Мы особо не прощались – на улице собирался дождь, и вообще, что до меня, то я ненавижу такие вот затянутые ситуации – вроде, и надо бы что-то из себя выдавить, да уже нечего…
Ты стояла у окна на кухне и, глядя за окно на бьющиеся на ветру деревья и клубы пыли, молча курила. Нам и в самом деле не о чем уже было говорить, споры осточертели, воркования утратили смысл. Вероятно, ты - может, и не понимала, но - по-женски точно чувствовала момент и просто курила, ничего не говоря.
Я стоял, прислонившись к холодильнику у окна, и усиленно пытался принять проникнутый ситуацией вид. Я рассматривал твои голые ступни, поставленные вместе – нежные и красивые женские ноги – затем поднимал взгляд на бежевые полотняные брюки, которые так тебе шли – мы купили их месяц назад, когда все еще не было так скучно…
Ты примеряла тогда все подряд в каждом магазинчике, мы дико веселились, просто катались со смеху – и ты и я – когда ты изображала то надутую даму, то беспризорника, то танцора… А между магазинами мы забегали в многочисленные летние кафе, чтобы на скорую руку перекусить и вновь нырять в зеркально-трикотажный омут магазинов…
Я любил тебя.
Пепел твоей сигареты упал, не выдержав собственного веса, тебе на брюки – ты лишь глянула мельком и вновь принялась разглядывать деревья за окном.
Ты уже не смотрела на меня – а я точно знал, что тебе этого очень хотелось - я же без стеснения делал это, хотя и чувствовал легкий стыд… В конце концов, теперь уже поздно выяснять, чья вина весомее, да и вообще - какое это могло иметь значение, если ни извиняться, ни пытаться что-то спасти сил и желания у нас уже не было.
Ситуация была, как всегда, совершенно по-идиотски пуста – накопился груз мелких обид и вот он обратился истерически-радикальным решением – раз уж мы, такие-сякие, до того не подходим друг другу, значит, надо разбегаться, пока не начали хвататься за ножи…
Идиотизм.
А потом у тебя уже не осталось сил изображать холодное презрение и задетую гордость – на сей раз ты сдалась первой, хотя, вероятно, понимать всю инфантильно-бредовую сущность ситуации мы начали одновременно. А сейчас ты, думая, что я действительно желаю расставания, отчаянно ждала опровержения этому.
А я садистски молчал, мстительно вспоминая недавний твой надутый вид, вскинутую голову и поджатые губы.
Тогда мне действительно пришлось несладко – я отходчивее тебя и перестал дуться намного раньше, хотя и не желал этого показывать. Я просто хмуро и отстраненно перемещался по квартире, сурово отвечал на немногие твои вопросы, сухо и – надеюсь – безразлично задавал свои и отчаянно боялся, что действительно все кончено…
Не знаю, сколько бы это продолжалось – ясно уже было, во всяком случае, мне, что расставания всерьез нам не хочется – если бы ты не сдалась.
Теперь дирижер у оркестра был один и все инструменты играли ту лишь партию, которая была угодна мне.
Мы продолжали спать и обедать порознь, а если и ужинали вместе, то молча. Я усиленно делал вид, что не замечаю твоих потерянных взглядов и горестных созерцаний пейзажа за окном. Ты никогда не курила постоянно, теперь же покупала себе сигареты, обиженно не желая притрагиваться к моим, и курила их одну за другой.
Я тебя просто обожал.
Я много раз задумывался над тем, что теперь у меня есть возможность выйти из этой ситуации победителем, расстаться с тобой, не будучи посмешищем, и начать что-нибудь новое, но…
Я действительно любил тебя.
Я просто на стены лез, когда не знал, где ты и что с тобой, от сознания того, что ты меня, такого непутевого и безалаберного, можешь бросить, я приходил в истерику.
Но ты не бросала.
Когда мне доводилось общаться с юными особами женского пола я невольно – да и вольно тоже – сравнивал их с тобой и приходил в ужас от их убожества… Я их не понимал, они были если и хороши, то настолько бестолковы и далеки от меня, что мне хотелось поскорей тебя увидеть, расцеловать тебя, обнять… Ты действительно красива – это подтвердит любой мужчина, и кроме того, ты еще и одухотворена, уж я-то знаю тебя так, как никто не знает.
Впрочем, как и ты меня.
Пока ты глядела за окно, сигарета догорела и обожгла тебе пальцы. Ты выронила ее и, досадуя на свою неловкость, шмыгнула носом. Присев, ты подняла окурок и виновато посмотрела на меня.
Я хмыкнул и перевел взгляд за окно.
Пожалуй, оркестровку пора было заканчивать.
Наконец, ты не выдержала.
-    Надо бы поторопиться – собирается дождь…- сказала ты то, что итак было понятно.
-    А я что – кого-то задерживаю?- я склонил голову на бок.
-    Ты меня не проводишь?- почти отчаянно спросила ты.
-    А стоит?
-    Ну, не хочешь – как хочешь…- и ты, собрав волю и остатки гордости, медленно двинулась в переднюю.
-    Послушай, я имею в виду, стоит ли тебе уезжать?
-    Зачем же ты так…- ты всхлипнула.- Издеваться-то зачем?
Я подошел к ней и сделал, наконец, то от чего едва сдерживался все эти дни. Я и сам уже чуть не ревел – мне было жаль нас обоих и стыдно, стыдно до слез.
Я просто обнял ее.
-    Я люблю тебя…- прошептал я ей на ухо, скрытое светлой длинной прядью.- Я тебя очень люблю… Прости…
Она выронила сумку и, почти без сил склонив голову мне на плечо, наконец, зарыдала.
И мы шептали, плача, друг другу клятвы, мольбы о прощении и признания в любви, и трудно сказать, были ли когда-либо во всем мире сердца более открытые, чем наши в тот момент.
Ведь мы действительно любили друг друга, но только теперь по-настоящему это поняли.

                                                                                    030803