«Неисповедимы пути Господни…», или – «я никогда бы не подумал…» - наверное, этот рассказ следовало бы начать так. Но я подозреваю, что человек во многом сам делает свою судьбу. И нами движут комплексы, переживания, образы, которые были заложены на уровне подсознания еще в раннем детстве. Я живу на самом краю земли. Для многих жителей средней полосы России имя «Владивосток» или «Находка» - не более чем название «где-то там». Они вроде бы есть, но на самом деле их нет. Время в этих городах почему-то не совпадает с московским. В «Новостях» показывают, что во Владе отключают газ, воду, и ритуально сжигают автомобили российского производства перед таможенным управлением. Это происходит обычно при очередном повышении пошлин на ввоз иномарок. Но самое главное – именно здесь начинается настоящая Азия. Я живу на границе с Китаем.

***
«Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные лети, не знавшие битв
Изнывая от мелких своих катастроф…»

      Советский Союз, город Харьков. Огромный русскоговорящий областной центр с развитой тяжелой промышленностью – черная и цветная металлургия, машиностроение. Так нас учили на уроках географии. Обычный крупный промышленный узел, амбициозный и серый, как были серы все города при совдепе. Авиационный завод, несколько транспортных – «тракторных». Все знали, что в Харькове выпускают бронетранспортеры и танки. Их делал мой дед. Производство боевой техники велось каким-то непостижимым образом даже в дни эвакуации, практически, на рельсах. Война вносила свои корректировки – приходилось на ходу что-то перестраивать и переделывать. В ход шли смекалка, упертость и русский мат. За опоздание – расстрел. За недокрученную гайку – расстрел. За сомнения – расстрел. «Мы не могли не победить». Именно за непрерывность процесса при очередном форс-мажоре Дмитрий Тихонович получил благодарность от Сталина. Дед был большой шишкой – огромный черный автомобиль, водитель, квартира c телефоном...  Разумеется, семью контролировали. Прослушивалось все: привычку не говорить то, что думаешь, даже дома - с близкими людьми, унаследовал и мой отец, простой инженер. Сидя на кухне убогой хрущевки в начале восьмидесятых, он прикладывал палец к губам, и делал страшные глаза, если я, глупый школьник, ляпал что-то «неполиткорректное»: «Тсс! Сынок, умоляю, у стен – уши!» Было стыдно и неприятно - кому мы нужны? Уже потом, повзрослев, я понял – это его детство…

      А дед был совсем другим. Он остался в смутных воспоминаниях здоровым, громогласным, хохочущим. Любил выпить и хорошо поесть. Его квартира представляла лабиринт казавшихся тогда огромными комнат и коридоров. Застекленные книжные шкафы, уходящие ввысь, пыльные фолианты, письменный стол, покрытый красной кожей, фарфоровые статуэтки и кувшины с извивающимися драконами. Чудовища были настолько яркими, что казались настоящими. Они меня пугали. Однажды я подкрался к старинной вазе, размахнулся, и изо всех сил ударил игрушечной саблей по змее – гадина на меня все время смотрела. Изделие древних мастеров со звоном и грохотом полетело вниз. Взрослых рядом не было. Дедушку эта история развеселила. Были еще рисунки на шелке и полупрозрачной рисовой бумаге - тушью. Хижины на склонах гор, журавли, воздушные «бумажные коршуны». Все это, включая ордена, позже пропил младший брат отца, который унаследовал квартиру. Отец, как старший, пробивался сам.
      Иногда к деду приходили гости, и тогда гулянье затягивалось до утра. Длинная белая скатерть, бутылки из зеленоватого стекла,  с хрустом разрываемые куры, граненные стаканы, табачный дым… Однажды он закрыл за друзьями двери, и подошел к окну. Солнце только что встало. Мальчишки во дворе запускали змея. Дед Митя засмеялся, а потом упал навзничь. Так рассказывала бабушка. Дай Бог каждому – ни стонов, ни болезни, просто сердце… Мне тогда было пять лет. Остались: огромная перламутровая раковина, медный кувшин с вмятиной (тот самый, покрытый чешуйчатыми тварями),  поздравление товарища Захарова с Новым тысяча девятьсот пятьдесят вторым годом – «от братского китайского народа» - подпись Мао, и старые фотографии. На них – высокие люди в кожаных плащах и шляпах. Правильные овалы лиц - славянские черты, волевые подбородки, цепкие взгляды. Сзади - храмы с изогнутыми крышами, странные дома и пейзажи далекой страны. После Великой Отечественной дед несколько лет прожил в Пекине, он руководил строительством завода Т-54 – для друзей и союзников. До Даманского острова и желтой экспансии было нечеловечески далеко.
***

«... о далеких мирах
о волшебных дарах
что когда-нибудь под ноги мне упадут.
О бескрайних морях
Об открытых дверях…»

      Кто из нас не мечтал в детсадовском возрасте о дальних странах? Мечтали все. Со временем это проходит. В моем случае все оказалось тяжелее. В период «построения социализма» увидеть эти самые страны простому смертному представлялось маловероятным. «Заграницей» считалась Болгария, которую в Советский Союз не пустили. Говорили, что из-за протяженности границ, плюс лишний голос в каких-то международных сообществах. В Болгарию мне не хотелось. Хотелось «по-настоящему». Стать капитаном, отпустить бороду, попыхивать трубкой, крутить большой руль и небрежно отдавать команды. Порывы теплого бриза, шелест пальм, горячая палуба, скользящие по бухте пироги с туземцами… «Прекрасное Далёко». Родители хотели, чтобы после десятого класса я пошел в Высшую Партшколу – язык подвешен. Почему-то я решил, что быть политруком стыдно. Батя вздохнул, и дал напутствие: «Становись тогда кем угодно. Только не инженером». Он работал в конструкторском бюро. Утро – автобус – КБ – автобус - дом: борщ, телевизор (черно-белый, два канала – как у всех - сельский час, выступления Брежнева, «Семнадцать мгновений весны») - спать… Утро – автобус - КБ… Это пугало, и я убежал в Севастополь.

      Весь ужас состоял в том, что не знал я, какая пропасть разделяет два таких похожих названия – «Гражданский Флот», и «Военно-Морской Флот». Ну – корабли и корабли… Просто школьник, просто романтика. Были узкие южные улочки, мраморные лестницы, белые колонны Херсонеса, было Черное море, свидания с которым я ждал каждое лето. Конкурс восемь человек на место только раззадорил. Прошел, без всякого блата – тридцать баллов из тридцати. Была цель. Глаза открылись не сразу, признаваться в собственной глупости не хотелось.
      Вначале я просто удивлялся. «Зеки» в  робах, уныло копошащиеся на газонах, оказались курсантами. Изумлению не было предела: «Зачем же они так… Одежда какая некрасивая… И лица –тупые, грубые…» Джек Лондон писал о другом. Трудности не пугали, больше грузило, что: «солнце пекет», «время бегит», «курсант броецца». Еще – «взат-назат», «хатиш» и «оправлять естественные надобности». Последняя фраза была утверждена уставом. В разделе про постового. Когда я сказал -«удовлетворять физиологические потребности», взводный прикрикнул: «Захаров! Не неси отсебятину-нах!» «Все должно быть адинакана!» - поучал нас физрук, подполковник морской пехоты на занятиях по рукопашному бою. Подозреваю, что стрелять он тоже не умел. В тире я сразу же схлопотал наряд после того, как попытался спорить с командиром. «Правая рука должна быть под углом девяносто градусов к телу!» - учили нас.
-    Я спортсмен. Пулевая стрельба -  пистолет и винтовка. Нельзя так оружие держать.
-    В пособии сказано… Отставить!
Вечером мне пришлось убирать дерьмо в сортире.
Нет, встречались и нормальные люди, но их было так мало… Мечта о «жарких странах» еще трепыхалась, но я думал об этом все реже и реже.

      Занятия по автоделу вел инструктор по прозвищу «Мохнорылый». Имя дали давно, и по делу: редкие длинные волосы начинали расти у него прямо под глазами. Нижнюю часть лица мичман брил, а верхнюю – нет.
-    Туварищи курсанты! При повороте оперение на дверцу нежелательно. Можно оказацца в кувейте!
Я вздыхал: «А было б здорово: рраз! – и в Кувейт… Финики там всякие, баобабы…» (Про «Аль-Каеду» в тысяча девяностом году ничего не было слышно).
      Казарма, пропахшая гуталином и мастикой, «гады» на ногах, телевизор и аквариум в коридоре. Однажды парень из Днепропетровска, которого звали Клим, вернулся из города поздно ночью, пьяный вдрызг.  В руке он зажал намертво лист бумаги - это был милицейский протокол. Я сам разбирал каракули: «…схватил померзки ачьки с гражданки Акушкиной, проходящей мимо и бросил на землю…» На танцплощадке «Ивушка» была облава. Какая-то бабка в спортивном костюме прогуливалась у гостиницы и увидела, что парни перепрыгивают через забор. Старуха решила выполнить гражданский долг, стала кричать, звать патруль. Как Клим вырвался и убежал от наряда, мы так и не узнали. Андрюха не помнил. Он мрачно сидел на своей койке, и отрешенно созерцал рыбок. А потом заплакал. «У меня же дом есть! Старики еще строили… А я… Не хочу в живом уголке!» - доносилось сквозь всхлипывания. Вообще Клим был крепкий парень, просто сорвался.

      Настоящим подарком стал поход на ялах под парусами – в Балаклаву. Мы все содрали в кровь пальцы и по очереди проблевались, но было здорово. Хлопал соленый парус, летели брызги. «Дальние Страны» опять выглянули на секундочку из-за облаков. Да и просто гребля по утрам – это было классно… Надо сказать, что с физподготовкой в училище вообще все было нормально. Вернее – с кроссом. Мы бегали как кони. Зимой и летом, перед занятиями, днем и вечером. За пять лет – ни одного несчастного случая в училище. Не считая, конечно, самострела. Банальность: «письмо от любимой». Написала, что замуж выходит, а он заступил в караул. Пуля вынесла два ребра, разорвала легкое, и полетела по своим никому не ведомым делам. Курсант остался жив – повезло. После этого случая на пост выдавали только АК-74. Если бы был «Модернизированный», патологоанатом извлекал бы свинец из мозгов или жопы. Ну, еще вешался один – сам видел, за баней. Его из петли сняли, успели. Дух, карась гребаный. К маменьке захотел, а присягу уже принял, вот нервы и не выдержали… Забегая наперед, скажу, что присягу мы принимали три раза – Союзу, СНГ и  Незалежнiй Украiне. Как проститутки. А куда деваться: «Не хочешь? Тогда отчисление, и на флот!» Еще три года в носу ковырять.

      А вот в «Голландии» - Инженерном, на Северной Стороне, дела у людей со здоровьем и головой обстояли гораздо хуже. Два человека умерли на стадионе, в разное время – на бегу. Еще одному размозжил камнем черепушку ЗКВ (зам командира взвода)  – «старший товарищ». Первокурсник его поддразнивал. Ходили еще слухи, что там накрыли компанию пидаров – лейтенанта срочно куда-то перевели, а замазанных курсантов отправили на срочную службу. Не знаю, правда ли это, может - выдумка… Выпускники Инженерного были «глобалы», они попадали на атомные лодки. Когда тонул «Курск», и жуткая правда порциями выплескивалась с экранов телевизора, я вспомнил о них… А тогда… Тогда был «Комсомолец». С титановым корпусом. Через год после трагедии родилась байка, что по Севастопольскому ВМУ по вечерам бродит призрак сгоревшего лейтенанта. Типа, китель парадный, белый, а на спине – черное пятно большое. (Почему не в робе, как и все, кто был на боевом посту? Ну, наверное, так страшнее).
      В городе курсантов нашего училища считали мажорами. Девочки гуляли в «Стрелке», но замуж выходили за «голландцев», так было надежнее. Резвились в клубе училища под названием «Африка». Ничего тропического там я не обнаружил, разве что - было очень жарко, помещение не проветривалось. Запах пота, бьющие в нос духи, вдоль стен – крокодилы, сползшиеся со всего города: голодными глазами смотрят на каждого входящего, хотят сожрать…

День-ночь, день-ночь
Мы идем по Африке…
День-ночь, день-ночь -
Всё по той же Африке…
Только пыль, пыль, пыль…

/продолжение будет/