У Мошкена Эдельфейса Зохаровича внезапно появился сын.

Именно -  совершенно внезапно.
А ведь от такой неожиданной радости можно и разрыв аневризмы получить.

Звонок прозвучал, как гром среди ясного неба. Какая-то объёмистая тётка - рыжая, кудряво-химическая, словно овца каракулевская,  -  заявилась к Мошкену домой с пацаном на руках:

- Вот, паразит, получай сына! Значит, сделал дело - и  в кусты! А я одна пои-корми?! Помнишь, как надругался над бедной женщиной? Девушкой… Цинично лишил её всяческой  невинности! Помнишь, как сильничал, гад? - сразу в дверях получил срок Мошкен.

- Да, но… - опешил маньяк-склеротик, ничего не понимая.

- Ага, вспомнил! И никаких «но»! - взяла быка за рога рыжая овца, сунув счастливому отцу в руки отпрыска – Вот, сынок, твой папочка!

Эдельфейс Зохарович настолько растерялся, что принял ребёнка  и стал его зачем-то внимательно разглядывать.
Мальчик скорчил противную рожу, высунул язык - «бе», а потом ещё и плюнул нерадостному папочке в глаз, чем привёл Мошкена  в сознание.

- Заберите, заберите мальчика. Противный какой! - сунул было обратно. Но тётка брать ребёнка обратно не собиралась.

Вместо этого она, отодвинув с пути Мошкена с младенцем на руках, по-хозяйски прошла в комнату и стала её хищно и внимательно озирать, как варяг-завоеватель чужое добро.

- Так, неплохо, неплохо… Один живёшь? Это хорошо. Значит все здесь поместимся. Как говорится, в тесноте да не в обиде! Машина есть? Нет. Жалко -  я люблю, чтобы меня катали на автомобиле! Ну, ничего. И без машины пока поживём! Ням. – сытно хрюкнула  потенциальная супруга – мать мошкенского гипотетического сына.

Мошкен вошёл следом.
Вошёл и положил по-клоунски кривляющегося пацана на диван. На диване под мальчиком тут же расплылась лужа.
«Щенок» - без злобы, смертельно устало подумал Эдельфейс. Что-то подсказывало ему, что просто и скоро этот казус не разрешится, и что лужа на диване – цветочки.

Он срочно захотел проснуться – ущипнул себя за руку. Проснуться, однако, не получилось.
- Чего это Вы тут ходите? Кто Вам позволил по моей квартире расхаживать? – робко  попробовал перейти в наступление Мошкен.

- Как КТО позволил?! Вот сыночек наш позволил -  плод нашего соития! – мамаша села на диван и начала снимать с ребёнка ползунки.

- Да что Вы несёте?! Какой такой плод?! Как это может быть? Как это вообще может быть? Бред какой-то…

- А-а-а-а, он не помнит! – ядовито зашипела Мойра. – Так я тебе напомню! Анапу пять лет  назад помнишь? На пляже с тобой мы одноимённое вино пили, помнишь? А-а, вспомнил, вспомнил! По глазам вижу, что вспомнил! А дальше, что было, вспомнил, сукин ты сын!?

- А что дальше было? – затрепыхался Мошкен, как мошка, попавшая в паучью сеть.

- А вот то и было! Отчего дети родятся! Вот то и было! – паучиха радостно осклабилась и подняла на вытянутых руках ребёнка. Потом резко посерьёзнела и хлюпнула носом. – Лишил ты меня  чести …и совести. Паразит!

Мошкен судорожно попытался вспомнить хоть что-нибудь о своём отдыхе в Анапе, но, кроме отчётливого вкуса кинзы во рту, ничего не вспомнилось.
«Да, было что-то на пляже. Возможно. Вино точно пили! С кем-то. Маша? Марианна? Нет, не помню.  Полотенце махровое, огромное помню. Сырое. Противное. А что  дальше?»
Но незнание чего угодно, как вещает юриспруденция, не освобождает от неприятностей.
Так прямо и подумал Мошкен.
И, глядя на сизую пипиську пацана,  назидательно наставленную на него, грустно смирился с фактом существования сего плода.

- Маианна? – напрягся мозгом Эдельфейс и тут же втянул голову в плечи, ожидая новой порции сарказма и негодования. И он не ошибся:

- Марь Иванна!!! Он мать своего ребёнка не помнит! Ну, ничего вспомнишь всё! – это «всё» настолько напугало Мошкена (что там ещё было, что такое страшное предстоит ему  ещё вспомнить?!), что он предпринял последнюю попытку слабого сопротивления. В  голове почему-то вспомнилась притча о лягушках, попавших в молоко.

- Да, но Вы говорите, что это было пять лет назад… А ребёнку от силы года два-три! – наудачу ляпнул Мошкен, слабо разбирающийся в ТТХ детей. - Нестыковочка получается…

- Какая такая нахрен нестыковочка! Что за слово такое поганое! Если я говорю пять лет, значит – пять лет!  Ну, почти пять. Да, он просто маленький такой! Родился-то нормальный! Пятьдесят три сантиметра росту. Три шестьсот живого веса. Да! Родился с волосиками чёрненькими, как Мулявин!

- Чего это Мулявин? – с неожиданной ревностью произнёс Мошкен. – С усами что ли?

- Ну, зачем, с усами! Говорю же: с волосиками. С длинными. С чёрными. Нет, без усов! А вот с зубками! Представляешь, с четырьмя зубками! И вообще ребёнок – киндервуд! – гордо заключила Марьиванна. – Все сиськи мне искусал, сволочь! – вдруг довольно злобно закончила гордая мамаша.

Эдельфейс Зохарович на слове «сволочь» вздрогнул и снова втянул голову в плечи.

- Все вы, мужики – сволочи! – философски заключила покусанная  кормилица, не  упустившая из внимания мошкинскую судорогу. – И этот тоже паразит! Пришлось мне со второго месяца этого гада на питание перевести, пока он мне все груди не отъел, упырь! Вот он и заболел. Рахит обнаружился. Олысел. Себорея.  Диарея. Диспепсия.

От названия болезней Мошкену стало неприятно, страшно, и он на всякий случай убрал руки за спину. Чтобы случайно не коснуться  насквозь больного ребёнка и не заразиться рахитом.

- Вот он и замедлился в развитии… Нет, он совершенно нормальный! Даже очень умненький. Только вот растёт плохо. Ну, ничего к двадцати – двадцати пяти годам с нашей и Божьей  помощью всех догонит и перегонит!

Мошкин чуть не упал в обморок от произнесённого приговора в двадцать лет.

- Но как Вы…ты меня нашла?

- А как такого красавца  не найти?! С такими паспортными данными я тебя и в Африке  найду! Мошкин Эдельвейс Захарович!

- Мошкен Эдельфейс Зохарович!

- Ну, тем более!

- А чего ж Вы пять лет ждали? Почему сразу не искали.

- Да были причины. Ты же не один такой…Ну, потом расскажу. Будет у нас ещё время в совместной жизни!

- К-к-какой такой совместной жизни? – всхлипнул Мошкен. Он чувствовал себя мышом, глупо и неизвестно как оказавшимся в пустой мышеловке.

- Ну, будем же мы с тобой какое-то время суток жить совместно! Ты же, как  законопослушный  преступник обязан заботиться о нас: кормить, поить обеспечивать первыми необходимостями и другими излишествами! Ты ж пять лет нам задолжал! Это не считая ещё элементов! Вот ты сколько в месяц зарабатываешь?

- Я?

- Ну, не я же! Я из-за тебя даже на работу устроиться не могу – надо за ребёнком больным, тобою сотворённым  ухаживать! – Марьиванна смачно шмыгнула носом. – Скотина! Сколько ты в семью денег будешь приносить? И не врать мне! Никаких заначек-херачек я  не потерплю! Выкладывай, мерзавец!

- Я, я… ну, тысяч тридцать… не считая премий…

- Ого! Мда… Маловато… Придётся  тебе  какую-никакую халтурку найти! Нам нужно усиленно питаться! Антирахитная диета дорогого стоит!

Сердце Эдельфейса Зохаровича готово было лопнуть от бесконечной жалости к своему будущему:

- Я считаю, что зарабатываю достаточно…

- Теперь считать буду я! – оборвала нытьё Мошкена рыжая жищница. – Кстати, где у тебя лежит наш семейный бюджет?

Растерянность Мошкена переросла в прострацию – он безвольно махнул рукой в направлении бара.

- Тэк! – крутанула зеркальную дверцу непросто-Мария, вытащила паспорт, вынула из него  тощую пачку наличных накоплений, в пять секунд ловко пересчитала и изрекла приговор:
– Ого! Тринадцать пятьсот! Не густо! Изымаю. Чтобы ты не истратил на всякие сволочные мужские глупости. Когда мы жили с Гробуновым Аркадием Станиславовичем, - мечтательно чмокнула губищами леди Килигру, -  помощником капитана, то мы его зарплату прямо в кассе порта сами забирали, чтобы этот козёл дальнего плавания не  просадил наши денюжки на алкоголь и беспутных женщин. Так вот там получалось почти по сто тысяч на месяц!  Пока он, паразит, не повесился у себя в каюте в Санта-Крузе-Тенарифе, чёрт полосатый! Сказали дипрессия. Знаю я их дипрессии – наверняка, в белой горячке какую-то неприличную болезнь половых органов прихватил! Тьфу, пакость! Царствие ему небесное, хотя и лишил нас, сволочь, всяческих средств к сосуществованию! Потом был  мелкий предприниматель лотошник Овцеенко Ка Ка, так тот по пятьдесят тысяч нам на месяц выкладывал! Тоже сволочь порядочная! Даже руку на меня пробовал поднимать, мерзавец! В собственном сортире на даче  утонул по пьяни, зараза нэпмановская. Будет знать, урод! А у тебя что? Нищета сплошная! – во время бесконечного экскурса в ужасное счастливое прошлое будущая мадам Мошкена внимательно изучала паспорт Эдельфейса Зохаровича и, видимо, паспортными данными осталась довольна, так как, хлопнув красной книжицей по ладони, вместе с деньгами ловко сунула его в объёмный бюстгальтер.

А затем сия бестактная особа уверенно двинулась к бельевому шкафу, распахнула его, пошарила по полкам и выудила из-под слежавшегося постельного белья пачку в полиэтилене, перетянутую резинкой.

- Тэк-тэк! Семьдесят тысяч! Это уже кое-что.

Мошкен гулко вздохнул: «Это же форменный грабёж! Милиция! Милиция! Грабят!» - в душе вопил несчастный.
Это, должно быть, настолько явственно читалось на его окончательно прокисшей  физиономии, что рыжая грабительница тут же пресекла его безмолвные призывы к властям и закону:

- Он денег, сволочь, жалеет! Он своему ребёнку копейку несчастную жалеет! Он, изверг царя небесного, жизнь мне загубил и теперь копейку несчастную жалеет, паразит! Да, заяви я на тебя – тебе же не только придётся элементов за пять лет выплатить … э-э-э… - часто заморгала несчастная жертва давнего насилия, шевеля  минуту губами.- С тридцати тысяч четверть – семь пятьсот, не считая премий, итого пять лет на двенадцать месяцев – шестьдесят, итого всё на семь пятьсот… почти полмиллиона, не считая премий! И это только по букве бездушного закона!  Да, что полмиллиона! Ты же ведь и срок получишь, проклятый Чикатило! Ты же ведь за мою поруганную честь реальный срок получишь, грязный извращенец –  девять лет! А в тюрьме знаешь, что с тобой – насильником женщин -  уголовники сделают? Что с тобой все девять лет будут делать, знаешь? Шуралиев Абдубей  Мамбабастурманович тебе расскажет! Спроси, коли в местах заключения его встретишь! Спроси! Этот чурбан косорылый захотел от нас отделаться, да не на таких напал! Теперь, небось, жалеет, а поздно! И  ты ещё пожалеешь, что на свет белый родился и меня встретил!

- Да, я и так уже жалею… - глотая слёзы, прошептал потенциальный заключённый.

- А ты не ёрничай! Я ведь не шучу!

- Да и я не шучу… - промямлил Мошкен. И он не шутил, он, действительно, жалел, что незнамо как вляпался в такую безысходную ситуёвину, а ещё больше он жалел себя и даже уже начинал жалеть, что родился на белый свет.
Марьиванна грозно сжала кулак у носа растлителя, и как знать, не закончилось ли бы это началом рукоприкладства…
Но тут дикий визг наполнил комнату – забытый всеми новоявленный мошкинский  сынуля, лишённый догляда,  сверзился с дивана и громко выражал своё недовольство твёрдостью паркетного пола, изображая циркулярную пилу.
Мамаша, растопырив руки, как курица, подлетела к отпрыску, небрежно схватила его за левую ногу, приблизила его шишковатую «киндервудовскую» головёнку к своему лицу и начала сюсюкать:

- Ах, ты мой маленький, ах, ты мой бедненький, ах, ты мой несчастненький! Папка у нас сволочь бессердечная! Папка у нас паразит и изверг! Сволочь и мерзавец!
По спине ребёнка медленно текли бледно-зелёные жидкие продукты пищеварения – ребёнок справлял большую нужду вниз головой, не переставая при этом вопить.
Мошкен бросил взгляд на диван -  всё сиденье было разрисовано малопривлекательным зелёным художественным материалом. Причём сюжет картины скорее всего напоминал, какой-то арабский растительный орнамент. В этот художественный растительный мир и вернула мамаша своего младенца.

«И как только из него столько… добра вывалилось? Диван придется в химчистку тащить…» - грустно подумал Эдельфейс Зохарович. – «Да, и хрен-то с ним! Как бы меня на кладбище тащить не пришлось…»
Мойра Ивановна уверенно читала мысли несчастного кролика, попавшего в ауру удава:

- Диван в химчистке почистим – будет как новенький. На нём сынуля спать будет! А нам? А себе мы гарнитур купим! Румынский! Или итальянский с балдахинами! – и тут спохватилась, что в руке верещит обосранное чадо. -  Что ты стоишь, паразит, уши развесил? Тащи быстро какое-нибудь полотенце! Видишь у ребенка расстройство желудочка!

Мошкен стоял, как в столбняке, и смотрел на орущего ребёнка, будто увидел его впервые - и теперь он ясно понимал, что орать тому приходится через силу. И гадить желтым – в том числе и себе на спину  - тоже приходится через силу. И всё это ему противно. Противно, но смешно. Сморщенное личико ребёнка выражало смешливую брезгливость, ехидную хитрость и старческую  усталость.
«А ведь это не ребёнок!» - подумал Мошкен. – «Это ведь не ребёнок… Это карлик! Взрослый карлик!»
…

Если это был сон, то надеюсь, что рано или поздно Мошкен всё-таки проснулся и посмеялся над этим бредовым кошмаром. А вот если – не сон… то позавидовать Мошкену может только отъявленный мазохист, каковых в природе может и не найтись.


xxx. Тока што (с беспокойством)