Начало тут: http://udaff.com/read/creo/111855/

- Бесполезно, - сказал мне, помогая встать на ноги, Генка. До этого он все время молчал. Я оттолкнул его руку.
- Знаешь, кто это? Колька Овсянников! Его вся Ивантеевка боится. Он в десанте служил…- сконфуженно сказал Генка.
От обиды и горькой досады – такой был сказочной красоты нож! – меня начали душить слезы. Но я сдержался,  молча оделся – какая уж тут рыбалка? -  поднял лежащий на песке  велосипед и покатил  в гору. А наверху оседлал его и  поехал, вихляясь на раме,  домой. Тут уж я заревел во весь голос. Пока не услышал за спиной дребезжанье Генкиного велика. Я перестал всхлипывать и на ходу одной рукой утер слезы.
- Ладно, не расстраивайся, - поравнявшись со мной, довольно (или мне так показалось?) сказал Генка. – Все равно бы его у тебя дома отобрали.
А ведь верно: отец тут же экспроприировал бы у меня этот нож – не будешь же его вечно прятать от взрослых, да и вообще от чужих глаз. Все равно рано или поздно попался бы кому-нибудь из них на глаза с таким прекрасным и грозным клинком. Но,  боже мой, как же мне еще долго было обидно из-за такого наглого и бесцеремонного ограбления меня этим чертовым бывшим десантником! Гад, нашел с кем справиться! Вот если бы мы с Генкой были хотя бы в классе десятом, там еще надо было бы посмотреть, кто бы у кого что отнял!

«Но ничего! – думал я тогда. – Вот тоже в армии попрошусь в десантники, отслужу, вернусь, и еще посмотрим, у кого галифе ширше! Обязательно найду тебя, Колька Овсянников, и навешаю пиздюлей за отнятый у меня нож!»
Но в армии меня, весившего всего около шестидесяти килограммов  и с болтающейся в воротнике тонкой шейкой, ни в какой десант не взяли. А отслужил я честно свои два года в стройбате. В Нижнетагильской стройбатовской учебке за полгода обучили премудростям сварного дела, и я строил в глухих пермских и костромских лесах с ракетные площадки.  Когда отслужил и вернулся в свою деревню,  меня тут же взяли в тракторную бригаду сварным. Работа была так себе – ремонтировал всякие поломанные сельхозные агрегаты, вечерами болтался по деревне с пацанами, ходил на танцы. А тут и Генка вернулся из армии. И вот надо же - он тоже отмантулил в стройбате! Так что не было у меня напарника, чтобы поехать в ту саму вонючую Ивантеевку, найти там этого гада Кольку Овсянникова и отделать его по полной программе за ту детскую обиду. Да и прошла она, если честно сказать.

Мы с Генкой выпили, посмеялись, вспоминая тот случай в Лобаново. И махнули рукой на подлеца Кольку Овсянникова, простив ему давнюю обиду. И  снова все пошло своим чередом. Я по-прежнему сваривал лопнувшие лемеха плугов, рамы сеялок, треснувшие обухи топоров,  металлические стойла для огромных быков- производителей, которые они запросто гнули и ломали своими огромными мускулистыми задами, просто неловко повернувшись.  Так же ходил вечерами на танцы под шипенье радиольных пластинок, поменял уже две или три девчонки, ни с одной из  которых, впрочем, у меня так ничего серьезного не завязалось, даже с агрономшей Алькой – сочной такой немкой с Краснодарского края. А та, которая мне нравилась еще  со школьной скамьи, как-то срочно выскочила замуж. Так что я оставался старым холостяком. 
А еще я, никому, правда, об этом не говоря, начал сочинять рассказы. Сочинял и рвал, сочинял и рвал. Потом стал посылать в нашу районную газету, и там их, похоже, уже рвали за меня. Потому что ничего из высланного мной не печатали, а лишь как-то неуверенно отписывались. Но однажды – никогда не забуду это августовский день! – я вытащил из почтового ящика нашу серенькую «районку», развернул ее, и чуть не грохнулся в обморок, когда на четвертой странице,  под приличным четырехколоночным кирпичиком текста увидел свою подпись! Помнится, я даже сплясал на кухне дикий танец, размахивая газетой над головой и выкрикивая что-то невразумительное (хорошо, что никто этого не увидел). 

И тут мне, что называется, поперло. Мои опусы стали печатать в районке раз за разом, хотя и по первости  заметно подправленные.  А спустя пару месяцев и вовсе пригласили в штат. Я был на собеседовании у редактора (до райцентра рукой подать – всего 25 километров), и его совершенно не смутило, что образования у меня – девять неполных классов. Даже жилье обещал для меня выбить через месяц-другой.  И я согласился поменять держак на авторучку.
Рассчитался в совхозе, а свое удостоверение сварщика отдал Генке. Он в армии был на подхвате у такого же сварного, как я, то есть слесарил. И самолично научился варить. Швы клал, конечно, так, сикось-накось, но они все же держали, хотя и были безобразные. Генка к тому времени женился на той самой Альке, с которой  я,  было,  закрутил, да так и не докрутил, потому что с этими переменами в моей жизни мне стало как-то не до нее. Ну, да я на них  был не в претензии и с удовольствием напился на их свадьбе.  А потом, сидя на берегу Иртыша,  под мелким и удивительно теплым  дождем на мокрой коряге,  с упоением целовался взасос с местной фельдшерицей Любаней (как это нас так схлестнуло – были ведь совершенно равнодушны друг к другу?) А вот получилось ли что у меня там с ней – ни хрена не помню. Потому что очнулся уже у себя дома в постели… 

Генка вытравил уксусом, что ли, мою фамилию в  удостоверении сварщика четвертого разряда, вписал свою,  и уехал готовым специалистом с Алькой к ней домой, в Краснодарский  край. Потом я слышал, что он там  устроился сантехником, они получили квартиру, родили двоих детей, но жили плоховато – Алька вроде как закрутила хвостом.
Однажды я приехал из Экибастуза, куда перебрался работать уже в городскую газету, в свою деревушку – порыбачить на родном Иртыше.  И когда шел с трассы  домой,  увидел во дворе у дяди Коли Шалимова – старшего Генкиного брата, непонятное скопление народа. Разглядел вдруг и Альку, с черной косынкой на голове. На сердце у меня неприятно екнуло, и я вошел через распахнутую настежь калитку во двор. Там в тени  кленов стояли накрытые столы, и Генкины родичи и еще какие-то мои односельчане, тихо переговариваясь и степенно выпивая и закусывая блинами и жареными карасями, явно кого-то поминали. Ко мне тут же устремились, всхлипывая на ходу, и дядя Коля, и Алька:
- Все, нет больше Генки!
*        *        *
Ошеломленный, я сел на освобожденное для меня место за столом, над которым висели осы и жужжали назойливые мухи (стояла несусветная июльская жара), не морщась, выпил теплой водки и запил ее теплым же киселем.
-Что случилось с Генкой, дядя Коля? – наконец смог я выдавить из себя.
А все было банально просто и в то же время страшно. Генка чеканил  стык сантехнических труб, когда одна из стенок глубокой траншеи обвалилась и засыпала его. Когда Генку выкопали, он был уже синий, а рот и ноздри его были забиты окровавленной землей. В Пятиярске жили три старших его брата – дядя Коля, дядя Витя и дядя Вова. Они все собрались и поехали за Генкой в Краснодар. Как они ездили, какие мытарства перенесли, пока смогли упокоить своего младшего и оттого самого любимого брата в родной деревне – это требует совершенно отдельного рассказа, и не здесь. Выпив еще с родными  Генки за его упокой, я, даже не заходя домой, пошел на кладбище – поздороваться  с одноклассником. Кстати, к этому времени он уже был мне родственником  – мой младший братишка женился на его племяннице и своей однокласснице Светке Шалимовой. 

Свежих могил здесь было немного, деревня все же небольшая, и народ «переселяется» сюда не так часто. Так что Генку я тогда нашел сразу, постоял у заваленного искусственными венками и живыми цветами  холмика с последней его  фотографией на свежевыструганном временном деревянном кресте. Генка, повзрослевший и даже немного незнакомый (все же не виделись с десяток лет), смотрел на  меня с легкой усмешкой. И как бы спрашивал: а помнишь? Вот тогда я и вспомнил эту историю с ножом.
Ну ладно, Генка, покойся с миром! Пошел я дальше, ты не один тут, кого я хотел бы по случаю навестить. Так, а это кто у нас? Ах, да, да, Вовка Кубышев, оставшийся, как принято говорить, навечно молодым… А где-то неподалеку должна лежать такая же молодая Валька Горнова, из-за которой все и случилось.
        (Ну, эту историю все же придется рассказать. Тока чуток попозже)