– Слушай, Сиплый, – вдруг произнес Блондин, – а как твою училку звали?
  – Да не помню я уже, – прохрипел Сиплый.
  – Моя женщина тоже худенькой была со светлыми волосами и стрижку короткую носила. Также учителем работала и «спасителем» называла, – сказал Блондин задумчиво. – И родинка в форме морской звезды у нее на шее присутствовала чуть ниже затылка.
  Блондин внезапно встал с кресла и медленно пошел в направлении Сиплого.
  – Так как, говоришь, ее звали? – спросил он металлическим голосом, в котором слышалась угроза.
  Сиплый стоял, оперевшись о стену и своего положения не менял. И только когда Блондин подошел почти вплотную, сунул руку в карман, в котором, как все знали, он держал выкидной нож.
  – Ты чё это, Блондин? – воскликнул Бетон, – Сиплый уже семь лет как Сиплый. Ты когда со своей училкой-то расстался?
  – Три года назад где-то, – рассеяно ответил Блондин и повернулся в сторону Шустрого.
  – Пять лет Сиплого знаю, всегда хрипел он, – подтвердил Шустрый.
Блондин постоял немного и сказал:
  – Извини, Сиплый, нашло что-то.
  – Да, ничего, я сам на нервах весь, – примирительно сказал Сиплый.
  Блондин вернулся в свое кресло и сказал задумчиво:
  – Мне на минуту показалось, что ты женщину мою замочил, и, значит, моего ребенка. Да если и так – какое мне дело, сам же ее бросил... – Блондин замолк.
  Наступило молчание и длилось с минуту.

  – А знаете, что, – заговорил Сиплый, – не убивал я мальчонку. Не знаю почему решил соврать в последний момент – может слабость свою скрывал. Ребенка замочить-то хотел, как рассказывал, но рука дрогнула, и я ушел из квартиры, оставив его ревущим. А поздно вечером, после казино, ошалевший и пьяный от игры, вернулся в квартиру, забрал его и отвез одной бабке. Дал ей денег и наказал ухаживать, пока обратно не заберу.
  Через месяц, когда лавэ появилось, купил необходимые документы и отправил ребенка в Германию. Операция помогла ему очень – он почти полностью здоров стал. Сейчас там же, в Германии живет на моем попечении. У меня даже снимок имеется, правда старый, – Сиплый пошарил по карманам, извлек помятую фотокарточку и протянул Блондину.
  Блондин поднес горящую зажигалку и внимательно рассмотрел изображение. Шустрый встал, подошел к Блондину. Тот отдал ему снимок. Шустрый приблизился к окну и под светом фонарей разглядел симпатичное лицо мальчика лет трех с белыми вьющимися кудряшками. Он перевернул фотографию и обнаружил подпись, сделанную мелким аккуратным почерком из которой следовало, что мальчика зовут Андрей. Там же печатными буквами на немецком языке был указан какой-то адрес.
  Блондин дал фотографию Бетону, тот взглянул мельком и вернул обратно.

                                                                      ***

  – Ладно, – сказал Бетон, – теперь моя очередь про добрые дела рассказывать.
  Был у меня заказ один – бизнес-леди устранить. Охраны она не держала, жила в обычно доме, и дело выглядело совсем плевым, если бы не две сложности – по контракту я должен был забрать кое-какие документы из ее квартиры, и работу следовало выполнить в сжатые сроки. Да что там сжатые, одни сутки на все.
  Была информация, что курьер к ней домой должен был приехать. Я встретил его недалеко от подъезда, когда он из машины выходил. Говорю:
  – Светлана Петровна велела передать, что вышла из дома ненадолго и просит отвезти вас пакет в офис, а потом уже к ней заехать.
  – А вы кто такой? – подозрительно спрашивает.
  – Да родственник я, – говорю.
  Он принялся звонить ей на сотовый, только в моем кармане работал глушитель сигнала и дозвониться курьер никуда не мог.
  – Да в салоне красоты сейчас она, телефон, наверное, выключила, – сообщаю.
  – А пакет-то где?– спрашивает курьер.
  – В машине, вон недалеко стоит, – отвечаю.
  Подошли мы к моей тачке, я залез в нее и говорю: «Светлана Петровна просила расписаться в получении». Приглашаю его в машину сесть. Как только курьер залез на пассажирское сидение, я легонько ударил его пальцем в особую точку на шее и он отключился. Сделал ему укольчик, чтобы не очнулся раньше времени и оставил в машине – сквозь тонированные стекла его не было видно.

Взял у курьера папку с документами и поднялся к квартире бизнес-леди. Звоню в видео-домофон, говорю:
  – Здравствуйте, Светлана Петровна, это курьер, документы принес.
  – А где Вадик?– интересуется. Курьера Андреем звали, а про Вадика информации у меня не было. Ну, думаю, незнакомое лицо увидела и осторожничает.
  – Я, Светлана Петровна, человек в компании новый и не знаю никакого Вадика. Да и нет у нас в отделе такого. К вам Андрей должен был подъехать, да только он в ДТП попал, ничего серьезного, но добраться до вас не может. Так что проект договора меня просили привезти.
  Прошла минута (видимо звонить куда-то пыталась), наконец говорит:
  – Откройте папку и покажите мне.
  Я открыл и поднес к глазку домофона. Через несколько секунд послышался шум открываемого замка. На пороге стояла холеная дама лет сорока – белоснежная кожа, ухоженные длинные ногти, покрытые светлым лаком, крашенные в пепельный цвет волосы. Разрумяненное лицо без следов косметики сияло здоровьем. Одета в белый банный халат и такого же цвета махровые тапки – видимо только что из ванны.

  И тут начались странности: глядя на нее я почему-то представил жирную снежинку, только что упавшую на мокрый асфальт, которая через мгновение должна превратиться в каплю воды. Решил, что такое сходство навеяно ее ослепительно-белой наружностью. Странность же заключалось в поэтическом образе, который мне пришел на ум, точнее даже не в образе, а в самом факте его возникновения – я поэзию с детства не перевариваю, а Пушкина просто презираю.
  Бизнес-леди приглашает зайти. Вхожу, отдаю папку. Она просит: «подождите, пожалуйста, я вам передам документы для Олега Павловича», поворачивается и идет по коридору. Я достаю пистолет и стреляю ей между лопаток, она падает, громко ударяясь головой о пол, халат задирается, что становится видно черные кружевные трусы, сильно контрастирующие с белой кожей. Я подхожу к телу и зачем-то переворачиваю на спину, расправляю подол халата, словно устраняю некоторое неприличие, и словно это имеет какое-то значение. Следующая странность: подношу пистолет к голове, сделать контрольный выстрел, но внезапно передумываю – почему-то не хочется портить ее красивое лицо.

  Оставалось только забрать документы из сейфа в спальне. Код мне сообщил заказчик – поэтому времени уходит не больше минуты. Выхожу из спальни обратно в коридор, смотрю, а там стоит лысоватый мужик с портфелем в руке – муж хозяйки (я узнал его по совместной фотографии на трюмо) и непрерывно смотрит на труп жены. На меня взглянул только мельком, безразлично, словно до моей персоны не было никакого дела. И то, что я держал уже поднятую руку с пистолетом, чтобы его пристрелить, как будто его совсем не касалось.
  И опять произошла странность: я уже собирался нажать на курок, но вдруг физически почувствовал исходящую от него бесконечную печаль. И неожиданно для себя опустил оружие. По всем понятиям я должен был мочить его без раздумий. Ведь свидетель – есть свидетель, и оставлять его в живых просто не профессионально, несмотря на то, что я был хорошо загримирован.
  А маскировка у меня была знатная – небольшая бороденка, парик с волосами до плеч, накладной нос; я так же изменил оттенок кожи, и даже вставил цветные контактные линзы. На мне был свободный костюм с небольшим накладным пузиком, под которым я хорошо прятал свою фигуру.
  Я второй раз поднял пистолет, но теперь ощутил какую-то бессмысленность своего намерения; почему-то стало казаться, что выстрелить в этого человека все равно, что пальнуть в небо или камень. Поколебался секунду и снова решил нажать на курок. Но еще более сильное чувство заставило меня подумать, что убить его все равно, что пытаться уничтожить некую субстанцию, являющейся основой вселенной, частью которой и сам являюсь. Я не понимал, что со мной происходит, внутри боролись две силы: одна – намерение убить, порожденное холодным расчетом, и вторая, неизвестная мне, посылающая сигнал этого не делать. Напряжение внутри росло, рука начала дрожать и когда заходила ходуном, что прицельно выстрелить все равно бы не смог, я опустил пистолет.
  И так смутило меня появившееся откуда-то внутреннее противоречие, что я плюнул и ушел. Сел в машину расстроенный, смотрю, а у меня же курьер на соседнем сидении отдыхает. Вот черт, думаю, его же замочить надо, а сам чувствую, что уже не смогу – испугался, что опять внутри что-то забунтует. Высадил курьера на безлюдной остановке и уложил на лавочку досыпать. Потом отогнал машину дружкам на запчасти и отправился домой.

  Несколько дней сидел в квартире: пил и механически переключал каналы телевизора. Не знал смогу ли я работать дальше, после той осечки. И пугало, что было во мне что-то такое, про что не знал раньше и не мог это контролировать – душа что ли или какая другая хрень. А еще больший ужас вызывала мысль, что это вмешательство Божее было. Никогда в Бога не верил, а тут сомнения закрались: а что если он есть – я же грехи никогда искупить не смогу. И такая жуть накатывала, когда представлял, что меня ждет.
  И вот как-то день на пятый сижу в кресле – время уже за полночь – кнопки все на пульте щелкаю. Переключаю на канал "Культура" и вижу интеллигентика с бороденкой, вещающего отчего-то хорошо знакомым гнусавым голосом. И вспомнил, что накануне того дня как пошел на дело, когда засыпал, телевизор не выключил. Дрема меня охватила сильная – лень было к пульту тянуться. И вот, находясь где-то между явью и сном, я слушал этот гундосый, противный голос. А говорилось им какая-то несусветная либеральная муть про ценность человеческой жизни, про гуманизм, совесть и даже то, что никакие богатства мира не стоят слезы ребенка. И еще вспомнил, как было сказано, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Меня в дреме аж передернуло всего от этих слов. Затем кто-то унылым завывающим женским голосом читал стихи, а вот о чем они были – этого уже не припомню.
  В общем, решил, что интеллигент своим монотонным бормотанием загипнотизировал меня, пока я находился в расслабленном, полусонном состоянии. И как осознал это, наступило облегчение, все стало ясным и понятным, все встало обратно на свои места.
  И прежнее рациональное представление о мире вернулось ко мне: люди от рождения делятся на хищников и баранов. У каждого хищника свое предназначение. Политики – разводят, чиновники – пилят, менты – крышуют, бизнес – нагибает, бандиты – отнимают. Остальные – бараны, создают добавочную стоимость, часть которой мы, хищники, присваиваем. И души нет, Бога нет, совести тоже нет – их придумали, чтобы держать стадо в покорности. И никогда не нужно изменять своей сущности, пытаясь прикинуться овцой, так как хищник всегда остается хищником, какую бы маску на себя не надевал.
  Как известно, подобное лечат подобным. Я накупил DVD с фильмами про хищников, чтобы смотреть на ночь перед сном. Засыпая, я слушал как львы выслеживают своих жертв, как охотятся волки и узнал многое про повадки акул. Через несколько дней такой терапии я почувствовал, что полностью вернулся в норму и готов работать и что рука в нужный момент больше не дрогнет.
  Вот так, сам того не желая, я совершил доброе дело – то есть, оставил в живых свидетеля. А, если вспомнить еще курьера, то добрых дел было два.

  – Бетон, скажи, – попросил Шустрый с различимой иронией в голосе  – а не было ли у той бизнес-леди родинки на шее в форме морской звезды?
После его слов последовал хохот, и даже Блондин, пребывавший не в духе, слегка улыбнулся.

                                                                      ***

  – Я сейчас в туалет схожу, и продолжим беседу о прекрасном, – сказал Шустрый и направился в ванную.
  Послышался шум воды и не прекращался несколько минут.
  – Он, что, там моется что ли? – спросил Сиплый, но ответа, если он его и ожидал, не услышал, так как шум смолк, и дверь в ванную тот час открылась. Шустрый вернулся, но не сел обратно в кресло, а стал бодро расхаживать по комнате.
  – Ты, что нюхнул, что ли там чего? – подозрительно поинтересовался Бетон, заметив возбужденное состояние Шустрого.
  – Не потребляю,- сказал Шустрый, и в голосе так же произошли перемены – темп речи стал быстрым, а голос резким.
  – Поговорим о моих добрых делах. Начну с того, что с некоторых пор деньги меня интересуют постольку поскольку. Несколько лет назад случилось у меня горе, причиной которого во многом был я сам. Про само горе рассказывать не буду, скажу лишь, что после того как оно произошло, жить совсем не хотелось. С тех пор я стал рисковать почем зря, думал, таким образом, свою смерть найти.
  Этот риск нельзя назвать до конца безрассудным – я всегда ставил себя в такую ситуацию в которой был шанс, пусть и небольшой, выпутаться. И выход всегда находил. В то время появилась у меня особенность, или точнее сказать, способность в трудных ситуациях соображать лучше, и не просто лучше, а принципиально иным образом. Находясь в опасном положении, я как бы вижу ситуацию целиком, и мозг не перебирает варианты, чтобы найти решение, а выдает возможные расклады сразу, причем, учитывая те обстоятельства, на которые в обычном состоянии не обратил бы внимания.
  Только оказавшись в опасности, я чувствую особую полноту жизни и, можно сказать, какое-то душевное успокоение. И если долгое время не побываю в какой-нибудь заварушке, испытываю такую тоску и боль, как и несколько лет назад, когда не хотел жить. Ощущение близости смерти стало единственным способом моего существования, и хотя горе мое подзабылось, но, та боль и опустошение, которое оно вызывало, где-то внутри остались.

  Я и с вами на дело пошел, только потому, что оно выглядело очень рисковым. Но на удивление все прошло достаточно просто. И я решил немного усложнить задачу.
  – Что значит усложнить? – с подозрением спросил Бетон.
  – Дослушай. Перехожу к сути: с точки зрения обывателей мы – подонки. И пока я был в ванной, сделал два звонка: отменил вертолет и сдал нас ментам, – Шустрый сделал небольшую паузу и с комизмом добавил, – Получается, доброе дело сделал.
  – Ты что это – шутишь так? – с угрозой в голосе спросил Бетон и подался вперед, как будто собирался встать с дивана.
  – Несколько минут, возможно, у нас есть. Вы как хотите, а я пошел, – выпалил Шустрый, молнией бросился к окну и распахнул его.
  Сиплый метнул финку, но не попал – за мгновенье до этого Шустрый ушел с траектории летящего ножа. Шустрый шагнул на подоконник и спрыгнул вниз. Мягко приземлился с высоты второго этажа и побежал. Но бежал недолго. Добравшись до деревьев, стоящих за детской площадкой, он спрятался от света фонарей в тени одного из них и стал наблюдать.
  Из окна на асфальт полетели два мешка с деньгами, следом за ними выпрыгнул Бетон. Громко приземлившись, он подхватил мешки, закинул их за спину и побежал. Затем в окне показался Сиплый с мешком в руках, он мягко по-кошачьи спружинил о землю, и последовал за Бетоном. И, наконец, последним был Блондин; его руки были пусты. Он неудачно упал, завалившись на бок. «Действительно не умеет прыгать» – подумалось Шустрому. Блондин встал и быстро зашагал, подволакивая ногу.
  Через некоторое время Шустрый ленивой походкой обогнул дом, зашел в подъезд и поднялся на второй этаж. Отпер ключом одну из дверей и шагнул внутрь. Он вновь оказался в прежней квартире.

                                                                      ***

  На следующий день Сиплый с Бетоном нарвались на военных, прочесывающих город. Бетона в перестрелке убили, Сиплого взяли раненым, про Блондина известий не было. Все это я узнал из новостей, смотря старенький телевизор. Я нахожусь все в той же квартирке, где мы вчетвером ожидали вертолет, и от скуки описываю события вчерашнего дня в пожелтевшей от времени школьной тетради. В милицию вчера не звонил, но теперь, как взяли Сиплого, я ее с удовольствием жду, чтобы опять почувствовать одновременно близость смерти и сильное биение жизни…

  Уже довольно поздно. Я сижу за столом и смотрю на слабый, дрожащий огонек свечи. И думаю о том, что сказал Бетон. Может быть, нет ни Бога, ни кармы, ни судьбы. Но может быть, нет также и неизменной сущности, против которой не надо идти, как говорил Бетон. И не существует никакой связи кроме, может, психологической между тем, что ты делал раньше и кем стал сейчас. И, вдруг, возможно взять и просто измениться, несмотря на весь груз прошлого. Просто придумать другого себя – без боли и тоски. И может Блондин просто не до конца внушил себе все это, может ему не хватило совсем чуть-чуть – одного просмотренного на ночь DVD про жизнь офисного работника, или одной прочитанной книжки, чтобы окончательно стать другим человеком.
  И если вдруг это все так, то есть шанс мне стать кем-то другим, а Блондину, если выберется, вернуться на кондитерскую фабрику и воспитывать сына, того что в Германии. Соврали мы с Бетоном – хрипеть Сиплый года два назад начал – выходит это ребенок Блондина. Если встретите, скажите, сын у него. Хотя лучше я сам ему передам вместе с фотографией, забытой Сиплым на столе, заодно и про теорию свою расскажу.

  Я начинаю чувствовать, как все процессы внутри ускоряются – вы уже близко. Часто бьется сердце, почерк становится торопливым, неразборчивым. Скоро откроется дверь, задует сквозняком свечу. Когда сюда войдете, увидите мой силуэт на подоконнике и начнется погоня. Я выпрыгну из окна, добегу до машины и через поле выеду на проселочную дорогу, ведущую в лес. Перееду через небольшой деревянный мостик и подорву его, уже заложенной взрывчаткой. Доберусь до леса и проеду на север несколько километров. Брошу машину и подожгу, чтобы труднее было убрать с дороги. Куда буду пробираться дальше пока не решил. Возможно, там я оставлю новую весточку.

  Удачной охоты. Ваш Шустрый.


Сергей Сладков, http://litproekt.livejournal.com