Звон бубенцов, да лихая метелица,
Пьянка с гармонью, да драка свирепая.
Родина-Русь, озорная нелепая,
Родина, - это как мама, - не делится!

Зима вошла в жизнь неспешно и грациозно. Лужи, слякоть, первое декабря. По улице без резиновых сапог не пройдёшь, под ногами хлюпает жидкая грязь пополам с дерьмом. У котов заёб. Кучкуются по трое-четверо, о чём-то трут, лица недоумённые. Периодически поглядывают на крышу, на кошечек. На календаре зима, а в гениталиях хрен пойми что творится.

У Маринки тоже не всё ладно: то кислого хочется, то солёного. Уже семнадцать недель беременности, уже вкруг рта высыпала пигментация, и уже проявляется сварливость.
Андрюха поглядывает на свою любовь с сомнением и размышляет про себя: «Неужели такая на всю жизнь останется? Ведь нормальная же баба была, что с ней происходит?»

Вечер пятницы, Андрей топит баню, по всем поконам сегодня париться и бражничать, а Маринка опять чудит. Очередной раз, подкинув дров в подтопок, Андрей заходит в избу и нос к носу сталкивается с учительницей, Валерией Ильинишной.
- Валер, привет! Какими судьбами?
- Привет, Андрей! Да вот с Мариной кое-что обсудили. Ну, я ухожу, пока, ребята.
Маринка сидит за круглым столом и ест … мел?! Перед ней на скатерти лежат штук пять тех школьных параллелепипедов для рисования.

- Марин! У тебя с головой всё нормально? – Андрюшка во все глаза смотрит на супругу, а та, ни мало не смутясь комичностью ситуации, сидит и жрёт мел.
Прожевав очередной кусочек, Марина поворачивает смеющееся лицо к мужу, и говорит:
- Ты сначала попробуй, дурашка, а потом осуждай. Знаешь, какая вкуснятина?
Андрей судорожно вспоминает телефон неотложки, вместе с тем гоняя в голове фразу: «Здравствуйте, у меня жена ебанулась умом», - ой нет, не так, - «Здравствуйте, моя жена ест мел».

Маринка видит метаморфозы, происходящие с лицом мужа, и, расхохотавшись, поясняет: - Андрюхин, неужели ты ни разу в жизни не слышал, как беременные женщины едят мел? Ты там себе не фантазируй, у меня всё нормально. Это маленькому надо. Наверное, костяк строит? А ты уж, небось, чёрт те что напридумывал? В психушку звонить не собирался?
Андрюха краснеет, прячет глаза и быстро отвечает:
- Ну, как ты могла подумать такое, любимая? Я… тебя в дурку? 
Маринка смотрит на покрасневшее лицо и хохочет:
- Ну, что же ты за ребёнок.

Потом они идут в баню. Вернее, сначала идёт Андрей, спускает немного пару. Маринке жар противопоказан. Далее они моются-греются вместе. Андрей, как, безусловно, нормальный и более чем здоровый человек, начинает приставать к Марине.
- Отстань, дурной, - Марина шутливо отбивается, её пышная грудь трясётся от хохота, - а может мне нельзя?
- Да чё нельзя-то? – Запарено сопит Андрюха, - Всем можно, а тебе нельзя. Ну, Маринка, ну я ж тебя люблю…

Через пятнадцать минут распаренные ещё больше, они лежат на полке рядышком. Рука Андрея лежит на внутренней стороне Маринкиного бедра.
- Маринк, а мы вот так упражняясь, не можем маленькому повредить?
- Да чем же мы ему повредим? – Маринка опять смеётся, - Ты ж аккуратно, не давишь, не ложишься всей тушей.
- Слышь, Маринк, я, наверное, фигню спрошу. А я не могу ему членом, ну, глаз там выколоть или в рот попасть?
Последующую минуту Маринка ржёт так, что маленькое стекло в единственном банном окошке жалобно звенит от количества приваливших децибел. А сам Андрей (ещё не забыли, что он зоотехник?) доволен хорошим настроением супруги.


Потом они сидят дома на кухне, пьют чай с мёдом и смотрят по телевизору «Три тополя на Плющихе». Героиня Дорониной поёт, а Маринка с Андреем подпевают.
За окнами слышен весёлый звон капели, в приоткрытую форточку пахнет талым снегом и вкусным запахом тёплой земли. Скоро Новый год.


В субботу вечером всё прямоходящее население деревни, отбросив текучку, дружно собирается на концерт. Задумка молодёжи сработала: новый клуб, пусть не самый лучший в мире, но свой, имеет место быть. Старый овин не узнать. Заново обшитые и окрашенные стены сверкают радугой красок. Это постарались учительша Валера со старшеклассниками. «Кому нужны типовые уродцы?» – решило общее собрание, и с благословения Александра Ивановича клуб был разрисован сверху донизу.
Голубые, алые, ярко-зелёные тона, и на их фоне радуга, солнце, голуби, герои мультфильмов итд.
Скажу, пожалуй, несколько слов за овин. Пусть будут, чего прыгать с пятого на десятое.

Старый овин

Жизнь в деревне течёт размеренно, плавно, словно вода в заросшей водорослями Паленьке. Торопиться некуда, всё рядом. Город, суетно рыча стадами автомобилей, предостерегающе гудя толпами вечно спешащего людства, напоминает выгребную яму, в которой постоянно бурлит, шевелится и хочет жрать. В деревне всё не так. Она при любом строе, во все времена стабильна и монументальна. И если при желании можно уморить стадо коров или похоронить птицеферму, то с землёй такие чудеса не пройдут. Стояла и стоять будет. Ещё и нас переварит, когда придёт срок.

Старый колхозный овин (не такой уж и старый, если приглядеться) почернел, выгорел от солнца и дождей. Шифер гигантской крыши во многих местах порвало временем и температурными перепадами. А так - ещё хоть куда. С той поры, как под стенами овина был убит первый хозяин магазина Антоша Марамыгин, люди начали обходить его стороной. Дурная слава, она как бельмо. И то, и другое устраняется только операбельно.

В понедельник, когда Александр Иванович после оперативки сидел у себя в правлении, под окном послышалось множество голосов. Председатель быстро швырнул в рот таблетку Алкозельцера и только успел запить водой из ковшика, как дверь открылась. «Молодёжь, человек семь, все местные,» - отметил про себя похмельный хозяин.

Ребята сразу же прошли к столу, за которым восседал председатель. Поздоровкались. У нас вежеству с пелёнок учат, да и выложили Сан Иванычу свою проблему.
- Дядь Саша, - разговор начала самая шустрая из компании, Анфиска Калугина, - Мы к тебе по делу.
- А я грешным делом подумал, что молодёжь решила с уборкой помочь, - не преминул подъесть Танюшкин, - Ну, коли пришли, рассаживайтесь по лавкам, да рассказывайте.

Через пять минут выяснилось следующее. Ребятам надоело в выходные мотаться в город на танцы, к тому же с городскими исконно не было гладких отношений.
- Дядь Саша, отдай нам старый овин? – Анфиска нависла над столом, и, похоже, не собиралась уходить с пустыми руками. – Отдай, а мы своими силами приведём его в порядок. Отремонтируем всё что нужно, украсим, и будет у нас свой клуб. Старый-то ты зачем-то разрушил.

- Ну, во-первых, не разрушил, а демонтировал, - у Танюшкина начала рассасываться таблетка, пришло облегчение, - А во-вторых, я вам не дойная корова. Где деньги возьмём?
- Так я же и говорю, всё своими силами, - Анфиска начинала горячиться, - Вам бы только дело похоронить, а про нас не думаете?
- Своими руками говоришь? А материалы где возьмёшь, отопление, электричество? Ишь забузила. Дай подумать. Дело хорошее, не спорю. Приходите к обеду, там и поговорим. Всё.
- Ах, так! – Анфиска покраснела от злости, - Ну, гляди, дядя Саша, поиграться с нами решил? Приходите завтра, да? Я тебе не Фрося Бурлакова. И заметь! Не ты наше будущее, а как раз наоборот.


Старый овин трещал и стонал каждой досочкой. Молодёжь, а собралось человек сто, не менее, все как один в рабочей одежде, со своим инструментом, атаковали бесхозное строение. Визжали пилы, стучали молотки. Кроме молодняка присутствовали и сочувствующие из старших. Доктор Крейцер на подводе таскал волоком пачки свежих досок. Зоотехник Андрей Михалев, стоя на крыше, принимал тёс, который поднимал на верёвке, пропущенной через блок, дурачок Гриша-радостный. Даже отец Нимврод, казалось бы, всеми поконами отделённый от государства, переодетый ребятами в старенькую телогрейку, замешивал раствор и задорно хохотал шуткам.

Примчавшийся на своём Уазике председатель предынфарктно хлопал глазами, разевал рот силясь что-то сказать и гонял в голове жуткую сцену казни молодогвардейцев. Представляя, как самолично сбрасывает в штольню, на ещё копошащиеся юные тела, вагонетку с гавном.
Наконец, сосчитав в уме до ста, Александр Иванович немного успокоился, и, вынув себя из машины, направился к группе ребят, что-то живо обсуждавших во главе с Анфисой.

- Ну что, Калугина, значит, решила самоуправством заняться? – Председатель начал вновь заводиться. – Председатель колхоза тебе уже не указ? Ну, конечно, мы же сами с усами, а некоторые вообще с бородой!
- Здравствуйте, Александр Иванович, - мило улыбнувшись, поприветствовала хозяина девушка, - Да какое же самоуправство? Вы ж и сами всем сердцем за клуб, а помочь некому, вот мы и решили немного опередить события. К тому же у нас помощники есть. Да вы их знаете.
Девушка повернулась в сторону открытых ворот овина, и громко крикнула: - Дмитрий Леонтьевич! Вас тут спрашивают!

Танюшкин напрягся, а из ворот овина уже выходил к нему навстречу, широко и радостно улыбаясь, глава администрации, Ельтюгов Дмитрий Леонтьевич, собственной персоной.
На главе была старенькая телогрейка, рабочие штаны и кирзовые сапоги. В руках ломик.
- Здравствуй, Александр Иванович, здравствуй отец! А я ведь к тебе собирался, да ребятня до того азартные, заразили меня, понимаешь, - глава улыбался. – Хорошее дело ты затеял, нужное!

Ведь что получается? Ну, похоронили мы свои бывшие ошибки, а заодно с ними порушили пионерию с комсомолом. Именно те организации,  которые призванные воспитать под себя, себе подобных. Наставить на путь, занять руки и умы. Закопали, Иваныч, а взамен ни черта не дали. Вот и получается, что мы сейчас восстанавливаем то, что сами же и разрушили.
Присоединяйся и не бузи. А за тёс не переживай, то я распорядился. Не твоё.

Председатель почесал затылок, а потом разулыбался и сказал:
- Да я ж не враг, Леонтьич! Пусть будет клуб, он ведь не только молодёжи, он всем сгодится. Танцы, кино, лекция, торжества разные. Сам радуюся как группа инвалидов детства!

Концерт

Итак. Суббота, вечер, концерт! Старуха Микрюкова пылает от счастья. За самогонкой и брагой чуть ли не очередь. Только успевай налить, да получить денежку.
Клубный зал полон, как говорится, яблоку упасть негде.

На сцене появляется конферансье заезжей бригады артистов. Полный, не молодой уже человек:
- Здгавствуйте, догогие дгузья! – картавит безбожно, но, далее по-русски. - График нашей концертной труппы очень плотен, но, тем не менее, узнав о вашей, более чем достойной, деревне, все мы как один решили - нужно ехать!  Первым номером нашей программы выступит всемирно известная певица, колоратурным сопрано которой по праву гордится Россия. Встречайте!  Жанна Азнавуровна Крендель-Потомакская!

Со сцены чирикает Алябьевский соловей в исполнении мировой известности. В первом ряду сидит председатель колхоза. Неимоверно толстая певица повергает Александра Ивановича в ступор, и когда певица старательно выводит: «Соловей мой, соловей», пьяный Танюшкин не менее старательно подпевает: «Красная армия всех сильней!», смутно подозревая, что данного соловья не всякая ветка выдержит.

Номера следуют за номерами, а в зале нарастает шум голосов. И когда очередная группа исполнителей военных песен, с залихватским названием «Краплёные береты», начинает завывать песню «Мы, преодолеем», весь зал понимает - не преодолеют. Надули!
Поднимается шум, свист, усиливается топот ног. Толстый конферансье красный от злости, кричит в зал, что в подобной обстановке мировые знаменитости работать не могут. В его исполненное талантов лицо, летит сочный помидор. Занавес!

ПАЗ-672 судорожно вздрагивает от ударов - озверевшая молодёжь забрасывает внутрь автобуса «мировых знаменитостей». Финальный пендаль достаётся в непомерно толстый зад Крендель-Потомакской. Автобус взвыв отъезжает, в открытую форточку протискивается половинка лица конферансье, его крик слышит вся деревня:
- Провалитесь вы пропадом ущербные! Никогда, вы слышите, никогда вы нас больше не увидите! Прозябайте в невеждестве!
В след им несутся свист, улюлюканье и прекрасный советский мат!

И всё? Ну, щас! Сцена уже давно оккупирована молодёжью. Нет у нас комсомольцев? Зато пацаны и девчонки задорные ещё остались. Анфиска Калугина (вот из таких вырастают лидеры) рулит всем действом. На сцене появляется… кто бы вы думали? Ни за что не догадаетесь - отец Нимврод, собственной персоной. Ради праздника батюшка сменил рясу на цивильный пинжак. В руках попа аккордеон.

Зал притихает, а поп садится на приготовленный стульчик. По залу клуба-овина плывёт вальс «Амурские волны», его сменяет огненная «Кумпарсита» и так далее.
Фиска удивляет и поражает всех присутствующих. Она читает стихи о Советском паспорте. Бронебойные слова-гранаты рвут зал. Гордостью переполняются сердца не только ветеранов и тех, кто помнит, даже молодёжь умолкает и слушает с раззявленными до подколена ртами волшебные слова-звуки.
Картина настолько чуждая сегодняшнему дню, злому и дерьмократическому, что выразить словами не представляется возможным.

РСФСР, СНГ, Россия? Всё так, да не так. Мало кто понимает, что мы всё ещё живём в том Союзе нерушимом, как бы его ни называли. И до тех пор, пока последний из нас помнящих не склеит свои щиблеты на микропоре, помнить будем. Историю можно попробовать забыть, но стереть ещё никому не удавалось. А всё дело в том, что ей, Истории, похуй наши жалкие потуги. Она – суть время!

После концерта, так неудачно начавшегося, и так чудесно закончившегося, объявляются танцы. На эстраде появляется магнитофон и пара гигантских колонок. Начинается светопреставление.

Почтмейстер, Билля Тахмуддинова, танцует с трактористом Кумаровым. Им обоим очень хорошо. Кумаров жмёт Биллю животом к своим не детским чреслам, а Билля потеет и хочет сношаться. Что характерно, сношаться Билля хочет всегда, и делает это как никто в деревне и окрестностях. Разве что Марамыгина? Так у той лярвы дырочёс начинается исключительно по пьянке, тогда как для Билли ебля -  образ жизни.

Билля

Кто не знает Биллю Тахмуддинову, ты? Обалдеть! Не с Ебитеньевки часом?
Билля Тахмуддинова для моей деревни - явление, безусловно заслуживающее нескольких ярких строк. Начальник почты или почтмейстер. И хрен с ним, что работников на почте всего двое. Сама Билля и старая кошка Алла, за неразборчивость и похотливость прозванная так в честь своей известной тёзки от эстрады.

Билля и Алла живут душа в душу. Кавалеров друг у друга не отбивают, а если и приводят ночь-полночь друга сердешного, то делают ЭТО либо в спальне при закрытых дверях, или под кроватью возле коробки с песком.
Отец у Билли был человеком интересным тем, что в своё время отдал исправительным учреждениям Отечества двадцать лет своей жизни. И поскольку было у него всего две страсти: бильярд и карточная игра бура, то и дочь его получила немного странное имя - Бурбилья. Самой героине, при полнейшем отсутствии головного мозга, это ничуть не мешало, и она охотно отзывалась как на Бурочку, так и на Биллечку.

Больше всего в жизни Билля любила сношаться. Нет, это не блядь Марамыгина, по пьяному делу шалава, здесь, братцы мои, профессионал высочайшего класса. Один в домино играет, за уши не оттащишь, иной кроссворды отгадывает. А Билля, со всей самоотверженностью Российской женщины, сношалась. Причём, чем больше был член, желательно ЧЛЕН (именно так, все заглавные) тем полнее был оргазм и самоотдача. Что, впрочем, не мешало Билле любить и махонькие члены, в обиходе прозванные хуйками.

Здесь можно провести интересную аналогию, из которой явственно видно, что все мы такие. К примеру, восхотелось послепраздничному Россиянину опорочить своё доброе имя таким без балды необходимым процессом, как опохмеление, а с виски и «Араратом» напряг. Американец лёг бы спать, а Русич? Ха!
Все помнят, где находится ближайшая аптека? А круглосуточный киоск бытовой химии? Ну, вот! Так же и с членом, пусть даже с маленькой буквы. Коли нет под рукой Бритвы Спирс, то и валенок сгодится. В принципе сей абзац больше по бабской части, но мысль есть. Или нет?

Целый день Бурочка сидит у окна и выглядывает очередного суженного. Расширенные, кстати, тоже приветствуются. Раз в два дня приходит почтовозка, и тогда Бурочка-Биллечка работает, не покладая рук. Сортирует почту, потом садится на старенький мотороллер «Турист», переживший свою смерть, но всё ещё ездящий. Развозит почту по деревне, между делом соображая, с кем бы вечером посношаться?


Скрипит старенькая кровать-полуторка, от запаренного дыхания тракториста Зигфрида Кумарова (ещё один прикол) колышется пальто на дальней стене. Биллечка лежит на спине, ноги рогаткой, руки закинуты за голову. Член Зигфрида, словно подергушка в руках опытного рыбака, не зная усталости, гоняет сушняка в Биллиных недрах. Женщина вспоминает детство, юность.

Восьмой выпускной класс деревенской школы. Биллечке четырнадцать лет, и она почти взрослая. Они с Павликом Матросовым на сеновале. Приятно шуршит сено, под попой девочки куртка. Пальчик, с аккуратно обгрызенным ноготком, своевременно обслюнявленный, ласково раздвигает Биллечкины губки. Девочке сладко, хочется поцеловать весь мир, собрать макулатуру, спеть Интернационал что ли?!

Потом Билля ощущает недолгую резкую боль и недовольно морщится. У Павлика очень красивый юношеский член. Билля хочет его, а Павлик уже пытается вставить своего солдатика в Билькино отверстие. После долгих мучительных процедур ему это удаётся. А то! Он уже десятиклассник!


Билля мечтает, а Зигфрид раз за разом вгоняет свой пуансон в её матрицу. Вот он напрягается, и, взревев раненым шатуном, мощно сливает свою семенную жидкость в Биллино отверстие. Буквально через мгновение, он еле живой отваливается в сторону, и запарено дыша, говорит: «Иншалла!»
Билля, оторвавшись от воспоминаний, ласково гладит тракториста по животу и страстно с придыханием говорит ему: «Милый, я хочу тебя…»


На дворе воскресенье, а Билля чуть свет уже на ногах. Завтра-завтра не сегодня, так ленивцы говорят? Билля не такая -  есть работа? так бери её и работай! Проезжая на своём мотороллере по окраине деревни, Билля почувствовала лёгкое недомогание в животе. Пукнула - не помогло. Стало значительно хуже. Не мешкая, женщина подрулила к заброшенному овину, заглушила «коня» и бегом бросилась в помещение.

Едва присела на корточки, как тут же всё и закончилось. Причём прокакалось настолько душевно, что на глаза навернулись слёзы умиления. Напоследок громко с провизгом по-индейски пукнув, Билля вытерла попу листом лопуха. При этом её наманикюренный пальчик прорвал тонкую материю растения и вошел по третью погибель в обильно заросшее рыжей шерсткой лоно, которое как мы знаем, находится рядом… ну вобщем рядом, да, с.
«Ах!» - сладострастно вскрикнула почтмейстерша. «Хлюп?» - с надеждой спросило лоно.
И далее древние стены овина, и ещё более древнее небо могли слышать эти ах-хлюп, ах-хлюп. И бля буду, слышали.

продолжение следует.