Рома проснулся за секунду до того, как Соня схватила его за хуй. Первые мгновения после пробуждения,  не открывая глаз, он тратил на ощущении себя в мире и мира в себе.
- Чувствуешь весну?
- Мыгы – Соня кусала его за мочку и подрачивала.
- Чувствуешь, как тает грязный снег, – Рома откинул сероватое, пятнистое одеяльце,  - и как через этот снег пробивается первый цветок…
Он перевернулся на спину, расположив хуй вертикально.
- Чувствуешь, как он крепнет и тянется к солнцу…
Соня села на коленки и обеими руками собирала кожу с хуя и тянула вверх.
- …и распускается! – продолжила она, лизнула показавшуюся залупу, и начала мастрячиться на окрепший, расцветающий хуй.
Весна теплая и влажная, как в пизда у Сони – думал Рома. В его сознании природа оживала. Прокручивались эпизоды фильмов с ускоренной съемкой, те, что он смотрел ещё в школе, на уроках биологии. Мимолётно пронеслась учительница этой самой биологии, с жопой идеально круглой формы. Воспоминания нахлынули разом. В мыслях ускоренной съёмкой пронеслись кадры как он сам креп и расцветал.
- Ты что, блять, в меня кончил? – взвизгнула Соня. – Мудак.
Рома, открыв глаза, увидел как, виляя тощей задницей, она скрывается в дверном проёме. В ванной полилась вода.
- Любой цветок рано или поздно завянет, – пробормотал он, смотря на хуй, склонившийся к южному углу комнаты. Весна.
Зазвонил телефон. Рома быстро вытерся одеялом и пошёл на звук.
- Да… Есть… По пять…  Я когда поеду на объект, заеду, наберу тебе.
Он открыл Шкаф. Изнутри тот был обклеен фольгой, наверху в рядок горели лампы дневного света. Из мутноватой, обогащенной минералами и микроэлементами жидкости к лампам стремились стебли и заканчивались крупными соцветиями. Роман срезал одно из соцветий и завернул его в кусочек фольги.

Роман заехал во двор, набрал. Из подъезда выбежал невысокого роста паренёк. Валера. Знакомый с работы. Сел к нему в машину, они закурили трубку. Валера протянул Роману пятисотенную купюру.
- Пятисотенная купюра лучше, чем пять по сто, - задумчиво начал Рома, - не зря на ней Петербург, а Петербург не зря культурная столица. Вот Москва – грязный, безразличный город, пропускающий через себя каждый день хуеву тучу людей. Так и сторублёвка, на неё чаще всего покупают мерзкое пиво, или сигареты. Пятисотенной же расплачиваются в книжных магазинах. Петрулёк намного приятней чем пять сторублёвок.
- А Ярославль и Хабаровск?
- Не знаю, я в них не был. Скорее всего пятитысячными чаще расплачиваются покупая запчасти от иномарок.
- А штуками от жигулей.
- Может быть.

    Валера вышел, но закрывать дверь не торопился. Зато торопились двое коренастых мужичков, которых Роман заметил в зеркала заднего вида, те рысцой приближались к машине. Рома перекинулся через правое кресло, дотянулся до ручки и захлопнул дверь, прищемив Валере пальцы, тот заорал. Щёлкнул центральный замок. Выслушивая решительные требования, открыть двери и Валерин вопль Рома нащупал в правом кармане китайскую зажигалку, а в левом ту приятную купюру и трясущимися руками начал пытаться её испепелить. Китайская, коммунистическая зажигалка не горела. Тот тряс её, пытался зажечь двумя руками, нихуя, хотя сжиженного газа в корпусе было в избытке. Роман вдавил прикуриватель и ещё несколько раз чиркнул зажигалкой. Машину начали раскачивать. Щёлкнул прикуриватель, Рома поднёс его к купюре и начал усиленно дуть на начинающий тлеть уголок. Рома повернул голову на одного из мужиков.
- Открой дверь, ёпты, я оперуполномоченный Петров, бля, ты сдохнешь у нас в отделе, бля, ты будешь долго помирать, бля. – вопил тот.
Реформа МВД в лице оперуполномоченного Петрова напоминала, замену неработающей зажигалки, исправным прикуривателем, замену нефункционирующего коммунистического механизма стабильной малофункциональной системой. Купюру им конечно не подожжёшь, но может менты хоть перестанут «стрелять прикурить».
С мыслью что во всём главный фактор – человеческий, Рома начал тщательно пережевывать петрулёк, ощущая сладковатый вкус свободы.

Роман научился просыпаться за несколько секунд до подъёма.
- Подъём! – раздался голос из-за стальной двери.
Включился свет. Шёл десятый месяц его заключения
- Прошло девять месяцев одиннадцать дней, – пробормотал он, - осталось четыре года два месяца девятнадцать дней.