продолжение. Начало тут:
http://udaff.com/read/creo/113205/

Роме Гранскому удача, как правило, изменяла подло, в самые неподходящие  моменты. Еще с выпускного все началось: в полутемном ресторане, под  якобы  строгими взорами учителей, перебиваемый пьяными тостами однокашников и пафосными речугами педсостава – Ромке удалось-таки склеить Светку, красавицу-барби с голубыми глазами и смешной картавинкой в моменты волнения. Света уже картавила с удовольствием, шепотом, без лифона, а верх платья, которое еще недавно являло миру стройную Светкину спину, был через голову стянут и прикрывал теперь ее живот. Все было замечательно – они спрятались в бытовке, ключи от которой Ромка еще вчера на всякий пожарный купил у поваренка. Ебля практически началась – на полшишки, торопливо, с восторженным страхом – и дверь кладовки открыл своим ключом хозяин ресторана, жирный казах Петр Валентинович. Выпучив, насколько позволили гены, глаза,  и взмахивая, как пингвин, руками, он кудахтал и причитал, не давая выскользнуть прочь ни заревевшей вдруг Светке, ни бормочущему оправдания и увещевания Ромке. Естественно, ни тогда, ни после со Светкой у Гранского ничего не вышло.
Так и покатило по жизни. В армии дедушка Гранский, имеющий знак гвардии за безупречную службу, за полтора месяца до дембеля, сонный с халявного поста в гарнизонном банке, проебал отстегнуть магазин АКМа, и вместо контрольного спуска произвел одиночный выстрел. В дощатый стенд – но щепка отлетела прямо в глаз душаре Пономарчуку, и до того без энтузиазма воспринимавшему армейскую действительность. Душара, как танк, попер на комиссование, собрав под свои знамена мамушек, тетушек и дяденек, через одного адвокатов и членов комитета солдатских матерей. Когда комдиву позвонили из областной телекомпании и поинтересовались, чего стреляют, Пономарчук был выброшен нахуй из госпиталя с кутузовской повязкой в пол ебала и со справкой, в которой государство его, Пономарчука, официально признало косым, хромым и уебищным врожденно, в связи с чем его призыв в армию был просто  чудовищным косяком со стороны российской военщины. Гранского же, под змеиное шипение начштаба и комдива лично, сослали дослуживать в голимую пердь, где вечный полковник немецкого происхождения пытался уж лет как восемь непроходимую тупость свою компенсировать лютым следованием букве устава, в надежде хотя бы к пенсии получить на плечо звезду-вышиванку. И на гражданку дембель Гранский поехал не в монументальной парадке (ее полкан разодрал на плацу, на утреннем построении, в день отбытия Гранского из части), а в обычном «комке» и сапогах по колено.
После армии был институт – распиздяйское время, ценное исключительно обширными знакомствами. Как-то так вышло, что Гранский стал собирать бабосы с однокурсников и носить преподам за коллективные зачеты. Это занятие заодно было и ноу-хау Романа – до него проблемы успеваемости решались по старинке, когда студенты, краснея и тупя, пытались договориться с преподами тет на тет. При оптовой же продаже зачетов и овцы экономили клоки своей шерсти, и волки отжирались до пуза. Гранский имел свою небольшую долю, которую сразу же бесхитростно проебывал по кабакам да по бабам.
Надо ли говорить, что  на пятом курсе Гранского взяли – с двумя штуками баксов, в кабинете декана. Кто стуканул – так и осталось невыясненным, но знакомство с ОБЭПом обошлось Роману в десять штук баксов – пришлось за бесценок продать машину. Как отмазался декан, Гранский доподлинно не знал – из института его отчислили задним числом. Сокурсники вернуть свои деньги требовать не стали – и на том спасибо.
Потом был недолгий период работы на средней руки строительную конторку, а там и институтские знакомства пригодились. Гранский нанял бригаду молдаван-отделочников и принялся за выполнение небольших подрядов по ремонту офисов. Дело было прибыльным, в столице пачками переделывали заводские цеха в офисные центры, и Гранский зажил. Но постепенно на рынке молдавских евроремонтов стало тесно, институтские знакомцы переползли некую ступень своих карьерных лестниц, и откаты из статьи расходов «на друзей» перешли в категорию производственной мощности: чем больше кусок, тем выше цена входа в пул потенциальных подрядчиков. Гранский честно попытался работать честно – и через пару месяцев забил на это неблагодарное малооплачиваемое занятие. Вместо этого он продал все, что мог продать, и купил через знакомых в городском правительстве подряд на строительство гаражного комплекса. Полтора года он вертелся, как уж, между поставщиками, работягами и городским заказчиком, продавал несуществующие еще гаражи, кредитовался под бешеные проценты в полулегальных конторах, откатывал за все, что мог придумать изощренный чиновничий мозг. А в итоге – земля под комплексом вдруг оказалась незаконно захваченной, строительство – незаконным, построенное подлежало сносу. Косяками потянулись многочисленные юристы, проверяющие, уполномоченные, и на все попытки подмазать они отвечали таким твердым и сытым «нет», что становилось ясно – подмазаны они по самое очко, которое неведомый кто-то предусмотрительно оставил многозначительно несмазанным.
Бизнес пришлось продать за гроши солидному дяде, который в разговоре через слово повторял «ну, вы меня понимаете». Дядя оказался чьим-то дядей, человеком, в принципе, неплохим, что для говорящей куклы и неудивительно. Уже через полгода гаражи в комплексе заполнились сверкающими иномарками, о незаконности строительства все вдруг забыли. От щедрого, с барского плеча, предложения организовать при комплексе мойку и автосервис Гранский отказался.

***
Надо кому-нибудь позвонить.
Взять такси и съебаться?
Даже не наебни я позавчера подвеску на машине, за руль я бы не сел и за штуку баксов. Меня хуярило так, как я еще не мог припомнить за всю мою скудную практику сидения на сублимате. Наверху продолжали кого-то методично пиздить, а меня накрывало волнами с интервалом в полминуты. Я пробовал объяснить звуки самыми ебанутыми версиями. Гнусная оргия сатанистов, например. Посвящение в охуенно модный студенческий клуб. Воспитание ребенка родителями-пидарасами. Ни одна из этих версий не убеждала меня в том, что меня это не коснется. При одних раскладах выходило, что я счас поднимусь и предъявлю за шум среди ночи и устрою пиздиловку. При других – я неминуемо буду давать отчет господам полицейским о происшедшем накануне. Да и в первом варианте мусоров не избежать.
И вдруг, будто само собой,  вспомнилось.
В этом подъезде ключи выданы только от одной квартиры – той, что сверху. Ну и свои я ношу в кармане всего с неделю после ремонта, очень быстрого ремонта – бывшие мои молдаванные солдатики за шесть дней управились. Больше – никому. Кому, как не мне, знать это. Я эти ключи и выдаю в обмен на договор купли-продажи.
Получается, во всем подъезде – только я и те, кто наверху.
И тут грянула музыка.
Это будильник мой. Ноут я подключаю к стереосистеме, в пять утра врубается жесткий брейк-бит или джангл. Охуенно бодрит, когда спать ложишься за полночь. Зато нервы – ни в пизду.
Значит, уже пять.
Значит, они точно услышали, что внизу кто-то есть.
Значит, надо опередить. Определиться и опередить.
Съебаться или подняться.

***

Мой брат Пашка после армии сам не свой был с полгода. Оно и понятно – Чечня.
Никаких заполошных криков по ночам не было, но, до армии цепкий до нового, жадный до необъяснимого, быстрый на подъем, Пашок стал не то чтобы увальнем – он перестал спешить жить. Каждую хуетень делал вдумчиво, старательно, с чувством, и потому – медленно. И потому – в бизнес ко мне он ну никак не подходил, да и не хотел. Поразмыслив, я предложил ему дать денег на свой бизнес. Он с готовностью согласился. И исчез.
Беспокоился я недолго – через месяц донельзя довольный голос брата поведал мне, что живет он в деревне, в соседней области, купил дом и собирается заняться сельским хозяйством. И слава богу, подумал я.
Через полгода брат пригласил меня в гости. Дом оказался не слишком большим, но внутри было все, что надо, чтобы не проклинать судьбу за горькую долю. Во дворе стоял небольшой трактор и дряхлый УАЗик-буханка с затертой по борту надписью «пожарная служба».
Я не без труда добрался до его деревни на своей городской легковушке. Брат – с ним мы встретились на автобусной станции в небольшом областном городке – всю дорогу делал многозначительное лицо, говоря о предстоящем отдыхе. Отдыхом оказался стакан великолепных шишек, который брат торжественно выставил на стол, как тарелку дымящегося борща с торчащими отовсюду кусками мяса.
- Свой урожай,  - с гордостью сообщил он, и мы пыхнули.
Мы впервые курили с ним вместе, хотя прекрасно знали, что каждый из нас иногда позволяет себе. И разговаривали мы, умиротворенные и радостные, о вещах, что задевали нашу жизнь едва-едва, краешком крыла. Он – о современном кино. Я – о жизни на лоне природы.
И тут в дверь постучали.
Пашка открыл дверь, донеслись голоса. Пашкин голос моментально стал напряженным – я почувствовал это кожей. Затем входная  дверь захлопнулась, в комнату засунул голову Пашка и прошипел:
- Менты!
Мигом протрезвев, я сгреб со стола папиросы, шмаль, закрутил в газету и выкинул в окно.
Через секунду в комнату зашел местный участковый.
- Так, - сказал он, потянув носом.
И вдруг в дом стали заходить люди. Уверенно, властно. Пара ментов в сферах и с автоматами. Остальные в штатском. Один из них держал в руках газетный сверток, который я выбросил в окно.

Пашка все валил на себя, менты даже слушать не стали про деньги. Производство, хранение, сбыт, употребление. Пашка еще в воронке показал кулак:
- Ты только свидетелем пойдешь, и не пизди ни слова.
Я отдал много денег. Пашке дали шесть лет.
***
Еще не закрыв за собой дверь, я уже сомневался, в своем ли уме я делаю то, что делаю сейчас. В правой руке у меня был зажат вертикальный ТОЗ, мой пиздецкий косяк перед правоохранительными органами. Купил я его еще в студенческие годы, когда гонял из Владика праворукие «крузаки». Применять не приходилось, на трассах щипали умеренно, а с лихими ребятами не доводилось пересечься, слава Богу. Регулярно я переписывал заяву о найденном бесхозном стволе, который я нашел вчера прислоненным к своей машине и вот уже щас почти несу сдавать в ближайшее отделение. Заявы тоже ни разу не пригодились, но я продолжал строчить их каждую неделю, делал обновления, так сказать.
Сейчас ТОЗ был заряжен дробью на зайца. Если не хуярить в ебало, вполне себе оптимальное сочетание эффективности и нелетальности. Ну, а в ебало – это уж крайняя мера, и ее я почему-то в эту ночь (утро, блядь!) не исключал.
Поднявшись наверх (в квартире возились уже как-то приглушенно), я позвонил.
продолжение следует…