«Бьёт набат, бьёт набат Интернационала,
Пламя Октября в глазах бойца.
Есть у Революции начало…»
/Юрий Каменецкий/

1

Ничего путного из революции не получилось. И теперь мы несемся на украденном из гаража мэрии вездеходе вражеской марки «Форд». Вездеход поскрипывает и постанывает, но довольно бодро бежит по новомарсианским пескам прямо в пасть встающего из-за горизонта солнца. Еды у нас полный багажник, баллоны в регенераторах заряжены полностью, хватит на целый год, воды мало, но есть карта колодцев и расписание дождей. У нас даже есть деньги из того маленького сейфа, который мы успели вскрыть до прихода войск Евросоюза. Непонятно только одно: что нам делать дальше.

– Вот я говорила! Говорила! Говорила, что надо к пилонам прорываться! – кричит зло Вита.

Я не помню, чтобы она вообще открывала рот с тех самых пор, как мы вырвались из горящего здания третей технической школы. Только скулила тихо, да прижимала к себе обрубок правой руки. Вот только поправлять её – никакого желания у меня нет.

– Заткнись! – вместо меня вступается Захар и со всей дури бьет заряжает пощечиной.

– Взлж! – визжит Вита, падая в кресло.

Она не плачет. Я, честно говоря, вообще никогда не видел, как Витка плачет, даже известия о расстреле товарища Ивана приняла спокойно, буркнув только, что отомстит. А ведь, говорят, между ними что-то было.

– Заткнись, заткнись, – уже кулаком пытается её успокоить Захар.

Я как бы за рулем, сижу вполоборота и поглядываю изредка за автопилотом. Мне в облом вмешиваться, я терпеть не могу ни Захара, ни Виту, ни спящего впереди Доктора. Мне вообще все надоело. В баке энергии еще на двести часов. Это много. Но ни тогда когда просто едешь вперед, а впереди ничего нет кроме солнца.

– Разорались, – бормочет разбуженный доктор и спрашивает меня. – Из-за чего на этот раз?

– Захар с ума сошел, – поясняю я. – Инвалидов избивает.

Захар сразу отскакивает от Виты и со злостью смотрит на меня. Дрожит, накручивает себя. Чтобы не кинулся, поглаживаю рукоятку своего пистолета. Это отрезвляет.

– Сука ты, Шурик, – бормочет.

Молча соглашаюсь. Я такой.

– Ну и ладно, – бормочет доктор и переворачивается на другой бок.

– Харе спать, – толкаю его ногой.

– Чего это?

Вздыхаю.

– Я так и не услышал, что будем делать дальше, – и пальцем в солнце. – Что там такого интересного, что мы туда шпарим?

Вопрос мой всех заинтересовал. Даже Вита заткнулась. Смотря все на вперед, даже чувствуется, как  щелкают в головах шестеренки.

– Может в Вайбург? Город большой, пересидим… – начинает неуверенно Захар, но его тут же перебивает Вита

– Какой пересидим, там сейчас настоящий ад, полицейские даже в трущобах. Мы из него в прошлый раз чудом сбежали.

Помолчали.

– А может на Тодплато? – спрашивает Док, как бы в сторону, самого себя.

– И че там? – мычит недовольно Вита, отбиваясь от попыток Захара её потискать.

– Аномалия, – как бы поясняет Док.

Смотрю на него вопросительно, но он только лыбится.

– Отвратительная привычка, Док, – произношу с грустью. – Думаешь, ты что-то объяснил?

– Ну, аномалия, – начал он ныть. – Её еще в прошлом веке открыли. Изучали долго. Экспедиции с Земли прилетали. И вообще. А потом, еще до всех этих революций, там военные всех прогнали, Шуму еще было. Вроде как признали потенциально опасной зоной.

– Ну, военных там нет, но нам-то что до этой аномалии? – пожимаю я плечами.

– Так там корпуса остались, станция, бункеры долговременного хранения. Переждать можно. Когда еще вновь ученые и военные о ней вспомнят. А может еще и обнаружим что, оружия например. Революция потому и провалилась, что с оружием полная жопа была.

– Это да, – соглашается Захар. – Нам бы несколько пушек мы бы так регулярам врезали бы, мало не показалось. Целыми ротами бы вырезали.


Захар, до того как стать убийцей, был модным писателем. А потом что-то в нем лопнуло, он взял в руки автомат и вступил в партию. «Моя главная цель – сделать мир хрупким как стекло и крепким как яйца настоящего бойца!» – кричал он на партсобраниях. После десяти лет  нелегальной работы, а значит десяти лет взрывов, эксы, расстрелов заложников, он возглавил северный штаб революции. Не могу сказать, что он был тактически талантлив, зато по-настоящему безжалостен к врагам.

– Ладно, – говорю Доктору. – Как туда добираться помните? Рисуйте.


2

Пустыня закончилась. Солнце уже высоко. Подкрадываясь к нему, вездеход медленно поднимается по серпантину. Его автопилот барахлит и приходиться лично следить за всеми этими поворотами. Да и дорога местами была просто убитой.

– Самое поразительное, – бубнит Доктор, – в том, что аномалия гремела по всему обитаемому космосу, а потом как отрезало. И только военной цензурой это объяснить нельзя. Должно быть какое-то объяснение этому странного безразличию.

– Кризис, – предлагает Вита и смотрит на нас стеклянными глазами.

Она вцепилась обеими руками в автомат и старается не смотреть на культи вместо ног. Доктор вытащил её из-под обстрела, когда мы пытались прорваться к пилонам. А вот Захара не вытащил. Уже не успел. Овраг, по которому прорывалась их группа, накрыла вторая волна обстрела, знатно перепахав его снарядами. Док и Вита все, что осталось от пятого революционного батальон.

– Интерес пропал раньше. Еще до всех кризисов и проблем с Метрополией. Военные, оттерли от аномалии гражданских и начали усердно её изучать, миллиарды вбухивая. И все это время в прессе шла активная война, за то, чтобы вернуть проект гражданским. А потом вдруг все затихло. Я очень хорошо помню этот момент. Я только вступил в партию и пока продолжал следить за научными публикациями, оставался еще интерес. Так вот в какой-то момент все публикации пропали, просто исчезли. А потом и военные все законсервировали. И…

– И что? – не выдерживаю я. – Нам-то что с этого?

Док растерянно смотрит на меня и пожимает плечами.

– Да, в общем-то, и нечего.

– Ну, тогда и не надо мне голову этим забивать.

Наконец, серпантины закончились. Я притормаживаю, оглядываюсь. Там действительно стоит база. Обычный серый забор с несколькими рядами колючей проволоки, стандартные вышки, в центре огромный ангар, вокруг которого притулились несколько зданий. Чуть в стороне остатки взлетного поля и каких-то сооружений.

– Странно, что партия не облюбовала такой вкусный кусочек под базу, – не могу сдержать удивление.

– А на кой, – пожимает Док плечами. – Революции не происходят в пустынях. Исключительно в больших городах. Так что смысла в таких базах – ноль.

Мысленно с ним соглашаюсь, хотя все равно странно, что такой большой комплекс остался заброшенным. Задаю параметры и отпускаю руль, автопилот подхватывает, вездеход ревет и летит к воротам.

– Тоже верно, – киваю. – Док,  атакой вопрос. Вот ты говоришь аномалия. И что? Чего бояться-то.

– А хрен его знает, – пожимает он плечами. – Знали бы – шумихи не было бы. А так,  шар, диаметром метров десять, вплавленный наполовину в скалу. Шар абсолютно черный из непонятного материала. Самое главное подобраться к нему никто так и не смог. В пяти шагах от него люди начинают медленно исчезать. Остается только дымка, которую в этот шар затягивает. Затем вспышка. И все.

– Страшно, – жалуется Вита.

– Ага, – соглашается Док.

– Ладно, – говорю Доктору, подмигивая. – Давай лучше решим в какой очередности с Витой будем трахаться.

– Она же инвалид, – принимает игру он.

– А что: раз уж без ног, то уже и не человек? – делано удивляюсь я и чувствую затылком холодное дуло.

– Пошути у меня, Шурик, – зло шепчет Вита.

Доктор смеется: нервно, истерически, без остановки до самых ворот. Доктор в душе убийцей так и не стал. Как был толстозадым романтиком, так и пронес эту дурную веру в прекрасное через все эти годы. В лидеры не рвался, но если надо было стрелять – делал это. Хотя и жаловался мне потом, рыдал в жилетку.


3

Второй день вожу слепую Виту по базе. Глаза ей выколоть успели, а вот употребить нет, хотя и раздели. Я проезжал мимо и отбил. Все же партийный товарищ. Надо было бы бросить или застрелить, чтобы не мучилась. Слепой человек в революционной борьбе – ноль, бесполезный, обрубок. Разве что как смертника, взрывчаткой обвязать и пусть… Но сейчас такими акциями уже никого не удивить, не испугать. Все уже давно поняли, что компромиссов не бывает. Только мы или они. Они или мы. Может быть, поэтому мы и проиграли. Но Виту я не бросил. Ни там, возле горящей технической школы, ни в пустыне. И уже не брошу.

– Что вообще Доктор рассказывал? – спрашиваю, когда мы заходим в очередной бункер.

– Много чего, – пожимает она плечами. – Мы целую ночь на чердаке просидели пока они пушки не подогнали. Так что он мне и о жизни своей рассказал, и о жене своей бывшей, и о детях…

– У него были дети? – удивляюсь я.

– Двое или трое, – смеется она. – По-моему он и сам все забыл. Несколько раз путался сколько.

– А об этой базе? Об аномалии?

– Это вообще была главная тема. О том, как он мечтает спрятаться здесь, прожить спокойно без войны десяток лет. Аномалию изучить попутно. И все такое. Придурок.

– Романтик, – соглашаюсь я.

Коридоры бункера гулкие, комнаты в основном пустые и разграбленные, иногда только натыкаемся на вполне жилые. Хотя мы уже нашли абсолютно целый склад. Думаю, если поискать, тут можно найти много ценного. Но и своих запасов, те, что остались в вездеходе, нам хватит надолго. Вита только боится, не привыкла еще без глаз.

– Жалко Дока, – вздыхаю я.

– Он погиб как герой, не надо жалости, – возмущается Вита.

– Все они погибли как герои.

Мы выходим снова на воздух. Дверь со щелчком закрывается, отсекая отравленный новомарсианский воздух. В лицо тут же бьет пыль. Солнце уже перевалило зенит и теперь медленно наваливается на нас.

– Все они погибли как герои, – продолжаю я. – Но не всех мне жалко. А вот Дока мне жалко.

– А меня? – спрашивает она, повернувшись пустыми глазницами.

Вита, попала в революцию по любви. Хотя точно никто не знает было ли у них с товарищем Иваном что-то или нет. Даже жена. Но зато Вита стала его  настоящей боевой подругой, умудрившись поучаствовать во всем, где только можно. А уж когда вспыхнуло по всему Новому Марсу, то и прославиться даже успела. Особенно расстрелами.

– Тебя не жало, – легко признаюсь.

– Спасибо, – серьезно говорит она.

Я не знаю, что сказать. Смотрю на неё, молчу. Наконец, отвожу взгляд.

– А где сама аномалия он не сказал? – спрашиваю.

– В ангаре, – отвечает она. – Его специально вокруг построили.

– Посмотрим? – предлагаю я.


4

Ангар я нашел сразу. Записи Дока не обманули. Я делаю большой глоток настоящего земного коньяка и вхожу. Коньяк я, как и записи, нашел в сумке Виты. Она, оказывается, все это время таскала с собой бутылку. На ней было приклеена бумажка, на которой бисерным почерком товарища Ивана было написано «Открыть после победы революции». Вытащил пробку я прямо там же, над еще не остывшим трупом Виты. Помянул. Красивая была баба. Бешенная, но красивая. Бешенная, зато умерла легко. Снайпер всадил ей пулю точно в лоб. Коньяк падает в пустой желудок и страх тут же позорно отступает.

Аномалию видно сразу. Огромный черный пузырь.

– А он не лопнет? – спрашиваю сам себя, но смеяться не тянет.

И делаю шаг вперед. На самом деле я хотел только посмотреть. Не было никого желания подходить к этой дурацкой аномалии. Я только недавно выбрался из горящего и все еще стреляющего города, так что подставлять свою голову снова не хочу. Но я делаю шаг. И сразу за ним еще один. И чем ближе я подходил к шару, чем все ясней вспоминал. Нас было пятьдесят семь идиотов, которые узнали об открытии военных. И мы решились. Мы не очень отчетливо представляли механизмы переноса, но знали, что он возможен. Знали, что можно попасть аномалию и перенестись в прошлое. Не материально, а как некая установка самому себе, словно матрица, но даже не сознания,  а некой идеи. Никто не знал насколько, куда, я так и не представлял что это за хрень такая – матрица. Но мы решились. Мы взяли в руки автоматы и напали на эту базу. Четверых убили сразу. Одного мы совсем чуть-чуть не донесли до этого шара. Еще один погиб прямо тут в этих дверях. Еще двое струсили в самый последний момент. Остальные пошли к аномалии. Тогда у меня еще мелькнула мысль, что мы просто очень дорогой эксперимент военных, которые подстроили все это. Но мысли тогда сразу же растворились.

Мы вернулись в прошлое, в свои тела, не зная ничего из своей жизни, прошлой, будущей – кто разберет. В наших сознаниях осталась только революция. Одержимые ею, мы каким-то загадочным способом почувствовали и нашли друг друга, создали партию, зажгли Новый Марс и... И вновь оказались у этого шара. Тогда нас уже оставалось сорок пять. В дальнейшем мы еще тридцать два раза возвращались сюда. Иногда теряли кого-то, иногда нет. И с каждым нашем возвращением революция крепла. Вот в последний раз мы были близки. Очень близки, нам практически удалось выбить войска Евросоюза из космопорта. Сорвалось все практически в последний момент.

В десяти метрах от аномалии я замер. Прошлые жизни словно пронзили мое тело – я буквально ощущал их. Рядом маленькими смерчами крутятся мои погибшие товарищи. Хотелось уйти. И я чувствую, что могу уйти. Вот просто взять и уйти. И ничего не будет. И вспоминаю, что и раньше, в предыдущие мои возращения можно было развернуться, выйти за дверь и укатить куда-то далеко или даже сдаться властям. Но вдруг именно этого раза не хватает, чтобы революция победила?

И делаю шаг.


5.

Жаркое, жадное новомарсианское солнце медленно въедается в песок, каждую секунду погружаясь за горизонт.


/Максим Усачев. 2011/