Свадьба

Сразу после концерта Маринка с Андреем решили погулять. Декабрь и вправду выдался чудесный. В том плане, что всё тает, течёт, зимой даже близко не пахнет.
Молодые люди вышли на угор к Паленьке. Небо чистое и такое звёздное, словно в сказке. Внизу под горкой тихо плещет река, для полной идиллии не хватает соловьёв, цикад и что там ещё по прейскуранту?

Снизу от реки слышатся шаги и два голоса. Мужской и женский. В свете вампирски огромной луны видны двое: фельдшер и учительница. Валерия Ильинична, увидав подругу с мужем, радостно бросается к ним. Мужчины обмениваются рукопожатиями, тогда как их женщины, отойдя в сторону, о чём-то оживлённо болтают.

- Что-то вы чересчур возбуждённые, Гюнтер Самуилович? – Андрей с интересом смотрит на фельдшера, - Что случилось?
- Случилось, Андрейко, то, что и должно было случиться, - еврей хитро улыбается, - Я Валерочке сделал предложение.
- Ёлки зелёные! Маринка, иди сюда, - Андрей радуется за хорошего человека словно бы за себя, - Да, Маринка же!

Через пятнадцать минут все четверо сидят в просторной кухне Михалевых. Маринка мечет на стол всё, что есть в холодильнике. Валера помогает ей. Мужчины, как и подобает царям природы, уже приняли по сотке и теперь важно курят в сенцах.
- Самуилыч, я так рад за вас с Леркой, ты даже представить не можешь! – Андрюха светится, - Это так здорово, что ты наконец-то нашёл свою половинку. Ох, и свадьбу отгрохаем, такую, что чертям завидно станет.

Потом они сидят до глубокой ночи за столом, выпивают: девчата наливку, для мужчин нашлась припрятанная запасливой участковой бутылка водки. Андрюшка немного пьян, но немного, в самый раз, чтобы взять в руки гитару и вспомнить стройотрядовскую юность:

«Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны…»


Молва о свадьбе Крейцера и Валерии облетела деревню со скоростью едрёной бомбы. Сама Микрюкова не смогла бы так быстро оповестить обчество. Ни одного равнодушного лица, ни одной вымученной улыбки. За худые слова даже не говорю. Их нет. Оно и понятно. Больно уж люди хорошие - наши Лера с Гюнтером.

- Нет, брат, я тебе это дело на самотёк пустить не дам! – председатель непреклонен, Крейцер тоже, но против Сан Иваныча шансов у него как у фломастера супротив хрена, - Отпляшем вашу свадьбу всем колхозом. Обчество мы или так, до ветру вышли? Иди, Крейцер, иди, милый, не зли меня, а то я щас начну спрашивать, какого хрена ты в середине рабочего дня работой не занимаешься.


В бывшем овине, а ныне клубе имени Рабиновича, полным ходом идёт подготовка к свадьбе. Огромной буквой «П» расставлены столы. Парни на подводах завозят из столовой запивки и заедки, а бабы с девками расставляют всё это благолепие по крахмальным скатертям. Детвора убирает стены картинками и плакатами в духе времени и означенного торжества. В обоих концах клуба топятся печи. Центральное отопление подвести не успели, но председатель обещал весной. Саныч? Сделает, можно не сомневаться!

Примерно к пяти часам вечера начинают собираться гости. Женщины сразу же впрягаются в общую работу, а мужики перекуривают возле крыльца, ведут степенные беседы. Всем видом показывая, кто в доме, да и вообще в жизни, хозяин.
Слышен звон бубенцов, Сан Иваныч расщедрился таки и дал молодожёнам жеребца, Атиллу.
Выпал снежок, начало подмораживать, зима решила таки милостиво поприсутствовать.

В санках молодые, вожжи в руках Крейцера, оно и понятно. Ему ещё по жизни править. Народ высыпает на крыльцо. Впереди председатель с рушником (надо же, думал, их уже нет вовсе) и караваем хлеба.
Под общий хохот молодые стараются откусить от каравая как можно больше. Кто больше схватит, тому и верховодить в семейной жизни. Кусок учительши больше раза в два, все хохочут.

Народ валит за столы, начинаются тосты, здравицы. За молодых, за родителей, за многие лета и кучу детишек. После перепьются, тут даже к бабке ворожейке не ходи. Обязательно случится драка, и ладно, если одна. Расхлещутся до кровавых соплей, пустят в ход дреколье. Кому зубы выбьют, кому шею свернут. Да не на смерть, чисто ради спорта. Потом снова сядут пить. И гармонь будет обязательно, как же без неё, кормилицы? Песни застольные, которых в городах уже не осталось. Грустно, но факт.

Две подруги, Раскатова с Микрюковой сидят рядышком. Степенно выпивают, так же умно неторопливо закусывают.
- Вот, Матрёна, говорила я тебе тогда, - Микрюкова покровительственно смотрит на товарку, - Если бы не присмотрели, так ведь получилось бы чёрт знает что, а тут вишь свадебка. Ну, чем мы не умницы с тобой?
- Ох, Алька, ты верно никогда уже не поумнеешь? – Раскатова смеётся, - Выходит, что, если бы не твои сплетни, так и свадьбы не было бы?
- Знам, дело не было бы, - Микрюкова хохочет, - Мы ж их вроде подстегнули, как это слово-то называется? О! Успонсировали!

С краешку дальнего стола сидят отец Нимврод с председателем. Вы скажете - поп, и вдруг застолье? А что не так? Это чернецам монастырским ничего нельзя, хотя грешат, знаем. А белый поп, тот, что на миру живёт, и для людства робит, имеет все те же мирские права. И выпить в меру, и откушать за общим столом.

Напротив них сидит Гриша-радостный, он немного пьян. Удивительно, но дурак знает меру. Как? Да хрен его разберёт. Видимо, есть какой-то внутренний ограничитель.
Гриша считает, что никто за ним не смотрит, и аккуратно складывает в карман телогрейки сладкие ватрушки с повидлом. Туда же лезет куриная нога, жаренная в майонезе.
Председатель и поп хохочут, но не мешают. Пусть праздник будет праздником для всех.

Тут же за столами между родителями, словно маленькие прокладочки, сидят их дети. Налегают на сладости, слушают взрослые песни и очень взрослые солёные шутки. Ничего, пущай слушают, проникаются духом русскости. А шутки с матюками? Так это не самая главная беда. Нет в них грязи. Всё натуральное, домашнее, родное.

Ещё через час-другой, старшие начнут разбредаться по домам. Кто своим ходом, а кого-то благоверная под руку уведёт. На эстраду взгромоздят музыку с колонками, и наступит время молодых. С их побрякушками-потрясушками. Пусть подрыгаются, попляшут, подурачатся. Иногда просто необходимо спустить пар. Ведь скоро снова на работу. Кормить себя и страну. А сейчас гуляй Русь! Жги!

Зигфрид (не принц)

Сразу оговорюсь для особо одарённых!!!
Байку эту в деревне рассказывают стыдливо, опуская многие чересчур тяжёлые слова. Употребляют её не часто, и только в назидание. Сказка ли, ложь ли, кто ведает? Одно знаю твёрдо: на этой угандошенной человеческим гением планете и не такое возможно. 


- Кумаров, ты чё как обкумаренный, ггыыыы, - Сан Иваныч ржёт и, затушив окурок о сапог тракториста, встаёт с лавки и говорит: - сейчас запрягай своего «бульбаша» и езжай в Марамойкину падь. Там Гаранькин возил свиней на бойню и со своей скотоложкой застрял, помоги ему. Вытащишь, стряси литру белой, а я с ним сам разберусь.

Зигфрид Кумаров - обрусевший узбек. Как известно, эти беспесды дехкане, любят давать себе грозные имена, типа Тамерлан, Чингиз итд. Помните ишака с прапорщиком в пустыне? «Ты кто? А конь блять!» Вот так же не в меру обчитанный родак Зигфрида, шагнул дальше сородичей, выдав на-гора ажно цельного прынца.

Принц Кумаров, человек работящий. Лет ему примерно тридцать-шестьдесят, ну где-то так. Кто его просчитывал, и кому оно надо? Живёт один, по бабам не особо ходок, не любит их зачем-то, ну, разве что очень редко. Вино пьёт не часто, и только в тёмное время суток. Справедливо полагая, что раз Аллах спит, то немного можно.

Недавно с Кумаровым вышла история, после которой мнение обчества к чурке (а ведь был узбеком) сильно поменялось. После смерти незабвенного Василь Василича осталась во дворе ветеринара приблудная собачка, Найдочка. Ласковая, милая девочка. Как она убивалась по хозяину, как плакала. Собаки ведь уже многие тысячи лет социальны, то бишь не могут без нас, убогих. Однако, слезами горю не поможешь, как-то жить надо. И случиться же такой беде, что первым человеком, вошедшим во двор Рабиновича, был тракторист Кумаров.

Увидала его Найдочка, потянулась к нему всем сердцем, а он возьми да избей её сапогами. Был поздний вечер, узбек, сделав своё гадостное дело, направился домой, а следом за ним тихонько поскуливая, трусила Найда. Несколько раз пытался Кумаров отогнать собаку, но та каждый раз возвращалась. Наверное, полагала, а вдруг сжалится, а ну как передумает?

Кумаров наливал себе чай, когда в двери избы поскребли, и тихонечко тявкнули. Тракторист резко вскочил со стула, вышел в сенки и рывком распахнул двери. На крыльце стояла добрая Найдочка. В её пасти был зажат старый Кумаровский опорок, хвост старательно вилял из стороны в сторону.
Разъярённый механизатор вынес из дому помповое ружьё и первым же выстрелом размозжил несчастной твари голову.  Застрелил и ушёл домой. А тело забросил в овраг. Чистоплотный, стало быть.

О том случае через несколько часов знала вся деревня. Люди враз, словно по неслышной команде, отвернулись от фашиста. А деревенская знахарка Охримовна, сказала так: «Не будет тебе живодёр покоя на белом свете. Знай, Бог очень скоро накажет тебя. Убить собаку, всё равно, что убить дитя. Попомни меня, когда расплата придёт»


Зигфрид ехал грязным, раздолбанным просёлком и что есть мочи ругал председателя. Ведь выходной же? Зачем ему та Гаранькинская водка? Хотя, конечно, можно её на что-нибудь выменять. Или ещё лучше - взять с Гаранькина вином? Настроение чуть приподнялось. Трактор, словно чуя изменения в ауре хозяина, рванул, и гадостно пёрнув, попытался выйти на редан. Куда уж с пеликаньей рожей, да в карабарчики. Внутри агрегата что-то сардонически хмыкнуло, раздался скрежет и стальной недруг, замедлив свой разбег, встал.

- Джаляп!- посетовал Зигфрид на чистейшем дари и полез из кабины наружу. Дело в том, что принц наш не всегда был трактористом, а вернее, он им не был никогда. Пока в деревне располагался крупнейший в республике конный завод, у Кумарова не было недостатка в заботах. Помощники делали всю черновую работу, но на нём лежала ответственность за приплод, чистоту породы и поголовье. Нет, вы опять меня не так поняли. Всю основную работу, конечно же, делали жеребцы производители. Но руководил их действиями Зигфрид Кумаров.

Итак! Кумаров вышел из кабины трактора, тупо посмотрел на саботирующее железо, пнул колесо и сказал:
- Чёрт бы меня побрал вместе с тобой, железяка поганая.
- Да кому ты нужен, чурка? – раздалось над самым ухом.
Кумаров резко, насколько позволяли толстые ватные штаны и такая же телогрейка, обернулся. Перед ним стоял мужик. Мужик?

Ростом примерно метр сорок и столько же в ширину. Лохматый, с космами чёрными как нефть. Такими же антрацитово сверкающими очами и двумя маленькими крепкими рожками, торчащими из кудрявой башки. Из одежды - джинсы, вязаный свитер и кроссовки.
- Кому ты нужен, чурка потная? – повторил чёрт, а это был, конечно же, он.
- Шайтан! – дурным голосом вскрикнул Зигфрид, и предварительно, словно для острастки, пукнул.
- Сам ты шайтан, скотина! – чёрт раздосадовано плюнул трактористу под ноги, попал на штанину и немного успокоился. – Не шайтан, а нормальный православный чёрт. Неужели не видно?

- Больно я понимаю, - обиделся за скотину Кумаров, - Можно подумать, я каждый день с чертями встречаюсь.
- Что верно, то верно, - довольно хрюкнул чёрт, - Каждый день, эдак-то не каждому прёт. Но, к делу! Я вижу, ты поломался?
- Ты колдун, о проницательнейший! – пафосно сдерзил Зигфрид, - Может, ты ещё и трактора ремонтировать умеешь?

- Я-то, положим, умею, но помочь могу только православному, так Сам на последнем сходняке распорядился, - чёрт истово перекрестил гениталии, - К тому же не забывай про договор.
- Ага, кровью подписывать надо? Слыхал.
- Ой, тёмный же ты че… прошу прощения, чурка. Кровью лет семьсот никто не подписывает. Условия несколько изменились.
- И что там за условия?
- Пойдём в перелесок, вон хоть в те кустики, я тебе всё объясню, - чёрт ласково улыбнулся.

Через полминуты оба: чёрт и тракторист, канули в зарослях орешника, а ещё через минуту оттуда же были слышны странные звуки.
Запаренное дыхание чёрта, чередовалось воплями-всхлипами Кумарова.
- Ай! Ой! Апизденеть! – кричал Зигфрид.
- Тихо, спокойно, - задушено вторил ему голос чёрта.
- Ай, мама! Господи! Милый! – надрывался тракторист.

Минут через десять оба два вышли из кустов. На чёрте не было хари, и так лохматые волосы торчали в разные стороны, глаза закатывались. Очевидно, ему крепко досталось.
Зигфрид широко, по-моряцки, ставя ноги, дошёл до трактора и бессильно опустился на подножку, но тут же вскочил, схватившись рукой за задницу.

Чёрт посмотрел на трактор, подмигнул ему, хлопнул в ладоши, и мотор Беларуси заработал. Ни слова не говоря и не глядя на беса, Кумаров влез в кабину, кое-как сел за руль.
- Ты если что, ну, мало ли - помощь какая понадобится, сюда приезжай и просто позови, - грустно молвил чёрт. – Прощай, чурка. Да, совсем забыл! Мне придётся о сегодняшнем происшествии проинформировать деревню. Ну, как бы на вред. Извини, но я чёрт, работа такая. Ничего личного.

Кумаров, молчком развернул трактор и полон недобрых предчувствий, поехал в деревню. Не проехав и версты, наш Зигфрид встретил деда Старохатова, погонявшего свою старую клячу Людмилу. Лесная дорога, как всем известно, это не автобан, и старику пришлось потесниться далеко за обочину, в самую грязь. Проезжая мимо подводы, Зигфрид высунул голову из кабины и поздоровался с дедом.
Старохатов с презрением посмотрел на тракториста и, поджав губы, бросил:
- Проезжай мимо, с педерастами не здоровкаюсь.

Кумаров проехал ещё пару вёрст, и в том месте, где дорога ныряет вниз, к Паленьке, остановился. Ну, помните, там ещё расщеплённая молоньёй сосна? Вот!
Тракторист достал из ящика с инструментом длинную прочную верёвку, один конец привязал к сосне, второй к трактору. Потом спятил своёго железного тулпара к самому краю обрыва. Захлестнул середину верёвки себе на шею, и, упершись боком, подтолкнул «Беларуса» к краю. Трактор медленно пошёл под уклон, потерял опору и рухнул с пятиметровой высоты в волны Паленьки. Полторы тонны тракторного веса рывком выпрямили верёвку, и она лопнула. Голова тракториста, ничем более не удерживаемая, покатилась в бурьян. Осквернённая туша упала рядом.
Стало быть, есть бог-то?

Дед Старохатов

«Если ты гений, то это от Господа, а ежели чмо, то всяко от родителев» – Эти слова деда Старохатова можно вставить эпиграфом к данной главе. Вот пусть и стоят.
Деду лет под восемьдесят, но такого бодрячка поискать. Порой смотрю на него, и завидки берут. Нам бы эдак под старую задницу. Ведь пьёт как лось, носится по деревне как тот спринтер, и хоть бы хрен! Одно што клюку с собой таскает. Это чтобы в магазине без очереди отовариваться. Закашляется, пёрнет с крошками, всей тушей упадёт на клюку, того и гляди, кони двинет. Ну, как такого в очереди держать?

Все мы знаем, что старость с её хворями, несносным характером, извечным брюзжанием, совсем не малина. С одной стороны, человек отработал положенное для народа, пора и отдохнуть. А с другой стороны, пользы от него, как от сношающихся клопов. Чем дальше, тем прикольнее. А вот не таков дядя Федя Старохатов. Сидеть на одном месте, лежать перед телевизером? Да так и сдохнуть не долго. Ну, её!

В те времена, когда в деревне ещё не было своего, пусть махонького, но садика, и матери с ног сбивались, куда определить дитятю на время рабочего дня, дед Федя себя показал.
Заметили люди, что старик к малышне тянется, а они от него и вовсе готовы не отходить. Сначала одного подсунули, потом другого. А через время у старика в дому уже семь ли восемь человечков обитали.

И пока мамки с папками на работе, старик с подрастающим поколеном занимается. Рисует, сказки им сказывает, кормит обедом. Вы скажете - не мужское это дело? Вот тут-то ошибка и вылазит. Самое главное в жизни - своих продолжателей, потомков, с самого сранья свешиваем на мамок-бабок, а потом удивляемся: «А чё это у меня такая рёва растёт?» Когда ж это мать успела упустить? Ха! Сами виноваты.

- Мишка! Ты пошто у Алёнки куклу отбирашь? Я тебе щас жопу-то надеру, варнак! – старик не сердится, но для острастки напускает грозный вид, да только пустое. Ребятня давно просекла хитрость, и деду не верят.
- Мишка! Да ты слышишь меня или нет?
- А! Чё, деда?
- Гамна! Иди в угол!
- Тебе надо, ты и иди, - отвечает Мишка, но отдаёт куклу хозяйке.
- Ну, щас я тебя выпорю, - старик делает вид, что снимает ремень.
- Пороть не гагично, - отвечает бойкий хлопец, но для порядку залазит под кровать.
Всяк знает, что под кровать деду ни за что не залезти. Ревматизм. Так вот и воюют день-деньской.

Вечер. Дед сидит на лавке перед избой. Стакан водки приятно греет нутро, дымится папироса. Ребятишек давно разобрали мамки, последним уходил Мишка.
- Дед Федя, у тебя морда, как у медведя ххааа, - мальчишка ловко уворачивается от материной оплеухи и бежит вдоль по улице. Старик хохочет ему в след.
- Фёдор Игнатыч, ты уж извини и не ругайся на Мишку. Малой ещё, не понимает, что говорит, - Мишкина мать смущена.
- Ты, Алинка, меня вовсе за дурачка держишь? Да мы ж с твоим пострелом друзьяки на веки вечные. Догоняй, а то ещё чего учудит.

Проезжает грузовик с дровами, где-то мычит корова. Дед курит и улыбается чему-то своему, далёкому. Шаркая по снегу подшитыми валенками, появляется Матрёна Раскатова.
- Привет, Федя, всё дымишь?
- Здаррова, Мотя, а чё делать? Садись рядом, вместе подымим.
- Да я почитай годов десять тую гадость во рту не держала.
- Так, может, тебе дать в рот, чтобы значится, подержала, а? – Старик ржёт.
- Вот же ты, старый охальник, - Раскатова тоже смеётся, - В морг пора, а всё о глупостях думаешь. Ну, что у тебя там давать? Небось, всё со всем в спичешный коробок влазит, да ещё место останется…
Старики дружно хохочут. Незаметно подкрадывается ночь. Лёгкий сухой снег по вдоль дороги начинает свиваться в змейки,  заметно холодает. Быть метели.

продолжение следует