Не имея целью дразнить читателя,
Но в интересах правды сугубо,
Скажу, что сострадание, или эмпатия,
Людям выделено крайне скупо.
И даже совсем не большой процент
Способный к милосердию в немилосердную эру
Налагает на сочувствие строгий ценз –
Молодости и экстерьера.

Разве что изверг не пожалеет девицу –
Длинноногую, юную, с кольцом в пупке –
Если слезы, падая с водостоков ресниц,
Синие бороздки чертят на щеке.
Сразу хочется утешить ее, обнять,
Взять под крыло, опекать как питомицу –
Во-первых, эстетически это приятно,
Во вторых – может, чего и обломится.

Но если плачет пятидесятилетняя тетка –
Толстоногая, с перманентом и одышкой,
С заплывшим лицом, двойным подбородком
И потными, в складках, подмышками –
Ее горе – пошлая юмореска,
Сочувствия ей меньше, чем бродячей собаке,
И прохожий думает, приблизиться брезгуя,
«В газен-ваген, корова! В газен-ваген!»

Бандит, хоть сотню он укокошь,
Не может быть совсем уж скотина,
Если он в профиль немного похож
На Джорджа Клуни или Джеймса Дина.
Ну, может, он кого и прибил,
Это мелочи, при такой фактуре.
Да и разве мало на свете терпил?
А он мятежник и ищет бури.

Он мужчина крутой, брутальный,
Харизма так и брызжет из пор,
А у терпил взгляд был затравленный –
В общем, естественный отбор.
В наши дни небезопасно и стремно
Защищать лохов и ободрять трусов –
Стране нужен пассионарный подъем,
А они генетический шлак и мусор.

Налицо некоторый парадокс:
Те, кто в помощи крайне нуждается,
Получают крепким кулаком в нос,
А некоторые – ботинком по яйцам.
Человечность имеет милые странности,
Попробую их сформулировать внятно:
Мы гуманны, но предмет гуманности
Должен выглядеть достойно и приятно.

Сочувствие строится на идентификации
Себя с объектом – если, например,
Бреда с Анжелиной достали папарацци,
Хочется возмущаться и требовать мер.
Но если у объекта уши пельменями,
Если он толст и громко икает,
Гуманист испытывает омерзение:
Я не такой! Я не такая!

Некрасивые люди понимают рано,
Что они противны даже близким:
Их собственные папа и мама
Смотрят на них как на что-то склизкое.
В жизни родителей событий мало,
Все как-то серо и очень уныло,
А тут еще потомство разочаровало
И совершенно не вышло рылом.

Самое большая любовь на свете –
Это ненависть к самому себе.
И бредут, бредут некрасивые дети
По одинокой своей тропе.
Где-то носятся сверстников стаи,
Сволочь-время практически не течет,
И когда они, наконец, вырастают,
Их можно ставить на психиатрический учет.

Их пугают люди, тяготит одиночество,
Им очень хочется стать невидимыми,
Но , слава богу, сейчас есть сообщества,
Где все безлики и почти анонимны.
Здесь оценят, поймут,  похвалят
Их ум, начитанность и таланты,
Их мощный слог – все, что в реале
Ну, абсолютно нерелевантно.

В виртуальном мире свои соблазны,
Дружба, вражда, любовная игра,
И – как стадо дикобразов
В притче философа Шопенгауэра,
Которых в поле застал мороз –
В аду тесного колючего круга,
Где вместе больно и холодно врозь,
Некрасивые люди изводят друг друга.

Получается неплохой суррогат
Жизни и даже ее гипербола,
Пока, оторвавшись от монитора, взгляд
Не упрется в беспощадное зеркало.
Зеркалу плевать на сетевое реноме,
И сволочь-время бежит упрямо,
И вот уже показались в раме
Ненавистные папа или мама.

А рядом бегают некрасивые дети,
Требуют любви, громко пища:
И откуда только взялись эти
Уебища?
Так проходит за годом год,
Завтрашний день скучнее вчерашнего,
И повторяется круговорот
Проклятия, обыденного и страшного.

                                  *

Вышеописанное не имеет к нам
Ни малейшего отношения –
Симпатичным и популярным
У обширного окружения.
Но на всякий случай, сестры и братья,
Чтобы не резать вены, стыдом горя,
Не испытывайте человеческую эмпатию
Публичным проявлением горя.

              ***