Извините, уважаемые коллеги, что дохуя букв.
/Л.Н.Толстой, предисловие к роману "Война и мир"/    

Розовые сопле, камераден, и ваще – неформат.
/Ф.Энгельс, "Критика проекта Эрфуртской программы"/

…я сижу, поджав колени к подбородку, и мне не страшно. Карачаевский мужик лежит на два метра ниже по склону и метров на двадцать левее. Он, наверное, уже мёртв. Наверняка мёртв. Кровь, вытекшая из его затылка,  на камне выглядит красной даже ночью. Даже под ярким белым светом близких звёзд, отражающихся в его открытых глазах…

    Звёзды страшно далеки от нас. Так нас учили, и мы в это верим. Это похоже на правду, и наш повседневный опыт подтверждает этот постулат. Звёзды мерцают в своей страшной бездне, постоянно доказывая нашу никчёмность и ничтожность. Так выглядят звёзды у нас, на равнинах. В горах – не так. В горах всё не так. Даже когда водитель автобуса в Невинномысске спросил: - все до Кишкета? Даже тогда всё было не так. Я, в свои двенадцать лет, привык, что автобусы ездят по своим маршрутам. Ан, нет. Сорок восемь человек скинулись по трояку, и автобус вместо Зеленчука поехал в Хасаут Греческий. И пятерых пассажиров, которые ехали именно в Зеленчук, это возмутило мало (хотя, конечно, возмутило). Ибо – коллективизм. 

    Тётя Лена Кузьмина, за которой гнался карачаевский мужик на своей лошади, убежала в лагерь. Ей хватило и преследования в ночи на лихом коне. Она не знала, что мужик уже мёртв, не могла знать…

    Хасаут Греческий меня мало волновал, в смысле, что гречеческий. Я парой лет раньше видел Херсонес Таврический. Ни греков, ни Греции там, естественно, не было. Но горы – другое дело. Когда автобусный водитель велел нам выметаться, ибо дальше на автобусе – никак, мы, конечно, вымелись. И оказались в горном селе, которое не показалось нам странным и необычным, пока некая местная женщина не окрикнула своего ребёнка: - Одиссейчик, куда побежал?! Этот Хасаут реально оказался Греческим. Мы посмотрели на греков, похватали чемоданы и рюкзаки, и пошли по ущелью в туристический лагерь НПИ "Кишкет", ибо другого пути туда не было.

    Первым делом тётя Лена побежала к физруку, естественно. Она сбивчиво рассказала ему, как гуляла по дороге вдоль Аксаута, как наехал на коне местный, как кричал ей: - эй, дэвушка, пакатаымса, как она сумела убежать в лагерь, как она просит теперь физрука прогнать этого негодяя… Физрук Славик гладил Лену по худым плечам и не собирался никого прогонять из штабного домика, он собирался выебать тётю Лену в ближайшие пятнадцать минут. Прямо в штабном домике.

    Пеший путь в три километра был незабываем. Для тех, кто в горах оказался в первый раз, конечно. Внизу, в десяти метрах скалистого обрыва ревел Аксаут (ревел – это громко сказано, только для тех, кто не видел раньше горных рек – да, он ревел), с другой стороны дороги вертикально вверх поднималась гора. Скала. Круча… Кто впервые в горах – был очень впечатлён. Я, во  всяком случае. Два метра дороги – вот весь возможный манёвр. На равнинах – беги, куда хош, в случае опасности. В горах – не так. Либо назад, либо вперёд. Либо в ревущую реку десятью метрами ниже. Очень непривычно для жителя равнин. И очень волнующе.
Кстати, зачем я недооцениваю эту речку? Камни, которые здесь, при мне, прямо сейчас,  крутит и трёт друг о друга Аксаут, скоро превратятся в песок Таманского полуострова, на котором я буду уродовать свою печень через двадцать лет. Есть о чём подумать? Мне кажется – есть.

    Физруку всё-таки пришлось позвать начальника лагеря, ибо тётя Лена настаивала на серьёзности произошедшего. Начальник лагеря тоже гладил тётю Лену по худым плечам и тоже хотел её выебать, отослав Славика куда-нибудь, куда Бог пошлёт. Он не сразу понял Ленин лепет о страшном мужике на лихом коне.

    Через пару дней, когда мы обжились в лагере, когда над этим самым лагерем травянистый склон был вытерт до почвы под нашими картонками, линоулемками и прочими салазками, на которых мы его утюжили с пролетарской ненавистью (а что такого, те же снежные горки, мы же дети), за наше воспитание взялась администрация. Мы были приобщены к библиотеке (там я прочитал "Войну и мир", в горах много времени, очень много) и настольному теннису, который тогда назывался "пинг-понг".  Физрук Славик выдал мне ракетки и десяток мячиков. Мы оставили травянистый склон в покое (с сожалением) и организовали чемпионат по пинг-понгу.

    Тётя Лена не унималась. И физрук с начальником вышли из лагеря на поиски угрозы. Они, естественно, не поняли, что и где, и вышли через ворота. Пройдя пару километров вниз по Аксауту, они воротились назад. Лена за это время ушла доплакивать к себе в домик, мёртвый мужик всё так же лежал, удобно, как на подушку, положив голову на камень, а я всё так же смотрел на него сквозь тёмную ночь, которая, тем не менее, была довольно светлой от звёзд, невзирая на отсутствие луны.

    Чемпионат по пинг-понгу детям наскучил довольно быстро, и мы решили покорить господствующую над лагерем вершину. Тут надо сказать, что высота гор снизу – обманчива. То, что кажется получасом малоутомительного восхождения – может оказаться невыполнимой задачей. Наша задача была выполнима. Так нам показалось в начале пути. Я и Снежана (ей было на два года больше и она считалась формально главой экспедиции) повели десяток малышей прямо вверх. На вершину. Оказалось, что горные вершины имеют свойство отступать, не уступая. Дойдя до видимой цели, мы убеждались, что в трёхстах метрах – подлинная вершина, которую мы не могли видеть снизу. А через триста метров подъёма – опять. И опять, и опять. На седьмом броске нам попался под лещиной пьяный пастух. Он потянулся за камнем, и мы, забыв усталость, довольно резво достигли-таки вершины, господствующей над лагерем.

    Славик и начальник лагеря вернулись и, не найдя тёти Лены, пошли пить вино. Мёртвый мужик лежал, я сидел и смотрел на него, его лошадь отошла подальше по склону и щипала траву, ёкая боками, когда в них ударялись болтающиеся пустые стремена.

    Рассудив, что на ужин мы уже опаздываем, Снежана предложила спускаться напрямки. Я, подумав, согласился. Возврат мимо пьяного пастуха, которого мы боялись, как бабайки, занимал где-то час. Нас бы уже потеряли и сделался бы скандал. Мы пошли напрямки. Это было непросто. Сейчас я понимаю, что нас хранил Господь. Или какой из Его ангелов. Мы миновали три вертикальных стенки метров по пятнадцать. Альпинистам за такие дают юношеские разряды, первый и второй. Нам не светило ничего, кроме отсутствия скандала из-за опоздания на ужин. Первую стенку помог преодолеть упавший бук, прислонившийся к скале, который послужил нам лестницей. Две других имели расщелины, по которым с горем пополам наш отряд с трудом спустился.

    Мне казалось нормальным, что я сижу и смотрю на звёзды, а мужик лежит головой на камне и тоже как бы смотрит на звёзды. Надзирающая за мной Нина Николаевна (35 лет, через пару лет умрёт от рака) по какой-то причине (мужики-то в лагере тоже были) меня прохлопала. Я могу сколь угодно сидеть на склоне и смотреть на звёзды. Мёртвый мужик почему-то меня не пугает, а наоборот, как бы придаёт надёжности моему бдению.

Эти стенки не были самым страшным на спуске. Камнепад был ещё хуже. Поляна белых камней метров сто по склону, которые так и норовили спрыгнуть вниз – вот что такое камнепад. Я первый прошёл по нему и, затаившись в орешнике, махнул рукой остальным. Пока я спускался, из-под ног сорвалось три булыжника. Меня это не взволновало (могло волновать только идущих по дороге внизу, впрочем, безлюдной в это время), но меня сильно озаботили камни, которые покатились из-под ног Снежаны и остальной шпаны. Я нашёл куст орешника покрепче и спрятался за него. Камни со свистом прошивали кусты слева и справа от меня, я, не умея молиться, молился. Через пять минут отряд миновал камнепад и я, не ведая о том (и не умея), возблагодарил Господа. Участь идущих по дороге внизу мне и в голову не пришла. Через пятнадцать минут мы уже вошли в столовую, утверждая, что опоздали, гуляя вверх по Кишкету. "Буханка", привозящая провиант, пострадала не сильно. Один камень слегка промял заднюю левую дверь, что в тех местах воспринималось спокойно.
    
    Звёзды в горах гораздо ближе, чем на равнине. И гораздо… вещественней, что ли. Они воспринимаются по-другому. Как каждая в отдельности, ибо каждую можно рассмотреть, и в то же время как все вместе, как небо, как светило, ибо света от них – много. Я закуриваю последнюю сигарету. Докурю – и пойду поднимать администрацию, потому что это неправильно, когда рядом с лагерем лежит мёртвый карачаевский мужик.

    После ужина я поиграл в пинг-понг (проиграл в полуфинале турнира малолеток), покурил, почитал "Войну и мир", поссал в дощатом сортире и вышел на склон между лагерем и рекой. Солнце уже давно скрылось (в горах это всегда происходит внезапно), звёзды начали проявляться  на тёмно-синем небе. Я всегда запасался сигаретами (добываемыми правдами и неправдами) для этого момента. Таких звёзд на равнине нет, и не будет. Сверху по реке вдруг раздались удары копыт о каменистую дорогу. Что за облом, я посмотрел в направлении этого грохота и узнал силуэт тёти Лены, которая гуляла всегда одна, хотя  приехала в лагерь явно не за этим. Лена почти бежала. Следом за ней из приречного тумана появился мужик на лошади. Мы их называли джигитами. Они частенько проезжали мимо лагеря в обоих направлениях со спокойными, незаинтересованными лицами. Нас, туристов, они молчаливо презирали. Этот никого не презирал и был, очевидно, заинтересован. Он пытался отрезать Лену от лагеря, приговаривая: - пакатаэмся, падруга, э? Лена перешла на бег, мужику пришлось резко повернуть свою лошадь. Та попала передними копытами на скальный выход, которыми был усеян склон, это ей не понравилось, и она попыталась встать на дыбы. Мужик принял на себя поводья, долбанул стременами по бокам, но не смог удержаться в седле и мягко соскользнул с лошади. Затылок его повстречался с камнем, на котором споткнулась его гнедая. Звук был довольно тихий, как берёзовое полено падает на мощёный гранитом двор. Так я впервые увидел смерть.

    Я не могу уйти, пока звёзды светятся в глазах мужика так же ярко, как и в небе. Мне это кажется непорядочным по отношению к нему. Но минут через двадцать муравьи, жуки и мухи гасят свет звёзд в его глазах, и я чувствую себя свободным от обязательств. Я поднимаюсь и, держась подальше от мёртвого мужика, вхожу в лагерь. Музыка роллингов выдаёт место, где сегодня отдыхает начальник. Не отвертится, чрезвычайное происшествие всё-таки.

    А тётю Лену физрук Славик потом всё-таки выебал. Совсем по другому поводу. А потом и начальник лагеря, разумеется.


        Мочканём!                                                                            12.01.2010