Мне часто прочат светлое будущее.
Как-то, расстрел на месте. Пику на разборе. Или, на худой конец, бессрочную каторгу.
Всё это пафосно и даже малоправдоподобно. Где я, и где ваше место расстрела...
Стародавняя Москва, рассказывают нам нищие, сгорела от копеечной свечки.
Чтоб меня украли, но контора "Зибен-Ахт со товарищи" и впрямь сожглась ни за грош!
Пожар начался во вторник, сразу после вербного воскресенья.

Сидели мы в номерах на Греческой (рекомендую, вот фото: это Ключарь... да сыми ты уже кепи, Ключарь! А вот как раз - Сеня-Сочи)... так вот: сидели мы, пили пиво, ожидая заказанные в "Шанхае" ведро раков и уточку по-пекински.
Но вместо утки в номер впорхнула совершенно другая дичь.
Тот, кто видел в деле пани Гражину, скажет, что Софа-Золотая Ручка тоже была не подарок, да только не так красива! Гражина светилась, словно греческая богиня, вдобавок славилась громкими ограблениями и твёрдым характером.
Её фразу: эй, фраера, сгорите молча! - стоило б высечь в мраморе...

Впрочем, пустяки.
При появлении дамы мальчики бросают пиво и чистить ногти, берут с собой шпалеры и покидают апартаменты. Мы тоже маем дисциплинку, а как же!
Я принимаю рабочую позу и вежливо интересуюсь, чем обязан визитом.
Не кидайте брови на лоб, Зибен-Ахт... шнифты повылазят, щебечет для разгона пани Гражина.
Вы меня знаете, я тоже об вас наслышана. Хватит прохлаждаться, словно вы - птица на вертеле! Имею вам сказать пару слов. Хотите подзаработать?
Я киваю на это, зачем же спорить...
Тогда Гражина толкует про невиданной стоимости брошь, которую она немножко притырила и хочет вывезти. Вы должны мне помочь, говорит она и для пущей важности тычет мне пальцем в середину груди.. Почему это должен, мне интересно? И ведь я всё ещё вежлив!
Здесь не контора извозчиков, информирую я мадам... просто на всякий случай.
Мне требуется прикрытие, настаивает пани Гражина.
Вы это сделаете, Зибен-Ахт, это ваш заработок - и мы в расчете!
Я что-то вам должен, кроме слов о вечной любви, интересуюсь в ответ?
И где тут мой интерес? Вы такие цикавые, пани Гражина, что лучше надевайте себе шляпку и швиндяйте прямиком до рыбного ряда. Купите там турецкую селёдку и морочьте ей голову...
Скажите прямо: ну, на кой этот гембель?
Я шо, канаю под малахольного?

Будет файно, если мы перестанем размазывать сопли по чистой скатерти, дипломатично говорит мне пани Гражина. Меня ищет бывший муж и хочет вернуть обратно.
Кого он больше хочет, вас или брошь, интересуюсь я из чистого любопытства.
Уже неважно, говорит прекрасная пани, морща невиданно чистый лобик. Вы устроите шухер, вроде небольшого пожара в бардаке во время наводнения, и я помогу вам встретиться с дочерью.
Тут меня будто током шибает, и я на минуту забываю о вежливости.
Не играйте с Зибен-Ахтом, мадам, говорю на полном серьёзе.
Моих жену и дочь схоронили три года назад. Я был тогда далеко, и это большое горе...
Затем конторщик Сёма Бруевич превратился в карманника Зибен-Ахта.
Вы понимаете, я всё это толкую уже в качестве прощального слова.

Ваша дочь не умерла при погроме, молвит мне на это пани Гражина.
Она лишь попала к посторонним людям и долго была в беспамятстве.
Только на днях я сама узнала об этом!
Внутри меня просыпается и дрожит какая-то позабытая жилка.
Вейзмир, говорю я... Великий боже! Если вы врёте, мадам, вы ляжете вместе с ними.
Давайте приступим к маленькому гешефту, говорит в ответ пани Гражина.
Не заставляйте меня разочаровываться в родительских чувствах.
Ваша Рахиль сейчас в надёжном месте...
Чего и вам желаю, месье Зибен-Ахт!

Что же вы себе пожелаете, спрашиваю я, чувствуя себя официантом на гнутых ножках.
Вы встретитесь со своими мальчиками завтра в девять вечера у входа в синагогу красильщиков, что на Малой Арнаутской, отвечает Гражина. Мой бывший муж, месье Бродский, будет в это время неподалёку, в трактире "Лондон". Его непременно сопровождают пять или шесть переодетых шпиков, которым обещана большая награда за мою голову...
Тут я невольно ахаю: ваш бывший муж - Леопольд Бродский?! Ювелир с Ришельевки?
Гражина мрачно кивает на это и говорит: закончив шухер, птицей хряете к Молдаванке.
Там на углу будет ждать пролетка. Кучер Мицюк - мой родственник, он биндюжник с Пересыпи.
Дело будет, кратенько, таково...

- Спокойно, это налёт! - говорю я из-под маски немеющими губами.
Непросто менять специальность, если ты обучен только ловкости рук.
Пани Гражина, а также сидящий рядом толстый, лысоватый и прилизанный Бродский в брусничного цвета смокинге очень естественно изображают испуг. Что ж... Достаю маузер и присаживаюсь.
Мальчики ходят вокруг, потроша кошельки и карманы немногочисленным посетителям.
Агенты? Ах, да... Агентов мы аккуратно связали.
Уложили рядком и бросили их отобранные шпалеры на дно сортира.
Один я таки сунул в карман... Неважно, продолжим.
Я поворачиваю дуло маузера в сторону Бродского, и он рывками обнаруживает карманы.
Пани Гражина дрожащими пальчиками выкладывает на середину стола крохотный ридикюль. Держится пани по-королевски, так что я ей попросту аплодирую.
Вынимаю из ридикюля брошь... Бродский морщится: сегодняшний дебет-кредит ювелирной конторе определённо не в кассу! Гражина закусывает губу и опускает глаза.
Чувствую себя романтическим злодеем... Капельку бы покуражился, но время на подходе.
Опускаю брошь в потайной карман, кричу мальчуганам:
- Всё-всё! Теперь уходим...

Если бы я был поэтом, я бы сказал, что вечер тонул в истоме... или там, солнце догорало в логове заката. Но за забором нас прозаически атакует шобла во главе с господином приставом.
Некогда размышлять, откуда белогрудые поцыки свалились на нашу голову.
Скорей всего, вызвала с нарочным эта старая, плешивая сволочь, то бишь хозяин трактира...
Пули жужжат повсюду. Сеня-Сочи вскрикивает и первым ложится наземь.
Я порываюсь броситься к нему, но что-то внутри толкает меня в сторону от приятеля...
Рахиль, доченька, шепчу я и плачу - про себя, но почти навзрыд.

- Ключарь, помоги ему... Я прикрою! - кричу, опомнившись, и продолжаю палить с обеих рук.
Внезапно стрельба стихает. Я оглядываюсь и вижу, что оба моих кореша лежат вповалку.
Дорого обходится моей компании Гражинина брошка... довеку столько не потянуть.
Если пани сбрехала хоть на пол крашеного ноготочка, кровью за всё заплатит.
Бегу что есть сил по улице, и полицейские вновь открывают стрельбу.
Что-то рвёт меня за плечо и обжигает спину.
Но я уже на перекрёстке с Молдаванкой, возле пролетки.
- Гони! - кричу я мрачному, словно кат на паперти, Мицюку и задыхаюсь от боли...

Поздно вечером пани Гражина приводит меня на Большой Фонтан в тихую бессарабскую семью из семнадцати человек, где мы с Рахилью долго обнимаем друг друга, молчим и плачем, как гимназистки. Затем Гражина уносит и себя, и брошку, и мне нечего ей сказать напоследок.
Завтрашней ночью, если фарт не изменит, вместе с бессарабами мы выедем в Мариуполь.
До чего Рахиль похожа на мать, это же просто невыносимо...