Иллюстрации: toniivers

Начало тут:
http://udaff.com/read/creo/114451/
http://udaff.com/read/creo/114512/
http://udaff.com/read/creo/114628/
http://udaff.com/read/creo/114910/
http://udaff.com/read/creo/115307/

Элеонора Захаровна Хлань напала на след нарушителей только к вечеру, перед тем обстоятельно и с пристрастием допросив о предполагаемом маршруте бегства укусившую Шмеерзона крысу. Внимательный читатель, прочитав это, ухмыльнётся про себя и воскликнет вслух: «Да вы совсем ебанулись что ли, наркоманы херовы!? Как это крысу можно допросить?». Отрицать не будем – злоупотребили в первом абзаце, полдня пёрлись, представляя говорящую крысу, подписывающую показания кровью из собственного пальца. Но надо сказать в свое оправдание, что при профессиональном подходе к процессу добывания истины по делу любой запоет курским соловьём – будь ты крыса, украинский экс-премьер, антарктический пингвин или австралийский вомбат.

Чудом сохранившаяся в сырых катакомбах старушка недавно справила восьмидесятилетнюю годовщину, а выглядела на пятьдесят, правда, в сумерках и с небольшой натяжкой – например, если поймать её в этих сумерках, поставить раком и тянуть со всей силы за волосы. Дрябловатая кожа, изрядно напитанная известковой водой, обтягивала хорошо натренированные мускулы, суставы без залежей крупной поваренной соли и остальную пышущую здоровьем требуху. Захаровна пребывала в тонусе. К тому же за годы, проведенные под землей, у неё крайне обострился нюх. 

Цепная сука подземной гэбни, прозябавшая в катакомбах последние полстолетия и ни разу не нарушившая инструкций, выбралась на поверхность и направилась к железнодорожному вокзалу. Бдительно озираясь и принюхиваясь, она шла по Екатерининской улице, стараясь не поддаваться холодным щупальцам охватывающей её паники. Под потертой кожанкой она крепко сжимала нагревшуюся от напряжения рукоятку верного маузера.

А вокруг бурлил неузнаваемый до безобразия город. Мимо неслись одетые в странную одежду стаи прохожих. Черно-белая офисная шушера с дерматиновыми портфелями, молодежь с проводами в дырявых ушах, будто по тайному сговору насравшая себе в пёстрые брюки и пешеходы среднего возраста, одетые в разносортную дрянь, шли, не обращая никакого внимания на вооруженную бабулю в довоенной тужурке. Отдельные блядовитые особи, ряженные в такое, что Захаровна постеснялась бы надеть даже под белье, давили фасон и высоко несли свои гордые лица, горячие телеса и потасканные личины. Только старики почти не изменились.   

С удивлением старая коммунистка смотрела на сверкающие лаком бока дорогих автомобилей, неоновые всполохи реклам и неизвестные названия магазинов.  Множество бутылок с иностранными надписями, плотными рядами выставленных в витринах, повергали ее трезвую душу в смятение. А обилие колбасных изделий в продуктовом магазине «Хлеб, канцтовары, пополнение счета» заставило желудок, поглощавший последние пятьдесят лет продукты с армейских складов длительного хранения, нервно тарахтеть и урчать в брюхе, как заведенный мопед «Карпаты». У всего увиденного было только одно логическое объяснение – ОКУПАЦИЯ, БЛЯДЬ!

Из подворотни, около ресторана «Дичь» к ней кинулся странного вида парень, одетый в рубаху-косоворотку, вышедшую из моды во времена первого менструального цикла Марии Склодовской-Кюри, штаны цвета хаки с великим множеством карманов и обутый в высокие ботинки на толстой подошве. Ботинки были похожие на ту самую ленд-лизовскую обувку, в которых щеголял в 1946 году Павел Анатольевич Судоплатов, лично вербовавший молодую Э.З. Хлань. На щеке у парня красовался выполненный гуашью жовто-блакитный флажок, а на шее небрежно повязан бело-голубой шарф с надписью «Динамо Киiв».
 
  – Слышь, капуста гнилая, лавруха есть? – на непонятном овощном наречии обратился к кавалеру трёх боевых орденов ботиночный франт.

    «Задави меня студебеккер, если это не оуновский агент», – подумала Захаровна, привычно делая мысленное ударение в слове «агент» на букве «а», одновременно уходя с линии атаки и готовясь к превентивному поражению коленной чашечки опорной ноги противника.
   
  – Бабах! – четко сработал маузер, произведя это самое поражение.

«Агент» истошно заорал, падая на тротуар. Обеими руками он ухватился за раненую ногу, скосив глаза на длинный ствол маузера, упершийся ему в подбородок. «Нихуя себе, сходил в спорт-бар за любимую команду поболеть», – пожалел себя фанатик. Он с трудом понимал, чего хочет от него вооруженная до зубных протезов старая сволочь.
 
  – Тэкс, говно павианье, быстро изливайся: имя, звание, кем заброшен? И с какой целью ты, петлюровец злоебучий, в гаманке иностранные деньги носишь?

Захаровна одновременно с блиц-потрошением ловко шмонала пленного, рассовывая добычу во вместительные карманы кожанки:

  – Ишь ты, гривны, блядь! А где рубли?

  – Какие рубли?

  – Советские, какие ещё, буратино ты закарпатское!  Что у тебя в кошельке? От деревянной пизды опилки? Где нормальные деньги?

Пленный молчал, с ужасом косясь куда-то за плечо страшной старушки, явно передознувшейся чем-то весьма забористым.
 
  – Ты за спину мне не смотри, жопошник, на такие простенькие финты даже дети малые не покупаются, – хмыкнула Захаровна, но внезапно засуровела лицом, почувствовав затылком прикосновение пистолетного ствола.

«Девять миллиметров», – прилежно отрапортовала затылочная кость. На другом конце пистолета волновался капитан Небаба, крепко сжимая рукоятку. После позорного провала операции по задержанию Куклы и сотоварищей, он был переведен на унизительную для его высшего юридического образования должность дежурного по медвытрезвителю. Выстрел старого маузера привлек его внимание и изменил маршрут следования из вытрезвителя в оружейную комнату райотдела, для обмена табельного пистолета на карточку-заместитель.
 
    – Брось пушку, ветошь старая, я из милиции, – внезапно севшим от волнения голосом пробулькал Небаба. Он впервые задерживал преступника, вооруженного лёгким стрелковым оружием, и очень боялся совершить какую-нибудь ошибку.

    – Если я ее брошу, она выстрелить может, потому как шептало изношено, а настрел такой, что тебе и не снился, – презрительно сказала старая ветошь. – Где только вас набирают в полицаи румынские, таких остолопов. Лучше я его тихонечко положу, ага?

    

Небаба, не ожидая подвоха, провожая взглядом аккуратно уложенный на асфальт маузер, вдруг почувствовал, как его ноги отрываются от земли и взмывают в небо с такой скоростью, как будто их подбил пизданувшийся с вершины горы телеграфный столб. Захаровна, молниеносно извернувшись из положения «на карачках», сбила капитана с ног.

  – Чвяк! – упитанная тушка Небабы шлепнулась на асфальт.

  – Дадащь! – гулко кашлянул табельный пистолет, когда его стали выкручивать из руки хозяина жёсткие старушечьи пальцы.

  – Даёбтвоюмать! – заорал динамовский фанат и схватился за вторую простреленную  чашечку.

  – Ты что, совсем румын? Батюшки! Гля, чуть ботиночки заграничные вьюноше не испортил. Вставай, со мной пойдешь. Ты теперь соучастник, как ни крути, – решила взять себе  помощника Захаровна.

  – Куда?

  – Да тут недалеко. А будешь брыкаться, я тебя уголовке сдам или мудя прострелю, – пригрозила Небабе старая кошёлка и заставила хранителя правопорядка совершить уголовно наказуемое деяние, квалифицирующееся как разбой – раздеть до нижнего белья невезучего фаната и переодеться в молодежные шмотки, чтобы не палить преследующую  группу милицейской формой. Захаровна также конфисковала ментовскую ксиву, а затем нахально присвоила себе ботинки несчастного фаната, видимо, исходя из соображения, что ношение подобного артефакта добавляет ей плюс стопицот к выносливости и минус тридцать к возрасту.

Попавший в тиски обстоятельств Небаба уныло плелся позади постоянно что-то нюхающей безумной старухи с перекинутыми через плечо трофейными шкарами. Гуськом они дошли до вокзала, вышли на платформу и увидели, как от неё начинает трогаться  поезд.
  – Уходят, негодяи. Быстро в вагон! – Захаровна ткнула в бок Небабу вороненым маузером.

«Нихуя себе, недалеко», – подумал капитан, прочитав бело-голубую надпись «Одесса-Москва», и хотел было рыпнуться в сторону дома к уютному продавленному креслицу, цветному телевизору и сомикам в аквариуме, но получил такого сурового направляющего подзатыльника костяной ногой, что чуть не сбил с ног проводника на входе в тамбур.   

Захаровна пошепталась с проводником, который во время беседы понимающе кивал и испуганно таращился на суровою бабку, беспрерывно икая. Через минуту им тут же выделили два места в отдельном купе.
  – Ну, подельничек, давай знакомиться, – Захаровна щелкнула никелированным замком и плюхнулась на пухлое купейное сиденье.

  – Вы, вообще, кто? – ошарашено спросил капитан, когда они уселись друг напротив друга за столиком.

  – Я – баба Эля.

  – А я – Небаба Вася.

  – Я вижу, касатик. Фамилиё твоё как? 

«Касатик» ужасно уставился на вопрошавшую.

  – В смысле?

  – Чего вылупился, как баран на библиотеку? Фамилия, имя, отчество, год рождения, место работы. Быстро!
 
  – Небаба Василий Васильевич, семьдесят четвертый, медвытрезвитель номер один. 
 
  – Теперь ясно… так бы сразу и сказал.

  – Так я сразу и сказал.
 
  – Поговори мне тут еще, баобаб таёжный. Будешь дупло открывать, когда я разрешу. 

Вдруг дверная ручка задергалась, Захаровна затаилась и только через пару минут настойчивого ломания ни в чем неповинного железнодорожного имущества чуть приоткрыла дверь и выглянула в узкую щель. Там виднелись кудрявые белокурые волосы, торчала крупногабаритная грудь, и дрыгались наряженные в обтягивающие лосины длинные ноги, воткнутые в красивую, спелую жопу. Рядом стоял большой чемодан и огромная клетка с парочкой кроликов. Обладательница всего этого добра видимо не хотела ехать в Москву стоя в коридоре, поэтому ломилась в купе как пьяный дембель в закрытый туалет.

  – Вам, блядь, кого? – вежливо поинтересовалась Захаровна.

  – Открывайте! Тут мое место! Двадцать четвертое! Вот мой билет! Я хочу уже сесть, наконец! – запищала тоненьким голоском блондинка.

  – Вот же ж падло железнодорожное, а ведь мамой клялся, что обеспечит конспирацию… – проворчала себе под нос старуха и широко распахнула дверь, явив охваченного легким возбуждением Небабу. – Заходи, деточка, милости просим.

Не успела новая знакомая рассовать вещи, как в купе боком пролез толстый  седоватый пассажир с двумя чемоданами, сердито выводя носом удивительное сольфеджо. Чудилось, будто в его рыхлом носу во время выдоха булькают сопли вперемешку с сушеными козявками, и он вот-вот высморкается, но по загадочным причинам не делает этого. Пассажир, оглядев попутчиков, прыснул смехом, хрюкнув так, что показалось, будто следом он прыснет зеленой соплёй в лицо Небабе из своей музыкальной носопырки. Но этого, к счастью, не произошло. 

  – Благословен будет сей динамический объект, ставший нашим временным пристанищем, и гостеприимный хозяин его, и волы его и ослы его! – возопил новый попутчик, после чего подмигнул как-то всем сразу. Беззастенчиво плюхнув увесистый чемодан на колени Небабе, он достал оттуда литровую бутылку водки, гигантскую индюшку-гриль, пять килограмм помидор-микадо, сплюснутую головку сыра и трехлитровую жестяную банку с атлантической селедкой.
   
  – Вы в одну каску этот натюрморт собираетесь съесть, товарищ? – поинтересовалась голодная, как тамбовский волк, Элеонора Захаровна.

  – Ну, «волы его» это понятно – локомотивы, а вот откуда в поезде ослы? – сердито проворчал Небаба, которому чемодан чувствительно прищемил пощаженные Захаровной мудя.

  – Батюшка, а благословите еще и кроликов! Это не просто кролики! Это особая, выведенная в лаборатории порода в рамках программы «Санитары города»! Этих специально обученных боевых кролей выпускают по ночам на улицы, и они спариваются  до смерти с распоясавшимися бродячими котами, собаками и бомжами! Питаются крысами и тараканами! Я эту пару на презентацию в Московскую мэрию везу! Там сама Ирина Собянина присутствовать будет! – пулеметно затараторила блондинка.

  –  В дополнение к вышеблагословленным – благословенны будут и кролы его, чего уж там! Один осел в вагоне точно наличествует – сие наш проводник, который меня в тамбуре кипятком ошпарил, сука богомерзкая. Присаживайтесь, бабушка, закусим, чем бог послал! – ответил сразу всем троим странный пассажир, основательно усаживаясь у окна и с хрустом сворачивая голову водочной бутылке…



    В вагонах пассажирских поездов пьют. Все и всегда. Беззаботно пьют обгоревшие на солнце отдыхающие, жадно пьют вырвавшиеся на волю командированные, осторожно пьют молодые девушки, стремящиеся к интернет-возлюбленному через половину страны,  радостно пьют перспективные молодые люди, едущие на похороны богатой бабушки. Пьют даже сами железнодорожники и сопровождающий состав наряд транспортной милиции – и те и другие исключительно по многолетней привычке, неискоренимой никакими реформами в их полувоенных ведомствах. Шестое купе в полном составе не стало ренегатствовать, а неумолимо двигалось по наезженной колее. Через два часа после отправления на столике томно покачивала обглоданными ногами недоеденная индюшка, катался, изредка прижимаясь к ней красным боком, последний оставшийся в живых помидор, жалобно позвякивали под столом два опустошенных водочных сосуда. Шел третий литр пути – время философских бесед…

  –  Вася, ты пойми – я же священник, хоть и бывший. То, что мы сейчас так много жрем и пьём – ни разу не чревоугодие, – владелец рыхлого органа обоняния, Говард Иванович Щи, сосредоточенно обгладывал крылышко, напоминающее по размерам детскую руку. – Чревоугодие – это когда жена предлагает тебе предаться утехам любовным, а ты так нажрался жареной картошки на ночь глядя, что тебе даже трусы снять тяжело. Давайте же выпьем и за прочие радости жизни. За грехи! Без них наша жизнь была бы просто жалким существованием.

И экс-священник со значением пронзительно посмотрел на владелицу боевых кроликов, которая сказалась «просто Наташей».

  –  А вообще, я как обладатель «Жигулей» люблю поезда. Поезд всегда доезжает до нужной остановки. А «Жигули» – это не машина, это – стиль жизни. Многие так живут: им давно пора на свалку, а они всё скрипят, разваливаются на части, сдают себя в ремонт, но коптят и зачем-то едут неизвестно куда. Давайте выпьем за то, чтобы мы всегда знали, куда едем.

Все выпили, в том числе молчавшая всю дорогу чекистка, а торопыга Небаба так резко опрокинул стакан, что расплескал себе часть напитка на лицо и уши: он очень хотел знать, куда едет.   

Как известно, пассажиры в поездах не только пьют, но еще и занимаются всяким развратом. Чаще всего друг с другом. Пассажиры-одиночки нахально мастурбируют в туалетах. Другого объяснения, почему там все время занято, нет: ну, нельзя так беззвучно и долго срать и чистить зубы, честное слово. Капитан Небаба отчаянно хотел предаться этому самому разврату. И не как пассажир-одиночка с грубым бесчувственным кулаком, а в компании с белокурой владелицей хищной пушнины. Во время попойки он напускал столько флюидов, что пришлось открывать окно и проветривать купе. Глядя на кондиционные прелести спутницы, капитан и думать забыл про свои трудности и неумолимо шел на сближение. Закаленная в боях за свою поруганную честь Наталья, пившая наравне со всеми, держала дозу и дистанцию, несмотря на алкоголь и флюиды.

К концу третьей бутылки Говард Иванович залез на верхнюю полку, и вскоре оттуда раздался переливчатый храп. Старуха тоже начала стелить себе на второй полке. Ей мешал пьяный Небаба, который пихался и становился все наглее в своих ухаживаниях. Несколько раз он шутливо завалил Наталью на нижней койке, чисто полапать. Как только нахрапистый капитан вышел покурить, она спешно ретировалась в вагон-ресторан, предварительно поменявшись с Захаровной полками. Старушка, пробормотав слова благодарности, в которых слышалось добродушное «сучка», «больная спина» и «уважила», угнездилась на нижней полке, сунула оба пистолета под подушку и вырубилась.

Элеоноре Захаровне снился сон. Будто ей двадцать пять лет и у неё секс. И не с чудо-самотыком, сделанным по чертежам космического КБ «Мотор» специально для Валентины Терешковой, а натурально с актером Михаилом Пуговкиным. Пуговкин навалился сзади и яростно пичужил старушку. Удовольствия она от этого никакого не получала, и даже наоборот испытывала неприятное раздражение. Михаил Иванович долбил своим закаленным ледорубом долго и однообразно, как дятел-зануда. «Палочки должны быть попендикулярно!» – вдруг сказала звезда отечественного кинематографа, и фрикции прекратились. Захаровна не успела понять, что это значит, как ей тут же обожгло огнем девственный задний проход. Она пыталась вырваться из цепких пуговкиных лап, дергалась и извивалась и, в конце концов, обоссалась фонтаном от бессилья. Киноёбырь шарахнулся куда-то в сторону и наебнулся в невесть откуда взявшийся глубокий колодец. «Звезда упала», – подумала во сне Захаровна и перевернулась на бок.   
   
Небаба проснулся от того что, кто-то ссал чем-то тепленьким ему в руки. Монументальное полотно «Дождь идет, а мы сквиртуем» изобразила на холсте из казенной простыни страдающая энурезом пожилая художница Э.З. Хлань. Тихий ужас охватил капитана, он неловко дернулся и рухнул с нижней полки на пол. Лежа под столиком, он старался припомнить, как в его объятьях очутилась эта старая качеля, и не мог. Фрагментарно он помнил, как вошел в темное купе, навалился на лежащую на нижней полке и выебал её на автопилоте в сухую и колючую, как кедровое дупло, пизду и пытался традиционно присунуть в непролазную жопу. Никаких других картинок мозг не показывал.

    В это время  просто Наташа добралась до вагона-ресторана и сразу же нашла себе компанию. За одним из столиков сидел светловолосый худощавый юноша и пил коньяк. При виде привлекательной дамы, штормовой походкой передвигающейся по вагону, мальчонка оживился. Он вскочил, шаркнул ножкой, подмигнул сразу обоими глазами, растянул ебало в три «ха-ха» и жестом пригласил за свой столик сисястую даму. Натали, качавшаяся по синусоиде, зашла на вираж и упала четко на указанное место. 
 
  – Сударыня, – восторженно обратился он к синегалице, – в cей поздний час я счастлив приветствовать в вашем лице эталон красоты и … – что еще так счастлив приветствовать юноша в этом пьяном лице, узнать так и не удалось.
 
  – Не пизди. Наливай, давай, – перебила витиеватую чушь «сударыня», весело икнула и схватила бутылку...

Через пятнадцать минут такого непринужденного диалога, пара целовалась взасос. Молодой человек взволнованно шарил руками по выпуклостям и промежностям новой знакомой и всем организмом пытался увлечь ее в какой-нибудь укромный уголок. Барышня сопротивлялась без энтузиазма.

Когда бутылка опустела, просто Наталья поднялась с места и, сообщив, что ей нужно в туалет, скрылась за дверьми. Молодой человек томился минут пять в одиночестве, терзаемый подозрениями, что его тупо развели на коньяк, потом не выдержал и ломанулся следом. Минуя тамбур вагона-ресторана и коридор следующего вагона, он дошел до туалета и увидел любопытную картину. Его пассия стояла раком, просунув голову в разбитое дверное стекло, и пыталась открыть дверь.
 
  – Наташенька, что вы там делаете?

  – Где там? Это голова там, а я здесь. Споткнулась, упала лицом в дверь, стекло разбилось, и я застряла. Вооот…   

  – Кровь идет?

  – Не знаю, но мне ни капельки не больно, хи-хи-хи…

  – Сейчас я вам помогу, вы только не шевелитесь и не хохочите…Сейчас, сейчас… –  юноша волновался: наконец-то удача повернулась к нему лицом в виде такой прекрасной жопы. Он потянул лосины с застрявшей и, отчаянно торопясь, снял с неё кружевные трусы.

  – Ой, что вы делаете? Не-не надо, я так не хочу, – вяло запротестовала Наталья.

  – Вы только не делайте резких движений, а то поранитесь. Стекла острые очень, а у вас такая тонкая лебединая шейка, – успокаивал её вежливый мальчуган, поглаживая по голой жопе и одновременно засовывая робкого хуйца в беззащитную щель.

Через три минуты всё было кончено. Обильно и прямо в зафиксированную блондинку, которая разоралась вдруг ни с того, ни с сего и задрыгала ножками, как самец зеленой игуаны в период гона. Проворный Рома Ухозад лишился девственности и скрылся с места преступления, не попрощавшись.

Той ночью в поезде «Одесса-Москва» не поебался только ленивый и еще один человек, да и то, потому что умер. В мире остались жить такие люди, как пчела из «Кривого зеркала», Вячеслав Малежик, Мэрлин Мэнсон и австрийский насильник Йозеф Фрицль, а почтенный Говард Иванович Щи приугас навсегда. После вскрытия, следствие установило, что смерть наступила в результате удушья. В носу убитого был найден загадочный эякулят неизвестного происхождения, а во рту помет, похожий на кроличий, которым и подавился Говард Иванович. Ушастых убийц, наложивших смертельную дозу в рот жертве, обнаружить не удалось. Они сошли с поезда через окно и, судя по оперативным сводкам, начали санитарить на добровольных началах где-то между Киевом и Крыжополем.

А капитан Небаба еще долго предавался бы кислым воспоминаниям, если бы не раздался настойчивый стук в дверь, и кто-то громко не сказал казенным голосом:
  – Пограничная служба. Открываем, готовим документы.