Шмель щекочет траву на пригорке неслышно,
И плывет в небесах облаков белизна.
Звуки будто внезапно собрались и вышли,
И осталась вокруг тишина. Тишина.
Справа рвали снаряды степной глинозем,
Только мне их не слышно. Вдруг тихо и все.

Так, наверно, должно быть, луч солнышка узкий
И листы мать-и-мачехи разной длины,
Так должно быть, когда убивают под Курском,
Только свет и звенящий удар тишины.
Первый бой, первый день, первый страх, первый плачь.
Не разведчик, не летчик, обычный трубач.

Вкус железа во рту от мундштука и крови,
Небо давит на грудь голубеющей глыбой.
И вздохнет политрук списки павших готовя:
- Трубача не нашли. Значит, без вести выбыл.
Если б мог я сказать и открыть свои вежды…
Не давай, политрук, не давай ей надежды!

Там где лес огибает спокойная речка,
Там, как будто живу и сейчас я как прежде,
Там, в далеком и маленьком, тихом местечке,
Ждет она. Политрук, не давай ей надежды!
Ожидание вечность, ведь нынешним летом,
Не давай ей надежды, меня больше нету.

Все забудется пусть, мы в красивых одеждах,
Рио-Рита в саду и нарядные люди,
Только ты, политрук, не давай ей надежды,
Напиши, что убит. И пусть счастлива будет.
За двоих буду помнить вкус губ ее нежных.
Не давай ей надежды.
Не давай ей надежды.