…"Ксанф! Выпей море! Выпей море, Ксанф!", - по телевизору показывали один из любимых телеспектаклей Акакия. "Эзоп", с участием Калягина. Акакий был погружен в тяжелые думы. "Вот оно, величие человеческого разума и духа, над окружающей действительностью. Над этим жутким прогнившим миром, где правит ложь и алчность".

Да, Акакия продали как раба. Как и говорила Зина, общий язык они с Клавой быстро нашли. Результатом договора было составление графика половых сношений с Акакием. Зина получила право на три половых акта в неделю. Каждый акт должен быть оплачен ею по следующему тарифу: пять килограмм отличного мяса или лучших колбасных изделий за один раз. Остальные разы оплачивались по специальному тарифу при предварительной договоренности с женой Клавой.

"Самый ужасный вид рабства, это добровольное. Увы, я не Эзоп. Я маленький и слабый человек. Так мне и надо. Как я могу бороться с системой, если не могу противостоять этим двум ужасным женщинам!? Эзоп выбирает долю нищего, но свободного, а я выбрал долю сексуальной игрушки, за мясную вырезку, которую и съедает-то в основном всю Клава. Да, но что делать, когда тебе жгут живот паяльной лампой? Что должно восторжествовать - спасение от чудовищной боли или все-таки мужественное упорство? ", - таким вот горестным мыслям предавался Акакий.

И вдруг, сознание Акакия подсказало выход: "Талант, Акакий, талант. В "Эзопе" к ногам Калягина падает красивая женщина, жена богатого хозяина. И к моим ногам упала женщина. Да, она не красавица, но ведь я тоже не Эзоп! Главное ведь что? Талант, да, талант, это содержание мужчины. А я талантлив. Я чувствую это. Надо только найти приложение своему таланту. И Зина вот почувствовала, иначе зачем она выбрала меня, когда у нее под боком закаленные тяжелой физической работой грузчики и рубщики мяса? Нет! Я не буду расставаться с этими женщинами. Я буду их трахать. И не так как хотят они, а так как хочу я! И у меня появятся еще! Ведь сейчас-то у меня две? А раз две, то может быть и больше! Главное найти приложение таланту…"

Находясь в каком-то диком состоянии, Акакий вышел на улицу. Он бесцельно бродил по улицам в поисках точек приложения своего таланта. И он постоянно думал о женщинах. "У меня их уже две, а будет еще больше. И как же мне тогда называться. Кобель? Нет, слишком по-женски. Ловелас? Нет", - это слово ассоциировалось с ковбоем, ловящим диких мустангов, с помощью веревочной петли, лассо, а Акакий вовсе не хотел ловить мустангов. Он хотел ловить женщин.

Вскоре он услышал странный повторяющийся звук. Почти одновременно он подумал: "Казанова. Да, я буду Казановой." Источником звука был звукозаписывающий ларек у метро. Из колонки, вывешенной за пределы ларька, доносился вой саксофона и высокий голос пел: "Казанова, Казанова, Зови меня так. Мне нравится слово. В этом городе женщин, Ищущих старость." Акакий остановился, завороженный. Он вспомнил этот голос. Пару месяцев назад он видел по телевизору концерт. Там человек с подведенными глазами пел эту же песню. Вот что тогда его так поразило. Зал. Сотни, может тысячи человек. Море горящих спичек. И женщины. Молодые. Как зомби, смотрящие на своего кумира. Готовые на все ради него. Вот оно приложение. Рок! Это слово - "Рок"! Акакий сможет писать такие же стихи, нет лучше. Он сможет петь. Мало того, он будет бороться против системы, но его никто не сошлет рыть Волго-Балтийский канал, не отправит гробить свое здоровье на Воркутинских шахтах. Нет, он не будет, стоять с кайлом в руке, его не будут пиздить уголовники. Зато при его появлении будет реветь от восторга толпа. Визжать молоденькие девушки. И любая, да любая, захочет быть с ним…

- Да ну! Дохлый мужичонка какой-то, я говорю, нам роботяга нужен. Настоящий, здоровый, в тельняшке и с бутылкой. А этот портвейну стакан ебнет и скопытится. И скрипеть в микрофон будет, а не орать.
- Бля, орать это не кайфово. Скрипеть как раз прикольней. И нах нам гегмон сдался? Надо человека интеллигентного.
- Ред, ты действительно не рубишь ни хуя! Классный чувак и прикид у него что надо.
- Да, блять, идея гнилая с самого начала, перформанс, бля, ваш. Левый мужик и петь-то не умеет. И хуй впишется. А если впишется, то в фишку не врубится. А если врубится, то зассыт или западло ему станет.

Акакий повернулся. Его полукольцом окружили три парня. Один высокий, с длинными немытыми давно волосам, одетый в какой-то зеленый балахон, на его носу красовались очки-велосипеды без стекол. Другой, коротко стриженый, одетый в потертую кожаную куртку, какую носили чекисты двадцатых. И третий, с кучей английских булавок в ухе. Парни пристально и беспардонно, рассматривали Акакия. Он слегка побаивался компаний такой экзотической молодежи. Впрочем, он побаивался любых, даже совсем не экзотических кампаний. У Акакия засосало под ложечкой.

- Слышь, мужик, выпить хочешь? - сказал наглым тоном "чекист", показывая из-за пазухи бутылку портвейна.
- Нет, - сказал Акакий неожиданно глубоким и низким голосом.
- Ни хуя вокалирует мужик! А ты роботягу-роботягу! - "волосатый".
- Значит так: мы музыку делаем, нам вокалист пиздец как нужен. - "чекист".

Вот оно! Акакий не верил своему счастью. Может он думал вслух и теперь эти люди над ним издеваются? Нет. Не мог он думать вслух. Уняв дрожь в руках, Акакий, как можно тверже произнес: "Я согласен." Однако голос не послушался и сорвался на высокий, бабий фальцет. Парни переглянулись.

- Прикольно! - это "волосатый".
- Да, бля, нихуевый диапазон. - "чекист".
- Тока он его на сейшне выдать не сможет. - "булавка".

Акакий находился как во сне. Красивым ровным тембром, которого он от себя совсем уж не ожидал, он рассказал парням, что мечтал играть в рок-группе, что знает наизусть массу стихов. Он приврал, что пишет сам стихи, что умеет петь. Что у него есть желание и масса свободного времени. Парни вновь переглянулись.

- Слышь, а как тебя зовут? - "чекист".
- Акакий! - Акакий.
- Говнюкий! - "булавка".
- Сракий! - "волосатый".
- Не пиздеть, погоняло что надо, знакомься, это Ред, это Ящер, я - Гнилой.

Ящер ("волосатый") при этом изобразил манерный поклон, Гнилой криво ухмыльнулся: "Бухать буш?"

Во время распития на скамейке в сквере первой бутылки (за пазухой у Гнилого их обнаружилось аж три, а в балахоне у Ящера еще две), Акакий выяснил, что музыкальный коллектив называется группа "Апоклипсис-Б", что он будет новой "фишкой" группы, что на концерте надо находится пьяным, что главная его задача "не ссать" и рубить какую-то "тему". Он поинтересовался у Гнилого насчет времени репетиций, на что получил ответ, что "нахуй надо репетировать, и без репетиций попрет, главное драйв зарядить".

- А что ж я петь буду?
- А! Это… На, дома почитаешь, выучишь, если попрет, звони мне. Ну че будем дальше бухать или пиздеть? - Гнилой вынул из-за пазухи стопку помятых листков, протянул их Акакию и ловко откупорил зубами вторую бутылку.

Пока вторая бутылка проходила по кругу, Акакий не удержался и взглянул на содержимое стопки. Его взору предстали рубленные кусками вирши, переполненные грязными выражениями, неизвестными словами и непонятными образами. Такие понятия как слог, ямб, хорей, были авторам явно не известны, ровно, как рифма, правила грамматики и пунктуации:

"Алмазные иглы рвутся под кожу
Что вы не спите?
Плюнуть вам в рожу!?
Короли червей зло копошатся.
Будете ссать?
Не дам вам просраться!"

Как это было не похоже на те прекрасные стихи, которые читал до этого Акакий. Как это было не похоже на томную лирику, не было ни капли романтизма, не было мистики, стремления к высоким далям и, страшно подумать, не единого упоминаня про любовь. Однако ему понравилась та первобытная энергия и необузданная фантазия, которая сквозила в каждой строчке.

Возвращался Акакий домой под ночь. Он как то забыл, что ему надо было выполнить свой долг, а именно по расписанию, составленному Клавой и Зиной на 18.00 у него был запланировано сношение с Зиной. Чем ближе он подходил к дому, тем сильнее был страх.
Страх быстро и верно вытеснял из его мыслей слепящий свет прожекторов, вой толпы, дикие оргии с десятками юных женщин и морем портвейна, интервью на телевидении, и другие картины будущей славы и величия. Когда Акакий входил в подъезд, страх его окончательно опутал. Он попытался представить на своем месте Гнилого, натужно скорчил кривую ухмылку и приготовил пару бредово-нецензурных фраз для ответа жене. Вздохнул и позвонил в дверь…

- Ага! Мужинек мой явился! Ты где шлялся, ничтожество!? Я тебя кормлю, пою, обстирываю, срач за тобой убираю, а ты гад пить наладился!, - огромная ручища Клавы схватила Акакия за шиворот и втянула в квартиру. - Не, Зин, ты полюбуйся на это чучело! Соплей перешибешь, а туда же! Пить! Ты где был, гад!? - Клава отвесила Акакию оплеуху, от которой у него помутилось в глазах.

Она протащила Акакия на кухню, прямо под мрачноватый взгляд Зины. Судя по двум пустым открытым бутылкам сухого полусладкого, они ожидали его уже давно.

"Вот чего, мозгляк, раз ты провинился, то мы с Зиной кое-что новое придумали. Смотри!", - Клава ткнула ему в лицо мятый кусок газеты. Судя по огромным жирным пятнам, покрывавшим его, в нее заворачивали рыбу, а заголовок гласил: "Ночные забавы амазонок. Часть третья. Групповой секс", - Сейчас мы будем с тобой вдвоем забавляться! А, чо? Нам настоящим бабам это не срамно, чай видели в бане друг друга и не раз!

Акакию совсем не хотелось "забавляться", ему хотелось спать. Он хотел изобразить физиономию Гнилого, и рявкунть: "Отвалите, жабы!", но слова застряли в горле, а на лице появилась лишь жалкая улыбка. Клава отволокла его в ванну, и продержала несколько минут под холодной водой своими огромными ручищами. За это время Зина расстелила постель.

И вновь пришлось Акакию лизать толстые, лоснящиеся от жира и пота животы. И вновь, то Клава, то Зина, попеременно распластав на нем телеса вдавливали его в старый диван, и вновь пердели ему в нос, и вновь душили огромными сиськами. Короче занимались тем, что Клава считала "групповым женским доминированием". В самый разгар оргии внезапно раздался телефонный звонок. Чуть ошарашенная Клава пошла снимать трубку и в этот момент Зина стала гадко и похотливо стонать (стонала она не потому, что так хотелось, а потому, что слышала такие стоны в порнухе, котрую ей показывал один из ее хахлей и считала, что от этого женщина получает больше удовольствия).

- Тебя, - как-то потеряно сказала Клава, и даже забыла прибавить "мозгляк" или ничтожество", по этим признакам Акакий понял, что звонит Гнилой.
- Але, - тяжело дохнул в трубку заезженный Акакий.
- Ты, че, пилишься там, что ли сразу с двумя!?
- Ну, да…
- Ни хуя, ты даешь! Мал клоп, да вонюч! Мне вот дрочить щас приходиться!, - заржал Гнилой., - Короче, так. Сейшн будет завтра в семь в ДК Машиностроительного Завода. Добираться знаешь как? Встретимся за час. Перед сейшном надо налиться как следует. Текст выучи. Кстати тебе он как?
- Ну, знаете, не особо. Тяжело такое читать. Может лучше я почитаю стихи Рильке?
- Рильке был враг и контрик! И стихи у него антисоветские. И сам он антисоветчик. Лейкемией его заразил секретный агент Дзержинского. И еще в анальник отпользовал. И заставил еще есть яйцеклетку Авроры Дюдеван. Она к этому моменту уже умерла и разложилась, но яйцеклетку сохранили. Специально для Рильке. А на его могилу приехал Гарсия Лорка (его, кстати, замочили франкиты во время гр. войны в Испании, так как он был коммунистом) и смачно на нее помочился, сказав при этом: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан. Стихи у тебя ничего, но как человек ты говно! Позор тебе, швабско-австрийская свинья!" Короче. На хуй нам не усрался этот мудак. Будешь наши стихи читать или иди на хуй, - авторитетно заявил Гнилой. Итак, завтра в семь?
- Да, да, конечно, завтра в семь.

Что произошло потом, описать было трудно. Клава и Зина, как две разжиревшие на мясе жертв гарпии, набросились на Акакия. Потрясая телесами, они кричали ему, что он мерзкий ублюдок и сволочь, что он связался с алкашней, уголовниками и подонками. Они дышали ему в лицо винным перегаром и гнилыми пищеводами, он выли, визжали, рычали, они плевали ему в лицо, но не делали почему-то одного. Они не пытались его бить. Мельком поймав свое лицо в зеркале трюмо он понял в чем дело. На его губах перекатывалась наглая кривая усмешка Гнилого. Эта была победа. Маленькая, но победа…