Мы начали ещё на объекте. 28-го, в половине четвертого. Уже к шести все бригады достигли совершенства.
Малярши были податливы как резиновые игрушки,
Начальник строительства упал в пролёт и ругался матом.
Мы – кровельщики обходили накрытые леса как на свадьбе и кричали «горько».
Где-то в углу пели про паровоз.
Когда песни стали тише, вздохи на этажах громче, тогда и возникла у нас мысль умотать на хату с тремя самыми красивыми гражданками из нашей конторы (бухгалтерами).
С этими дамами можно было поиграть в романтику иль как там ещё поиграть.
Короче я, Славка, Андрюха, Алевтина, Рая и Анна Наумовна посредством такси переместились в квартиру неженатого Андрюхи с комфортом и тортом. Про ликёры и прочее тоже не забыли.
И даже зачем-то купили три розы. По одной на женщину, хотя я б Алевтине и одной не дал бы, но законы равноправия…
Как обычно в последние годы снега на улицах не было, только иней по утрам и грязь в час пик. Но на хате нам этот снег нахуй был не нужен. А всё потому, что мы получили хорошие деньги и могли позволить себе как бы чуть больше чем литр на троих за гаражами у центрального рынка. Ну, я уже говорил про розы.

Сидя в уютной келье Андрюхи за полированным столом из 70-х, мы умеренно пошлили, наливали малыми дозами ликёр в рюмочки с историческими гранями, и я перебирал струнки неизбалованной гитарки.
Хотелось петь романсы как в гусарском собрании, но выходили только Алсу, Любэ, Шатунов и частушки.
Впрочем, наши «дульсинеи» были в восторге от нежной музыки, джентльменского обращения и ароматных апельсинов в узорном блюде.
Блядь, это реально в кайф сидеть не на коробках от унитазов а на резных стульчиках и светски общаться на фоне аквариума с рыбками.
Дамы млели, особенно Анна Наумовна. Они курили длинные сигареты как во французских кафе и высоко задирали подбородки, гламурно изгибая шеи. И где только научились?
А мы как художники с Монмартра говорили о Моне и абсенте.
- Зеленая фея, да под её фантастическими чарам рождался истинный импрессионизм – томно шептал Славка.
Хуясе, это где он прочитал такое? Уж точно не в саратовской «пересылке». Бля, я где-то упустил что-то.
- Ренуар любил Жанну Самари, и ты Рая очень похожа на эту суперактрису – Андрюха лез с рюмкой к самой миниатюрой бухгалтерше.
Та с её черным платьем с блёстками больше напоминала Марию Магдалину Караваджо, но в этой квартире любое сравнение имело место быть.
- А ведь я могу как Ренуар, на пленэре, хотите? – Славка наклонился к Алевтине как богомол.
- Хочу – однозначно сказала та, и её глаза вспыхнули малахитовой похотью.
После этого они удалились в спальню покойной бабушки Андрюхи, вальсируя и лобзаясь как ангелы.
Мы продолжили извращаться на тему цветных мазков и успешно выполненного квартального плана с Анной Наумовной.
Эта старшая (но ни разу не старая) бухгалтерша слушала мои музыкальные экзерсисы и медленно моргала длинными ресницами как в снах моего детства.
Андрюха рассказывал какую-то путанную историю из Гоголя, а в бабушкиной спальне скрипела кровать с никелированными набалдашниками.
Я включил магнитофон с песнями какого-то Стаса Михайлова, и тот час же образовались танцы. Нормальные светские танцы, без блядских обжиманий, но с грацией, насколько позволял выпитый ликёр.
Танцевали мы долго и витиевато. Потом из комнаты вернулись Славка с Алевтиной и попросили водки.
Ну началось. Ведь хотели без всяких там мещанских напитков и карт на раздевание а тут на тебе — водки.
− Пиздуй за ней сам — ответила сознательная часть нашего коллектива, то есть я.
− Давай на спичках — предложил Славка.
− Да, давайте на спичках — завизжала блондинка Рая.
− Может ещё в «бутылочку» сыграем? — скорчил я рожу.
− Это не гламурно — отмахнулась Алевтина.
− Да и бутылочки нет — вставил Андрюха.
И вот в самый этот момент я понял, что меня все заебало. Жизнь без романтики и высшей цели. Стройка, шабашки, бракованные сверла и прораб Прохоров.
Хорош, нахуй всё! На улицу, в ночь. Пусть меня грохнут граждане хулиганы, иль заберут какие то там с погонами.
Я буду протестовать против режима, получу дубинкой по горбу и буду брошен к одиноким существам в «зверинец».
Только бы не здесь в этой квартире с никелированными кроватями и ликёрами.
− Я пойду за водкой, давайте деньги — сурово сказал я.
− Ну вот, другое дело — веселился коллектив.

Так я оказался на улице и побрел вдоль каких-то параллелей, пересекая какие-то меридианы и трамвайные пути.
В это время пошел снег. Он сыпался как перхоть с чьей-то косматой головы. Густой, такой белый-белый снег.
Он бил меня по лицу и лез в глаза. И это было здорово.
Такси появилось внезапно как привидение.
− Стой, стой, бля! - крикнул я и взмахнул крыльями.
Грязная «шоха» испуганно взвизгнув остановилась у моих ног.
Я сунулся в салон и сказал - «Поехали!». По моему я даже махнул рукой, но как-то неуверенно.
Горбоносый водила рванул в ночь, сбивая на «зебрах» испуганные снежинки.
Я обхватил руками голову и почувствовал усталость. Усталость сравнимую со смертью почувствовал я.
А автомобиль летел в городской тьме изредка попадая в свет замерзших фонарей.
− Уже скоро — прохрипел таксист.
− Я знаю — простонал я.
− Двести рублей.
− Держи.
Я сунул ему деньги и посмотрел в окно.
Там в неистовой метели кружились сосны и кусты терна. Лесная, холодная страна ждала меня для последнего погребения. Неба просто не было. Вместо него снег, страшный, тяжелый снег, похожий на мою печаль.
Когда такси умчалось обратно в город я понял, что у меня все будет хорошо.
В этой, полной неведомой силы, лесополосе я почувствовал спокойствие и ещё ту дрянь, которую называют жизнью.
И я пошел в самую глухую сторону.
Там ветер вился вокруг меня словно волк и скулил по волчьи. Скрюченные ветки неизвестных, мертвых деревьев извивались в готических узорах. Чистый воздух выбивал из меня остатки прошлого и наполнял душу будущим.
И наконец я увидел её.
Она стояла возле березы, словно на картинах Васнецова. Она смотрела в мои глаза и улыбалась. Её волшебные, длинные волосы серебристой шалью покрыли плечи и лишь слегка трепетали в мутном свете луны. Тонкое платье со сверкающей вышивкой переливался в окружении снежинок словно алмазная пыль.
Она не двигалась мне навстречу и я стоял в ожидании зла. Но его не было.
− Я давно тебя не видел — крикнул я.
− Давно — по губам прочел я.
− Сегодня тебе лучше?
− С тобой мне всегда хорошо.
И только после этого я, проваливаясь в снегу, приблизился к ней.
Мы приникли друг к другу и её холод слился с моей грустью в родниковую чистоту умершей когда то любви.
И мы стояли у этой треклятой березы как дети убежавшие из того пионерского лагеря. Как те два глупых подростка в самой красивой Стране, от которой я никак не могу убежать или скрыться в похмельном бреду уже много, много лет.
− Ты не изменился Bespyatkin
− А ты красива, помнишь я говорил?
− Помню
− Поцелуй меня
Она по детски чмокнула меня в губы как-то мимо, неумело и... это было божественно.
Тогда в этих лесах мы были самыми счастливыми, самыми-самыми...
И сейчас я держал в руках мою Любовь и Родину. И она дрожала в них как та, светловолосая девчонка в клетчатой рубашке и синей юбке из вельвета.
Снег перестал бешено кружить, а просто тихо садился нам на головы и плечи.
Да и что он нам этот снег? Всего лишь контраст, альтернатива. Обратная сторона того пионерского лета, когда мы прятались от костра в хороводе корабельных сосен, чтобы сказать друг другу глупые, но самые правильные слова.
Тогда ещё ухал филин и шумели верхушки деревьев. А сквозь них проглядывали звезды среди которых мы хотели увидеть искусственный спутник Земли.
И мы видели это небо и глаза наши блестели неистово, как пионерская клятва.
И не было снега. Не было прожитых в разлуке лет, взросления и грязи, водки и ебли с разными там...
Сейчас нас ничего не интересовало, кроме невинной близости и ещё более невинной памяти.
Нам было хорошо здесь в холодном темном месте которое ещё можно назвать лесом.
− Я не могу умереть, Лена — оправдывался я.
− Зачем тебе это?
− Не зачем, но и там в этом городе нет ничего, что могло бы стать моим счастьем.
− Ты ещё скажи, что счастье это я.
− Не скажу, но подумаю.
− Глупый?
− Да.
− Прости.
− Люблю тебя.
− Я тоже, а теперь иди скоро снег кончится.
− Уже ухожу, мне хватит надолго, до самой смерти.
− Не говори так, ведь твое лето осталось в тебе, а мое...
Я резко отпрянул о неё и побежал к дороге, не оглядываясь и ничего не замечая.
В голове кружилась только та ещё не страшная картина, полная суеты и волнения.

Плаврук Стасов вытаскивает на песок девчонку в синем купальнике. Воспитатели окружают её и нервно дергают за хрупкие, синие руки.
Вожатые прогоняют нас в лагерь, а по песку мчится медсестра в расстегнутом халате, белом как зима. Чуть поодаль стоит «санитарка» с алым крестом и... кукушка смолкла там в ветках сосен, словно устала от чьей-то жизни.
Когда её увезли, мы были в столовой и Ленкино место у окна было пусто. Все старались не смотреть на него в том числе и я. Особенно я...

Я бежал по заснеженной дороге долго и вне реальности.
Потом случайный дальнобойщик остановил меня в этом беге. Мы поехали в город, полный живых людей и мертвых улиц.
В городе снега уже почти не было, только серые пятна и лужи в свете ночных магазинов.
По дороге к «андрюхиной» хате, я купил таки водки и всякого ещё там. Собственно за этим меня и посылали, ибо разврат ждал, товарищи надеялись.
Уже сидя за тем же полированным столом я пел - «Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взор напрасно...»
И под эту антоновскую элегию в сумраке раннего утра слышались чавкающие звуки блядских поцелуев и шарканье носков по полу.
Глядя в окно я видел как уходит с тротуаров постылый снег и где-то там за многоэтажками появилось светлое что-то. И во мне это светлое кружило голову, а может просто от водки сознание решило отдохнуть. Да, собственно, не похуй чего там в мыслях кружится.
Сейчас еще время детское, женщины романтично подготовлены и бухгалтерские ласки ждут партнеров. Ну не пропадать же добру, Анна Наумовна...
Я бросил гитару и поставил кассету с этим, бля, как там его, Стасом Михайловым.