометр, встряхнула и передала дядьМите.
- Давайте померяем, потом я Вас послушаю и будем решать, что с Вами делать.
ДядьМитя зажал прохладный термометр подмышкой и присел на кровать, а Аля прошлась по комнате, задержалась у полок с книгами, потом посмотрела на стол и увидела «Остров Погибших Кораблей».
- Ух ты, Вы тоже Беляева любите? И у меня папа целую библиотеку собрал, - она вдруг улыбнулась и поморщила лоб, что-то вспоминая, - Я как-то взяла «Человека-Амфибию» с собой на работу, на ночное дежурство. Сижу, читаю, заходит завотделением, видный такой мужчина, и, как я думала, начитанный. Улыбается мне, смотрит на книжку, а там на обложке Ихтиандр нарисован в своих очках, грустный такой. И тут этот завотделением спрашивает с умным видом: «Это, Алевтина Олеговна, про что книга? Про дайверов?»
Аля захохотала, дядьМитя юмор не оценил и серьёзно переспросил:
- Про кого?
- Про дайверов, - вдруг сникла Аля, но потом опять повеселела, - Я ж забыла, откуда в Полежаевке вам знать, кто такие дайверы? Это, дядьМить, так аквалангисты теперь называются. Про них часто показывают по телевизору, как их акулы едят. А где Ваш телевизор?
- А у меня его нет. Не смотрю.
- Совсем-совсем?
- Совсем. И радио у меня нет.
- А что Вы делаете в свободное время?
- Читаю. Или думаю. С машиной вожусь. Да и в огороде дел хватает. И всё.
- А кто сейчас президент, знаете?
- Ну, это знаю, в Москве весь город увешан его плакатами.
- И всё-таки Вы, дядьМить, инопланетянин, со звезды КЭЦ, это я Вам точно говорю, - опять засмеялась Аля, - Давайте градусник.
ДядьМитя подал ей стеклянную палочку, Аля взглянула на неё и изогнула брови.
- Ничего себе! Тридцать восемь и девять! Это для деток такая температура – не страшно, а как Вы держитесь – совершенно не понятно! Встаньте, повернитесь спиной, я Вас послушаю, - она достала из чемоданчика фонендоскоп, вставила трубки в уши и стала ждать, пока трясущийся дядьМитя вылезет из-под одеяла.
Тот медленно выпрямился и, дрожа, начал шумно дышать.
- Почти всё нормально у Вас в лёгких, дядьМить, а давайте, и сердце послушаем, повернитесь.
ДядьМитя повернулся, Аля придвинулась к нему ближе  и приложила пластмассовый фонендоскоп к груди. Ему вдруг снова стало жутко неудобно и стыдно за свой маленький неопрятный дом, а ещё за то, что он третий день не мылся, наверняка воняет хуже Фроськи. Аля, с непроницаемым лицом, резкими движениями водила фонендоскоп по его потной груди с редкими волосами, как будто чертила карту наступления по всем фронтам.
- Митральный, трикуспидальный, - тихо-тихо приговаривала она.
- Что? Прикус педальный? – прислушался дядьМитя.
- Да нет, трикуспидальный, так клапан сердечный называется, - улыбнулась Аля, - я, когда деток выслушиваю, такое приговариваю. Они слышат незнакомые слова и затихают, думают, что я шепчу волшебные слова, от которых они выздоровеют.
- Я уже чувствую себя хорошо, - попробовал тоже улыбнуться дядьМитя.
- На самом деле, ничего серьёзного и сверхъестественного с Вами, простудились Вы, конечно, сильно, но ещё пару дней помучаетесь, а потом всё станет, как прежде.
- Помучаюсь?
- Да я шучу. Сделаю сейчас Вам укол, температура спадёт, потом попьёте вот эти таблеточки, - Аля достала два блистера, - По две три раза в день. Если, вдруг, почувствуете себя хуже – звоните, вот вам номер, - Аля достала из чемоданчика ручку, быстро написала цифры на бумажке из того же чемоданчика и подала её дядьМите.
- Это что? – спросил он.
- Мой номер.
- А почему такой длинный?
- Это мобильный, - медленно сказала Аля, изумлённо догадываясь, чему удивляется дядьМитя, - А у Вас мобильник-то есть, дядьМить?
- Нету, - отрешённо сказал дядьМитя, - Но я уже давно собирался купить, - соврал он, - Так что скоро Вам позвоню.
- Хорошо. Теперь укол, - она зашелестела упаковкой шприца, ловко срезала головку ампулы, вобрала жидкость и выжидательно повернулась к дядьМите.
- Ну?!
- Что – ну?
- Снимайте трусы.
ДядьМитя упрямо помотал головой.
- Да что Вы? Я же врач, меня не надо стесняться. Повернитесь ко мне задом и оголите его немного.
ДядьМитя со вздохом подчинился, подцепил большим пальцем резинку трусов и сдвинул её на сантиметр вниз. Аля неожиданно стянула их с него до колен, одним движением левой руки провела ватой со спиртом по коже, а правой резко уколола шприцем. ДядьМитя вздрогнул и покраснел.
- Вооот и всё, - растягивая букву «О» вместе с движением поршня шприца, пропела Аля, и так же молниеносно, как и вводила, выдернула иглу.
- Лёгкая у Вас рука, - похвалил дядьМитя, быстро-быстро прикрывая зад.
- Я же педиатр, не забывайте, - очень серьёзно сказала Аля, собирая разбросанные по чемоданчику обрывки бумаги и ампулу, - Всё, дядьМить, выздоравливайте. Я пойду.
Она надела плащ, завязала пояс, защёлкнула чемодан и медленно подошла к дверям.
- Счастливо, позвоните мне обязательно, - обернулась Аля
- Хорошо, позвоню, - сказал дядьМитя, ему вдруг стало тепло и легко, он поглубже зарылся в постель и крикнул вслед Але, - Дверь не закрывайте, у нас в селе никто не закрывается, до свидания!
Снова залаяла со двора Фроська, хлопнула калитка. ДядьМитя уснул.