Часть I - http://udaff.com/creo/108972.html
Часть II - http://udaff.com/creo/108989.html

    
Эту ночь я буду помнить долго. Наверное, до конца дней, отпущенных мне свыше. Казалось бы, ну чего сложного спилить пару десятков молодых сосенок, очистить от сучьев и закидать в кузов КамАЗа. Не тут-то было. Тот, кто хоть раз бывал в лесу – а особенно в тайге – меня поймет. Прежде, чем спилить что либо, надо сперва найти, где оно растет. Вот здесь нас и подстерегала первая трудность. Как бы это ни казалось странным, молодняка практически не было и кругом возвышались исполинские лесины девяти, а то и двенадцати метров высотой. Их диаметр никак не позволял представить их в качестве столбиков для ограды. Скорее уж они пошли бы на нижние венцы чего-то монументального. Бани там или летней кухни.

Облазив «делянку» площадью в пару дачных участков, мы обнаружили всего шесть или семь подходящих деревьев. Пометили их лоскутами ткани, чтобы не потерять в темноте и отправились устраивать лагерь. Ну, то есть разгрузили сидор, прикопали флакон в сыром месте и развели костерок в яме. Католь, со свойственной ему основательностью, замотал голову куском простыни, оставив только глаза, и нахлобучил на темя панамку пчеловода. «От комаров спасу ночью не будет» – пояснил он. Я в ответ лишь хмыкнул. Хотя свои меры предосторожности тоже принял – накинул на голову отрез ткани и прижал все бейсболкой. Получилось как у немцев под Сталинградом – готично и брутально.

– Ну-с, приступим что ли? – буркнул Толя, ловя мои взгляды, обращенные в сторону «тайника» с водкой.
– Как скажешь, Брейн, – отвечаю, понимая, что «фронтовые сто грамм» придется отрабатывать.

Старая игра, начатая еще в детстве; мы частенько говорили фразами героев мультфильма про Пинки и Брейна. Только в отличие от мышат, периодически менялись ролями. В данном случае инициативой владел Эйхгольц – ему и карты в руки.

– Давай с дальних начнем. Перетаскаем все в машину и проверим на той стороне дороги, без сорока столбиков я отсюда не уеду. У нас, понимаешь ли, заказ.

– Хули стоим тогда? Пошли уже.

И мы пошли. Первую сосну свалили, сами не заметили как. Пила двуручная, тяни себе по очереди и горя не знай. Завалили влет. Ножовкой сучья спилили, откатили ствол в сторону, дальше двинули. Лепота. Эйхгольц важничать начал рулетку достал, калькулятор. Чего-то прикинул, про себя, но промолчал. «Фиг с тобой, – думаю, – припрет, сам расскажешь».
Свалив все намеченные цели, присели на перекур. Вода в чайнике как раз закипела. Жахнули туда полпачки «чая со слоном» и отдых устроили. Католь посмотрел как-то хитро, прикинул чего-то в уме и пулей метнулся за беленькой. Разлил грамм по семьдесят:

– Держи, – говорит. – Допинг нам не повредит, еще вся ночь впереди.

– А вот скажи мне, мой жидомасонский друг, нахрена нам все это? – спросил я, занюхав допинг рукавом и закуривая свежую «приму» от своей же, еще не потухшей.

В тайге из курева «прима» или «беломорканал» самое то. «Парламентом» или там, «кентом восьмеркой» комаров не распугаешь, а от «дыма отечества» кровососы падают, как ассы второй мировой. Даже звук такой же, только тише.

– Как это, нахрена, – Эйхгольц смотрел озадаченно и удивленно. – Стартовый капитал, накопление средств на реализацию будущих проектов.
– Не нуди, не на презентации. По-человечески говорить разучился?
– Короче, не собираюсь все время бегать с пилой «Дружба» по тайге, тем более, когда есть реальный шанс заняться тем же самым, но уже на принудительных началах.
– И что же ты на сей раз мутишь, великий комбинатор?
– Помнишь, я тебе рассказывал, что у нас участок земельный есть? Ну, от речного порта недалеко. Так вот, оцени масштаб – мы там ставим засыпной гараж, машины на четыре. Потом пристраиваем бокс на пару грузовых авто. С ямами там и прочими прелестями. И весь этот комплекс сдаем в аренду страждущим автолюбителям. Я выхлоп прикинул – очень приличные деньги получаются.
– Круто, – говорю. – Наконец-то реальный шанс поднять денег, а не мотаться с тобой по лесу. А кто будет все это строить? Где материал брать? Сколько мы на этих бревнышках поднимем?
– Поднимем столько, сколько сможем, главное найти рабочих, чтобы территорию расчистили, огородили участок, ну а там, я думаю, дело наладится.
– И где мы возьмем рабочих? Чем платить им будем?
– Это вообще не вопрос, есть у меня на примете шайка реальных упырей. В смысле они не кровопийцы, конечно, но бухают здраво и за пузырь тебе не то, что ограду там или уборку территории – лезгинку исполнят.
– Толя, бухариков на работу брать – себе дороже. Достаточно того, что я нахожусь в перманентном коматозе. Где ты их вообще нашел?
– Дело давнее, – друг насупился, давая понять, что тема не особо приятная. – Короче эти хмыри у Юльки моей сумку тиснули по зиме. Она с работы возвращалась. Ночь. Темно. Тут эти архаровцы и налетели. Тронуть, не тронули, но стресс, истерика, сам понимаешь. Она у меня молодцом – с мобилы набрала, все четко объяснила. Короче нашли мы их в ту же ночь. Сидели в машине за «круглосуткой» наблюдали – она там одна на весь район. Впалили этих чижиков, когда они за добавкой пришли – Юля одного опознала – брать с них нечего было, кроме анализов. Сумочку, и то, что они пропить не успели, забрали. Дали профилактических пиздюлей и отвалили. Но я на карандаш их взял и квартирку запомнил.
– Мда. Прям неуловимые мстители какие-то. Кто с тобой был тогда?
– Да пацаны со старой работы. Мы в боулинг собирались как раз, ну и размялись по пути.
– Ладно. Твои рабовладельческие планы обсудим позже. Пойдем, поработаем что ли.

Приняв еще по пятьдесят и заев разогретой тушенкой, мы отправились на другую сторону дороги. Дорога была, не ахти какая – подсохшая колея, огибающая горку – вот на эту горку мы и полезли в поисках подходящего молодняка. На удивление быстро отыскав десятка полтора сосенок, мы принялись за дело. Вот тут я понял, что не только аппетит приходит во время еды, но и лень наваливается после обеда. Пусть он и был съеден в два часа ночи.
Примерно через три часа увлекательнейших возвратно-поступательных движений пилой я осознал, что спина у меня задеревенела до состояния тех самых безжалостно спиленных сосен, а ладони покрылись такими волдырями мозолей, что любо-дорого посмотреть. Всем дрочерам на зависть. Ноги налились свинцом – мы упирались стопа в стопу, чтобы не очень напрягать спины. Со стороны мы были похожи на игрушку из тира – помните такую? – если попасть в мишень, медведь и мужик начинали стучать молотками, или пилить что-то там.
Благо, что основная масса материала росла на пригорке – бревна сами скатывались под колеса Боливара. Нам оставалось только загрузить всю эту музыку в кузов, и можно было отчаливать. Прицепив две брезентовых стропы к креплениям кузова, мы с горем пополам вкатили первое бревно. Устройство было простым, но очень облегчило нашу участь. Расправив стропы на земле, мы клали на них лесину, после чего, закинув свободные концы строп в кузов, начинали синхронно их натягивать, закатывая груз через откинутый борт.
Когда в кузове уже было пять или шесть лесин, я утер честный трудовой пот и сказал:
– Усе, командир, давай перекур сделаем. Устал я вельми.
– Вольно, – с выдохом ответил Католь. – Отдых и перекусить. 
Мы вернулись к нашему бивуаку.
– Может по «сто пятьдесят», – с надеждой в голосе поинтересовался я. – Мне общая анестезия нужна – лапы ломит, хвост отваливается.
– Алкаш, ты алкаш, – вздохнул Толян, но водки начислил. Видать и сам вымотался.
– Не жадничай, я сегодня показал себя почетным стахановцем. Будем.

Привалившись спинами к толстой лиственнице, закурили. Эйхгольц снова уставился в одну точку и думал о чем-то своем, я просто пытался расслабиться и дать отдых отвыкшим от нагрузок мышцам. Спина ныла, ноги гудели, руки тряслись, словно я только что вышел из двухнедельного штопора. Именно в такие моменты, когда телу нечем отвлекать мозг, этот самый мозг начинает работать.
«Что я делаю здесь? Зачем все это? Я ведь ни на йоту не верю в то, что из этой затеи что-то выйдет. Да, Ваня мой лучший друг – я должен его поддерживать, успокаивать, помогать ему. Но вот сейчас я сижу где-то в лесу, протянувшемся от сих и до Урала. Понимаю, насколько он огромен, этот лес и этот мир – песчинка в масштабах солнечной системы, галактики, вселенной – насколько я ему безразличен. Насколько еще хватит моих сил, чтобы с презрением относиться к окружающему меня похуизму, выпущенному мною же на свободу? У меня нет идей, нет цели, к которой можно двигаться с упорством пресловутого барана, нет никаких планов и желаний. Однажды попробовал представить свою жизнь, как будто ее кто-то поставил на ускоренное воспроизведение. Получилось неважно. Вспомнились сцены авиаперелетов кузена Ави из фильма Snatch – дринк, закусь, катарсис. И все это в цикле. Замкнутый круг. Змея поедает свой хвост, свернувшись знаком бесконечности»
Вздрогнув, возвращаюсь к реальности – сигарета стлела и уголек обжег пальцы – Толя мычит какую-то песню себе под нос, догорает костер, где-то за горизонтом вскоре покажется краешек солнца. Мне сейчас необходимо побыть одному. Некоторые заболевания лечатся только одиночеством. «Пение» Эйхгольца меня не отвлекает. Напротив – оно, словно шаманское бормотание, помогает мне вернуться в себя. К своим невеселым мыслям. К чужим воспоминаниям.
Не таясь и не стесняясь, начисляю себе почти до краев. Гомеопатическими дозами сейчас не поможешь – нужна тяжелая артиллерия. Махнув полный стакан, закуриваю. К черту закуску и запивку. К черту пропахший дымом рукав, которым так приятно занюхивать горечь лекарства. В бутылке плещется еще приличное количество – больше половины. Предусмотрительный Католь взял целый килограмм. У него с младых ногтей обнаружилась удивительная, почти мистическая способность – он никогда не покупает мало или много, он берет всегда достаточно. Чутье что ли особое.
«Да, зная друг друга без малого два десятка лет, сложно что-то скрывать друг от друга. Мы, словно братья, чувствуем друг друга. Даже расстояния не способны надломить эту связь. Когда я жил в Питере и мне приходила идея позвонить ему, я всегда узнавал какие либо новости. Характер новостей всегда определялся настроением. Моим настроением. Если мне поутру было крайне хуево, а к обеду настигала мысль – позвонить, можно было с твердой уверенностью предвидеть, что я не услышу ничего хорошего. Так оно и выходило. Вот и сейчас, этот шлемазл сидит и мычит, уставившись в одну точку. Ему очень плохо. Настолько плохо, что я подозреваю – вся эта поездка за «дровами», вся суета, создаваемая из ничего, есть лишь попытка что-то скрыть, спрятать не от меня даже, а от себя. Отрешиться. Забыть.»
Молча протягиваю почти полный стакан – выпей, брат – тебе сейчас нужно. Возможно даже нужнее, чем мне, нужнее, чем всем вместе взятым homo, на этой блядской планете. Не чокаясь, пьем, словно колодезную воду, «продукт перегонки продуктов брожения». Теплая, горькая, но такая родная и привычная волна катится по горлу вниз. В животе делается горячо. Закусывать? Да ну его на хуй – сейчас это только навредит.
– Она аборт сделала, – в пустоту шепчет Толик. – Забеременела и сделала аборт. Ничего не сказала. Я случайно узнал – рылся в бумагах, искал что-то, документы вроде – там направления, справки какие-то, и пожелтевшая бумажка с печатью. Понимаешь? Индульгенция на убийство моего ребенка. Я даже пол теперь не узнаю. И никто ничего не узнает.
– С Юлькой говорил? – в горле комок, но что-то нужно говорить, отвлекать пустыми фразами, забить его «канал» ничего не значащими битами никому ненужной информации. DDOS-атака. Отказ в обслуживании запросов. Защита от внешних раздражителей.
– Не смог. Не смог ей ничего сказать. Боюсь даже дать ей понять, что я уже знаю. Она убила ребенка. Нашего ребенка. И живет с этим теперь. Ей тяжелее. Ее решение, ее крест, ее грех. Она даже напиться, как мы, не может. Чтобы хоть на минуту забыть, как ломается материнский инстинкт. Как нарушаются законы и заповеди. Он же Жил внутри нее!!!
– Брат, я… – не зная, что сказать, я касаюсь его плеча кулаком.
Я не знаю, что нужно говорить. И нужно ли вообще. Слова сейчас не помогут. Ничто уже не поможет. Нам казалось, что мы достаточно взрослые и циничные. Повидали жизнь. Можем о чем-то судить. Давать оценку. Да нихуя подобного! Мы остались теми же детьми. Какими были пять, десять, двадцать лет назад. Детьми, которые плакали над фильмом про собаку с «черным ухом», сопереживали героям сказки о «золотом ключике», смеялись неподдельно, посещая «комнату смеха».
«Люди – самый странный биологический вид. Плакать над утопленными котятами, глотать слезы, читая «доктора Живаго», убить собственное дитя. И жить с этим все оставшееся до конечной станции время.
Жизнь – та самая комната смеха, с кривыми зеркалами. Зеркала являют тебе твое собственное отражение в мыслях, словах и поступках окружающих. Ты отражаешься в людях, а они  отражаются в тебе. Они искажают тебя на свой лад: купил дорогой автомобиль – наворовал, пристроил ребенка в детский сад – взяточник, отправил дряхлую бабушку в дорогой пансионат – квартиру решил захапать».
Гнусное ощущение трезвого рассудка и твердой памяти не спешит покидать нас. Мы глушим мысли и чувства старым проверенным способом. Помогает слабо. Будто кто-то в наше отсутствие превратил спирт в воду. Опьянение все никак не наступает. Мы глотаем горечь из стаканов, и, уже не отличаем, горько ли нам от водки или от того, чем заняты наши головы. У каждого свое. И кому больнее – попробуй, разберись – не референдум же устраивать.
Поймав подозрительный блеск в глазах друга, я поднимаюсь и иду к машине. Молча, без слов, стараясь не шуметь. Ему тоже нужно побыть одному. Есть такое лекарство – одиночество.

Остаток ночи мы, как сумасшедшие, продолжаем погрузку. Словно Ленин на субботнике, я тащу бревно на плече и стараюсь отогнать от себя любые мысли. Эйхгольц молчит. Сопит, но тащит свою ношу – ему сейчас плевать на физические нагрузки. Он отрешен настолько, что, кажется, впряги его в Боливара, он и его дотащит до дома.
В сомнамбулической коме передвигаемся механически. Куклы на батарейках. Заводные игрушки не желающего взрослеть «большого ребенка». Вокруг вообще много всего большого: деревья, лес, планета, вселенная. Вселенная – результат «большого взрыва», если не врут. И по самому дну этого Вселенского котла с упорством муравьев ползут два атома. Ползут, не зная, что котел круглый и куда по нему ни беги – все равно вернешься туда, откуда начал.


***

В какой-то момент, сбрасывая с плеч очередное бревно, я взвизгнул ошпаренным поросенком – волосы, выбившись из-под бейсболки, приклеился к подтекам смолы на стволе. Дернувшись всем телом к земле, все-таки вырываюсь из предательской западни. Эйхгольц, теперь уже прежний, глядит на меня и начинает хохотать. Он смеется заливисто и заразительно. Он смеется так, словно не было только что алкогольного марафона, бессонной ночи, этого разговора, который он не решился завести с кем-то, кроме меня. Он смеется.
– Расческа есть? – спрашиваю.
– Нету, брат. Только ножницы. – сквозь смех отвечает Толя.
И падает в пыль дороги. И смеется пуще прежнего.
Пусть.
Я начинаю смеяться вместе с ним, и пустота, нацелившаяся, было, целым фронтом куда-то под сердце, отступает. Тоска – слово из пяти букв. Мне не до нее. Я смеюсь над собой и над Толей. Над всем мирозданием. Масштабы моих переживаний кажутся мне настолько микроскопическими, что даже стыдно вспоминать, как я сидел и методично пытался напиться пару часов назад. Жизнь продолжается. Ее можно отнять. Можно подарить. Сложнее всего прожить ее. Свою единственную, данную напрокат жизнь.
Утро застало нас в дороге. Мы возвращались. Обратно. К себе. Изменившимся или измененным. Возвращаться туда, где все стало по-другому, всегда немного грустно. Нам не стать прежними. Не стать даже такими, какими мы хотели бы быть. Чтобы хоть у себя не вызывать презрительной усмешки, глядя утром в зеркало.
Эйхгольц притормозил у первого попавшегося киоска, молча спрыгнул с подножки и через пару минут вернулся уже с парой ледяного пива. Бутылка приятно холодит стертые почти до крови ладони. Я жадно глотаю пиво, запивая потоком встречного воздуха. Из динамиков льется музыка. Неважно какая – плохая или хорошая. Она есть и она к месту. И ко времени. Пусть я еще не повзрослел, пусть с первой страницы паспорта на меня испуганно смотрит пацан с еле заметной щетиной на детском, пока еще, лице. Впереди долгая дорога, начало которой положил не я, но мне предстоит пройти ее до конца, когда бы он ни настал. Позже, оглядываясь на события этих дней, я буду скупо улыбаться и видеть перед собой счастливое Толино лицо.
Я не мог знать, как повернется наша дальнейшая жизнь. Не мог предвидеть, что через месяц-другой Католь загремит в армию, а в моей жизни появится новая самка, запрограммированная на репродукцию «вопреки всему». Рок, наркотики, алкоголь – все это не способствует появлению здорового потомства. Мы расстанемся друзьями.
«Толя станет хорошим солдатом. «Замок» – опора армии. Он получит сержантские лычки и в довершение своей блестящей карьеры, загремит на «дизель» – двенадцать месяцев, как в старой недоброй сказке. Этот год изменит его безвозвратно. С армии наши семьи будут встречать другого человека. Он сойдет по трапу самолета, словно рок-звезда – потертые джинсы, белая футболка, темные очки и трость с набалдашником, в виде головы пуделя».
Дядя Аарон будет тайком смахивать слезы – не те, что принято проливать у стены плача, тетя Наташа будет рыдать в голос, глядя на сына, которого кто-то подменил. Мои родители будут с интересом смотреть на возмужавшего Ванечку – они всегда звали его только так, по имени, ласково, как родного. Даже мелкая егоза Машка – моя сестра, которой совсем немного лет – будет глазеть исподлобья с подозрением: «А того ли нам вернули?». А я буду далеко от всего этого. Тысячи километров будут отделять меня от того второго; того, который не случился, но хотел бы стать именно таким: несгибаемым, не поддавшимся, не сдавшимся.
Пока все просто – есть момент времени и место, где мы чувствуем себя живыми. Деньги – шлак, без которого, увы, жизнь становится сложнее. Есть нечто, что дороже, гораздо дороже того, что можно пощупать руками. Материальный мир рушился передо мной, как витраж, в который запустили булыжником. Неважно, как сложатся наши жизни, неважно, какими монологами будут наполнены последние мгновения этого фарса. Важно то, что здесь и сейчас происходило с нами. Происходила жизнь. Во всем своем блеске.

– Брат, я тебя понимаю, конечно. Поверь – понимаю и, там, в лесу, я не смог сказать. Страшно было, понимаешь? Страшно и противно от самого себя. Я знаю, что тебя это не может успокоить и легче тебе не станет, но сейчас я должен рассказать. Я Лену свою заставил аборт сделать, – сигарета снова обжигает пальцы, чертыхаясь, я кидаю ее в окно. – Она мне призналась, когда сама только узнала. Но решение принял я.
– Зачем?
– А ты посмотри на нас! Детям нужен отец. Не тот, который по ночам лес ворует и под статьей ходит, не тот который вместо игрушки принесет в дом обрез или расточенный «газовик». Им детство нужно, понимаешь?! Детство! С самокатами, велосипедами, приставками этими бесовскими. Ты сейчас можешь яблок купить? Хуй!!! И я не могу. Если твой клиент соскочит, снова к родителям на поклон пойдешь. «А чего у вас на обед? Ах, какой вкусный суп. Ой, не надо мне продуктов, у меня дома завались». А мать сунет тебе украдкой картохи пару кило и луковицу. Чувствует потому что.
– Это повод лишать ребенка жизни?
– Это повод изменить свою жизнь. Не получается на себя работать, горбаться на дядю. Зато деньги в срок и точно знаешь, сколько получишь. Мы с тобой в твоих схемах редко даже в ноль выходим. Одни убытки, блядь. Посмотри, наши ровесники уже с дипломами на теплых местах! Машинка в кредит. Квартира в ипотеку. Жена красавица-спортсменка-комсомолка. Дети у них. А мы с тобой, что мы в мире после себя оставим? Запах перегара и кучу долгов. Если б ты, мудак, имел, хоть какую копейку регулярную, Юлька бы рожать стала! Не легла бы под нож!!!
– Да пошел ты…
– Я-то уйду, только никуда не денусь. Нам с тобой, брат, еще долго одними тропами ходить. Прости, что больно тебе сделал, но кроме меня не скажет ведь никто. Мать тебя ребенком считать будет до гроба, батя твой, напротив, думает, что ты сам выкарабкаешься. Юлька, и та, все сама без тебя сделала. Ты для себя реши, как дальше жить.
– А ты решил? Все знаешь? Все умеешь? – Толя смотрит на дорогу и цедит слова сквозь зубы.
– Я только одно знаю – пора взрослеть. Хватит хуйней страдать, схемы крутить не каждому дано. Завтра пойду работу искать, то же самое и тебе советую. Остепенись, брат, выходи на новый уровень.
– Какой, блядь, новый уровень? Вставать в семь и пиздовать на работу? Сидеть штаны протирать? Ебал я в рот такие перспективы!!!

Я смотрел на этого незадачливого полуеврея и понимал – ничего нет дороже, чем сделать кого-то счастливым. Ничего нет страшнее, чем сделать другу больно. Раны в душе рубцуются дольше и болят сильнее. Он не смог повзрослеть сиюминутно. У него еще будет время. Будет возможность доказать всем, что он чего-то стоит. Он выбрал свой путь.
Борьба ради борьбы.
А пока играет музыка и утренняя прохлада врывается через открытое окно, наполняя  нас свежестью.
Такие разные судьбы. Персональные жизни, переплетенные во времени и пространстве. Мы не были в Афганистане – там были наши отцы. Мы не попали в Чечню – детям нечего делать на войне. Потерянное поколение, застрявшее накрепко где-то посередине между перестройкой и частными полетами в космос. Менеджеры, юристы, управленцы, технари – офисная клетчатка – это мы, недалекие людишки с дипломами и без оных.
Желания, определяющиеся возможностями. Возможности, догоняющие желания. Мы не оригинальны, как и наши предшественники. Компост, из которого лишь единицы, смогут реализовать свои амбиции, благодаря или вопреки стечению обстоятельств. Мы ничем не отличаемся от наших родителей, дедов или прадедов – отличается окружающий нас мир. Он меняется гораздо быстрее, чем люди. Путь от обезьяны до человека занял почти два миллиона лет. Берестяные грамоты сменились терабайтными «винчестерами» менее чем за тысячелетие.
На просто нужно с этим смириться.
Если когда-нибудь меня спросят:

– Кем были вы с твоим другом, Эйхгольцем? Что принесли вы в мир, дурного или хорошего? Куда вас распределить?

– Это были деловые люди, – отвечу я. – Распределите нас на покой.