Рим

С утра Марина бегает по длинным коридорам райотдела милиции. Дел много, проблем ещё больше. На втором этаже в группе охраны общественного порядка, её задерживает майор Луговщиков.
- Привет, Маринэ! Как живёте, как животик?
Животик у Маринки пока ещё чуть заметен. Но, через пару месяцев придётся что-то делать с формой.
- Привет, Толь, да пока всё нормально, растём потихоньку, - Марина осторожно гладит живот и прислушивается к внутренним ощущениям. Ей кажется, что ребёнок в утробе улыбается, блаженно развалившись в околоплодных водах.
- Ты, Марина, сходи к шефу, он тебя давно ищет.
- А чё хочет-то?
- Вот сама и узнай, - Толька улыбается и Марина уходит.

Дверь начальника райотдела милиции, это, братцы мои, нечто! ДВЕРЬ! Мама!
Маринка стучит, рывком, довольно не учтиво, распахивает царицу дверей, и попадает в приёмную. Прямо перед ней стол с компом и разными принтерами-ксероксами. За ним, подобно церберу в преддверии ада, восседает Ада. Вернее, Ада Алексеевна. Человек-монстр, человек-легенда.

Когда-то давно работала, тогда ещё просто Ада, в уголовке. Урки при одном её имени бросали ремесло и косяками переселялись в более спокойные зоны Союза, такие как Одесса или Ростов-папа. Потом было ранение ножом в живот, долгие вёрсты больниц и немощь. Так Ада стала Алексеевной и переселилась в приёмную начальника отдела.
Надо сказать, что эта живая энциклопедия ни чуть не утратила своей полезности. И не бывает такого дня, чтобы опер из угро, да хоть бы и ГАИшник, не прибежали к ней за советом.

- Здравствуйте, Ада Алексеевна! – поздоровалась Марина.
- Привет, Маринка! Всё толстеешь? Дай-ка я соображу, недель шестнадцать с копейками есть?
- Семнадцать, Ада Алексеевна, а как вы догадались?
Старая оперша рассмеялась:
- Здравствуй ещё раз, милая! Если меня переместили с места на место, то это не значит, что я нюх потеряла. Кстати, тебя шеф ждёт, он сейчас один, иди без экивоков.

Марина кивнула Аде и, толкнув дверь, вошла в святая-святых, кабинет Святошина.
Полковник сидел за столом, перебирал сводки и мечтал о рюмке коньяка. Не, лучше двух! Услышав звук открываемой двери, он мельком взглянул на вошедшую и буркнул в своей манере:
- Не стой столбом, замёрзнешь. Садись на лавку, - тут же оторвался от бумаг, морщинки расправились, улыбка, которой могла бы позавидовать любая акула-людоед, осветила его лицо.

- Мариночка, здравствуй, свет мой! А я ведь на тебе уже крест поставил, дитятко. Думал ты уже в декрете?
- Нет, Аркадий Петрович, рано. Ещё пятнадцать недель, ну, по-вашему, два с половиной месяца.
- По-нашему? А, понял, в смысле по-человечьи?! – Полковник расхохотался, - Да ты садись, разговор есть. Ты, наверное, слышала ту историю с ограблением инкассаторов? Главного «героя» крутим, но сама знаешь, специалистов не хватает. А всё та Пургалиевская выходка. Мол, я каждого мента за комп посажу. А кто браслеты одевать будет?!
Так вот сейчас ко мне приведут главного виновника торжества, ты должна его знать, я наводил справки. Рим Афлятунов - тебе о чём-то говорит эта фамилия? Помоги с ним по душам поговорить?                       
Еще бы Марине эта фамилия ничего не говорила? Рим, Римка Афлятунов, одноклассник, подростковая любовь. Сын бывшего колхозного механика. Эх, память…


- Риим-каааа, выыы-хооо-дииии! – Маринка и ещё пятеро подростков, собрались по грибы. Утро понедельника, июль. Взрослые на работе, иначе кто бы рискнул так орать под окнами? Колышется занавеска, показывается заспанная морда Рима:
- Ну, чего вы орёте как на бойне? Иду уже. Только умоюсь, зубы почищу, позавтракаю, задам корм свиньям и переберу чечевицу…
В окно летит щепка, Рим уворачивается, из-за занавески слышен его хохот, а через пару минут он сам появляется из калитки.

Это Рим научил Маринку плавать саженками, ездить на велосипеде без рук, и плевать на отогнутую линейку, с тем, чтобы как из катапульты поразить неприятеля.
В восьмом классе они во всю женихались. Родители, соседи по жизни, против ничего не имели. И даже семеро Маринкиных братьев переростков не трогали Рима, признавая в нём силу и характер.

Потом судьба развела их краями. Родители Рима уехали жить в город, его отец получил там интересную и денежную работу. Сердце поболело и отстало.
Много позже Маринка узнала, что Рим, её друг Рим, связался с шайкой угланов и попал в колонию. После она не раз справлялась о его судьбе, поражаясь, как мог такой нормальный мальчишка превратиться в налётчика?
И вот этого самого Рима должны были привести сейчас в кабинет к Святошину.


Пока Марина думала, в дверь единожды стукнули. Девушка внутренне напряглась, а в кабинет уже входили двое оперативников, к одному из них был пристёгнут наручниками её друг детства, Рим Афлятунов.
- Здравствуй, начальник, - налётчик обнажил стальную фиксу, - А я смотрю, ты тут не скучаешь? Вон у тебя какие биксы красявые водятся?
И тут парень осёкся:
- Марин… ты?!

Маринка смотрела и не узнавала в этом расшарниренном блатняке своего друга. Вот она жизнь! Молчание разорвал голос Святошина:
- Ну, присаживайся Афлятунов, расскажи нам о грехах своих. Слабо покаяться?
Рим с сожалением отвернулся от Марины и, глядя на полковника, сказал: - Ладно, начальник, чего уж там. Задел ты меня. Танки решил в ход пустить? Так и быть записывайте, всё скажу, - и, натянув цепочку наручников, стал садиться на стул.

Оперативник-сателлит подался вслед натянувшейся связке, и, загородив обзор своему напарнику, оголил правый бок, с висящей на ремне кобурой. Никто ещё ничего не успел понять, только-только начали разеваться рты, а рука бандита молниеносно выхватила из ментовской кобуры пистолет. Ещё миг, и опер на связке, оказался под прицелом. Ствол ткнулся ему вначале в глаз, и, помедлив, перекочевал для вящего страха в рот.

Немая сцена, раздача Тульских самоваров и Каслинского литья! За столом сопел с распахнутыми на пол кабинета глазами начальник райотдела. Опер со стволом во рту временно забыл, как дышать. Второй опер зафиксировал руку на бедре, но от окрика бандита застыл соляным столпом.

- Ты, сука! – Налётчик рыкнул на свободного опера, -  Быстро ствол на ковёр. Умничка! Теперь вяжи жирного полкана, ну!
И в это время у захваченного оперативника в кармане пискнул мобильник. Пискнул и разразился песней-вызовом: «Мы носили в очередь, брюки и подштанники, но всё это семечки, друзья…»
В этом месте нервы Афлятунова не выдержали, раздался выстрел. Часть щеки оперативника-ротозея вместе с осколками зубов и изрядным куском языка с размаху врезалась в инкрустированную карельской берёзой стену.
Оперативник, выпущенный бандитом, дико завывая, рухнул на пол. Кровь, смятение, пороховая гарь!

Опомнившийся бандит начал поднимать ствол в сторону полковника, и здесь грянул ещё один выстрел. В суматохе все просто забыли про такую замечательную деталь интерьера, как участковая Донцова. Маринка, чтобы не зацепить присутствующих, упала на мягкий ковёр и снизу вверх произвела всего один выстрел.

Стандартная макаровская пуля, имеющая небольшую пустоту в головной части под оболочкой, войдя в горло уголовника, слегка подплющилась. Потеряла устойчивость и начала кувыркаться. Бандит постоял мгновение и, обливаясь кровью, рухнул на ковёр, рядышком со своей школьной любовью. Из кармана раненого опера продолжал надрываться мобильник: «Два бычка курили мы, сев в углу на корточки, но, всё это семечки, друзья, в каждый дом входили мы только…» 

Новый год

Шестой день Марина лежит в больнице, и шестой день Андрей ошивается под окнами то с колбасой, то с цветами. Растерялся.
После того случая в кабинете начальника райотдела, когда Марине пришлось второй раз в жизни применить табельное оружие, ей стало плохо. До дому она доехала нормально, а у себя в комнате слегла. Сильно заболела поясница, за ней низ живота, да так, словно рожать собралась. Андрей бегом притащил Крейцера. Гюнтер смерил давление, выслушал Маринины жалобы и по-своему мобильнику вызвал из города скорую помощь.

Угроза выкидыша, вот тебе на! Кто бы мог подумать, что железная Маринка сляжет от того выстрела. Вы скажете, как же так, ведь она профи? Профи, кто спорит? Но согласитесь, не каждый день нам приходится стрелять в друга детства и тем паче свою детскую любовь. Да ещё на глушняк.

Магнезия! Верно, её придумали иезуиты. Больно! В палате тоска смертная, правда, сегодня после обеда подложили бабёнку лет сорока с огромным пузом. Уже пятого носит, и каждый раз с проблемами. Но, то ли процесс изготовления так нравится, то ли совсем не умеет предохраняться? До вечера такого нарассказывала, жуть! Но и полезного не мало поведала. А где ещё взять? Так вот и делятся наши бабочки друг с другом премудростями: в очередях, в бане, да на больничной койке.

На календаре последняя неделя декабря. Нет, бежать однозначно. Как там Андрейка без неё будет праздновать?
Утром, во время обхода Маринка закатила врачу жуткий скандал. Грозилась разнести больницу к чёртовой матери, если её сей же час, не отпустят домой.
Врач, мужик лет сорокапяти, внимательно изучил анализы, посмотрел Маринкины органы, и, видимо, остался доволен.

- Ладно, белёна, собирайся домой. Раз орёшь, значит отлегло от жопы.
- Да как вы со мной разговариваете? – вспылила Маринка, - Да я - старший лейтенант милиции, да я…
- А мне хоть сама Юстиция, милая. Или милиция рожает исключительно через заднепроходное отверстие? – врач усмехнулся и встал.
Маринке стало стыдно, и она, сев на кровати, взяла врача за руку и сказала:
- Вы простите меня, доктор, я ж беременная, а значит, дура.
Доктор погладил её по голове, улыбнулся и, бросив сестре: «Готовьте к выписке», - вышел из палаты.


Новый год подкрался снежными заносами, вьюгами и ядреным морозцем. Старуха Донцова с утра тридцать первого жарила, парила и варила, как на сотню едоков. И то, сынки обещали наехать с жёнками да выводками. Тут и вёдрами готовь, а всё един мало будет. Кажный Донцовский лось - один семерых стоит, а тут семеро богатырей.

Маринка чем могла, помогала матери, больше суетилась, путалась под ногами. В конце концов, старуха рявкнула на неё:
- Ты бы, прохвостка, занялась чем-нито дельным? Ну, что больше по сердцу, а?
- Так чем же, мама? Я вроде стараюсь, помогаю вам.
- Сходи штоль в сарайку из пистолетки постреляй. Сама управлюсь, неча тут ляжками отсвечивать.

Маринка в сердцах бросила на стол курицу, которой только что выкручивала руку, и, бубня про себя, прошла в прихожую. Накинув курточку, она тайком из-под тумбочки достала пачку сигарет и быстро вышла во двор. Спрятавшись за углом сарайки, она прикурила и жадно затянувшись, присела на лавку. Голос сзади вывел её из блаженного состояния:
- А я всё видел и скажу бабушке, хаа!
Маринка резко обернулась. Так и есть, Фимкин сын - Лёшка. Человеку шесть лет, но такого шила Марина ещё не встречала.

- Лёшка, иди сюда, - мирным тоном позвала Марина.
Лёшка, белобрысый шкет, выглянул из-за угла бани и спросил:
- А драться не будешь?
- Не буду, честное милиционерское! Пойдём в снежки играть?
- Да чё с тобой играть? Ты жерёбая, ещё в пузо попаду, - Лёшка увернулся от брошенного Мариной снежка и со смехом сбежал.

Вечером в доме Донцовых было светопреставление. Как и обещались, приехали все братья, да с жёнами, да с детьми. Ладно, старый Устин незадолго до смерти раздвинул и так не мелкую избу. Места хватило всем. Гуляли до пяти утра, мощно, основательно. Как водится, пили за старый год, за встречу нового.
После, когда водка взяла своё, разбились по интересам, разговоры пошли пьяные косоглазые.

На кухне Андрей и старший брат Мишка терзали гитару. Андрей пообещал Маринке не пить, и почти не пил, а Мишке недавно сделали операцию на глаз, и теперь он просто берёгся от себя самого.
Остальные, всей дружной толпой направились к клубу, где стараниями председателя была срублена горка.

В кухонное окно кто-то тихонько постучал. Мишка, сидящий ближе, поцарапал ногтями изморозь и, улыбнувшись, помаячил рукой. Через минуту сбрякали входные двери, послышалось ворчание матери, и в кухню вошёл местный алкоголик Валерка, по кличке Шайба. О нём стоит сказать несколько автономных строк.

Шайба

Когда-то давно Валерка Шамшиев, тогда ещё молодой, жил в другом городе, другой республики. Если кто помнит, был такой футбольный клуб «Пахтакор», и Валерка бился за честь клуба во втором составе. Дружил с Равилем Агишевым бегал по лебедям с Шухратом Ишбутаевым. В футбол он пришёл из хоккея, и потому почти сразу получил прозвище – Шайба.

Потом была травма голеностопа, из-за которой он не смог лететь в Минск на чемпионат СССР. В небе над Днепродзержинском столкнулись два лайнера, и все семнадцать игроков Пахтакора, не считая полутора сотен «штатских», погибли. Их похоронили в Ташкенте на Боткинском кладбище. Именно тогда Валерка Шайба начал пить.

Все мы знаем, как немного времени нужно для того, чтобы из человека превратиться в животное. Удивительно! Процесс восхождения полуобезьяны в человеки занял тысячи лет, а для обратного падения достаточно, нескольких годочков. Видимо, не так уж мы и рвёмся в те человеки, а?

Спился он на удивление быстро, словно готовился к этому всю жизнь. Несколько тренерских предупреждений. Лечения антабусом и прочим дерьмом. В итоге он добровольно, не дожидаясь жалостливых некрологов и потупленных глаз, ушёл из команды и вообще из спорта.
Потом были скитания по просторам «великого и могучего». Работа? Да, любая, лишь бы хватило на кусок хлеба и бутылку «Чашмы». Вернее, в обратном порядке.

Спал в подвалах и вагонах, работал грузчиком в магазине и дворником в ужкх. В итоге оказался в моей деревне, где его и подобрал Танюшкин. Не знаю, как, но Сан Иваныч заставил этого потерянца работать и приносить пользу. Кто-то предположил, что председатель его бьёт. Не знаю.

***
Шайба робко вошёл на кухню и, поздоровавшись с мужиками, присел на край табурета. Мишка тут же налил ему полный стакан водки, и Валерка, не скромничая в пустую, одним махом влил его в себя. Пожевав предложенный пирог с мясом, Шайба вздохнул и, закурив, сказал:
- Прощаться я пришёл, селяне. Уезжаю. Дочка у меня объявилась в Фергане, двадцать два года не виделись, говорит, что внучок даже есть. Во как!

Мишка подвинул к себе стакан и хотел налить ещё, но Шайба неожиданно твёрдо прикрыл посудину ладонью:
- Спасибо Миша, но это всё. Завязка! И так жизни не было, так хоть под старую жопу поживу человеком. Внучонка на коленях подержу, с дочей обнимусь. Я ведь расставаться пришёл. Мне Иваныч уже окончательный расчёт дал. Так что не поминайте лихом люди. Хорошая у вас деревня, добрая. Люди больно уж ласковые.
С этими словами Валерка встал, неловко поклонился мужикам и вышел вон.

продолжение следует