* * *
…А хорошо бы выйти из-за стола, скрипя портупеей.
Распахнуть широченное окно, глянуть тополиной весной на базарную площадь, тут же замрёт толчея станичников и мешочников: ведь над ними – комиссар уездного ВЧК! Обернуться назад к столу, к увязшей в заговорах контре, молодой княжне, известной знатностью рода и неслыханной красотой… она чуть нервничает, и я предлагаю нюхнуть свежевыловленного кокоса, конфискованного у моряков-балтийцев, это сильно сближает… обещаю рвануть с ней наутро к Деникину – она в ответ ведёт меня в укромную светёлку, в перинах греются фамильные драгоценности… смеясь и плача, княжна выпарывает старинные кольца и розовые демонические жемчуга, я небрежно вздымаю сзади её узорный подол и, восхитясь жемчужно-розовой попкой. рывком вхожу между ног… и когда, возбудясь скорее по необходимости, она наполовину взойдёт к оргазму – жемчуга, кольца и серьги ссыплются ворохом из нежных дрожащих пальчиков – я выстрелю ей в затылок, меж слипшимися от любовной тоски тонкими каштановыми локонами.

Совсем неплохо, отпахав и отсеяв,  истопить лиственничную баньку.
Войти под задымлённую притолоку,  усесться на распаренную лавку с притёртым можжевеловым запахом… погоняв по крепкому двору жеребца и ближних своих, затолкать в парную девку-должницу, Грушеньку или Стешеньку, чтоб, краснея и охая, растирала и парила, ублажала молодыми губами да нежными пальцами… а потом, видя, как нехотя, но всё-таки разбирает девку, взять её размашистой пятернёй за промежность, опрокинуть на лавку и войти коротким бычьим ударом в разнеженное межножье… а-ах, батюшка вы наш, Фрол Лукич, причитала бы Стешенька-Грушенька, мечтая, что всё ей только приснилось, а где тут девке не оскоромиться, коли долг платежом красен… и вот, устав от непрерывных оргазмов, охая и всхлипывая, метнётся Стешенька-Грушенька в предбанник, поднесёт на рушнике чистый, омытый ледяной водою ковшик с узваром, сбитнем или, по крайности, медовухой… подаст мне, уже исправному,  в горячей сухой простынке, с поясным лукавым поклоном, взмахнув над полом размякшими, измотанными грудями.
Однако долг я Грушеньке не прощу… будем с ней опосля стожок на озере ставить.

Шикарно было б, войдя в театральную ложу, где внимают скучнейшей «Аиде», неторопливо развернуть сошки, укрепить их в сонном бархате ложи и дать по торчащим в партере маковым головкам зрителей, лупающих по сторонам сонными зёрнышками-глазёнками, парочку хар-роших очередей из смекалистого «дегтярёва»… с интересом дослушав партерный рёв и истерику, спуститься к оркестровой яме, выдернуть из разбуженной музыкальной давки третью скрипку – нет, даже третий альт! – пусть она будет вихрасто-голенастой, эта юная скрипачка с торчащими лопатками и длинными икрами… стоя на сцене, положив одну руку на дно растерянно умолкшего альта, другой она вяло спустит к сухой, видавшей всё авансцене школьный свой симфо-дресс. Сиреневые трусики-танго скрипачки лопнут и взорвутся по шву, я возьму её в горячем свете софитов, приговаривая: улыбнись, нас снимают лучшие телестудии, не один лишь занюханный си-эн-эн… киска, ты завтра станешь богатой и знаменитой! И она не сможет мне  не поверить, и вместо замотанной третьей скрипки (или даже третьего альта!) изберет стезю роскошной великосветской бляди, жирующей в унисон с сутенерами, банкирами и нефтяниками… а бывший её оркестр по мановению пальца сопроводит наше совокупление ликующими степами «Болеро» Мориса Равеля: та-а… та-та-тира-та-та, татт-та, та-та… и польётся занавес, как кульминация, и она со стоном рухнет мне под ноги, я же разверну музыкантшу и выведу её к оральной фазе: пусть немотствуют уста, подрагивают колени…

А замечательно убить на пляже давнего, не выловленного мною врага!
Выйти на берег в гидрокостюме, но не в той, где хотелось бы, бухте… и узреть на песке врага, мощного-весёлого-загорелого, рядом с хорошенькой мексиканочкой: круглая попка, юные торчащие перси на смугловатом горячем тельце… всё в девочке подогнано под мощные габариты мужского торса и готово ко многому… взметнуться в прыжке одновременно с врагом, прянув к оставленному ножу с криком: авотон-хуй! – схватить первым, вонзить между третьим-четвёртым ребрами – и, оставив в ране упрямый нож, перебраться-заняться испуганной мексиканочкой… не усомнясь нимало в себе,  наступать, напрягать и ластиться, пока поневоле не сдастся, не станет биться с проникшим в неё агрессором, вздрагивая от изнеможения, потея и восторгаясь… легко приобняв за плечи, пройти с ней, покачиваясь, узким ущельем в ночной полусонный город, пить в прохладной дыре салуна пряный, деревянный на вкус кальвадос, украдкой забираясь пальцами под подол, спрашивать полушёпотом: теперь к тебе? сколько ты хочешь? И она, смеясь, будет перехватывать мою руку острыми смуглыми коленками, тараторя: но, синьор, но-но, пор-фавор!
Я не такая, я честная, но очень не богатая девушка…вот и пойми их.

Неплохо на полчасика стать вождём амазонской сельвы.
Не всей, конечно – но маленького и влиятельного племени. И юная новобрачная с пышной копной волос, убранная гирляндами из цветков ползучих лиан, робко войдёт ко мне за посвящением во взрослую, супружескую жизнь. Матово-чёрные маслянистые сумерки обнимают травяные стены одинокой хаты вождя, кожа дрожащей от страха девушки кажется влажной, в подмышках и в паху благоухает сандалом… скинув праздничные гирлянды, маленькая негритянка ложится сверху, принимаясь, по безмолвной команде, массировать в непринуждённой тайской манере, скользяще ёлозя телом, спотыкаясь и замирая при попадании животом-подбородком в навершие, в самый низ моего живота…  жестами надоумливаю её, и девочка принимается неопытно, но бешено работать языком вокруг головки одеревенелого члена, не давая сосредоточиться на правильном ведении процедуры… неутомимо скользят друг на друге два исполинских червя... к рассвету девушка перестаёт отождествлять меня с возлюбленным – она во власти поклонения взрослому, более совершенному опыту, её захватывают новые ощущения, приход мгновенной и острой боли, дефлорирующей малышку, теперь не смотрится опасным, венчая череду приятных, сумбурных и нескончаемых ощущений…

Что, в сущности, происходит?
Нескончаемый акт коитуса с моей княжной-негритянкой-прислужницей! Как же вас много, барышни, а я один-одинёшенек… моя дама давненько уже полёживает, покачиваясь в такт моим размашистым фрикциям, округлив рот и затаив дыхание, ноги её с мягкими красивыми пальцами покоятся на моих плечах. Избыток воображения понемногу движет меня к концовке.
Но одна трусливая мыслишка не даёт покоя: надеюсь, я-то в ней, у неё – всё-таки я.