- Какой у речника самый главный праздник? – Брониславыч многозначительно поднял порепаный, в черную прожилку ноготь. Его желтые глаза светились вчерашним. На откидном столике, справа, сиротливо примостился серый алюминиевый бидончик и воняющая рыбой газетка.

- День речного флота? – буркнул Саня, косясь на пахучий натюрморт.

- Хуево…- мрачно вздохнул кэп - хуево я вас учил салажата, навигацию отходили, а мамкина сиська до сих пор во рту . Мы в июле что делали?

- Ну, танк таскали – Саня мнется – баржу с лесом.. Лук корейский..

- Хуейский -  свежо передразнил Анатолий Брониславыч . Он булькает бидончиком, янтарная жидкость наполняет пол-литровую банку с остатками этикетки. Пена переливается через край и, стекая по стенкам, оставляет мокрые пятна.

- Оно всегда так, учишь - все без толку, какой праздник в июле? Так… баловство – в иллюминаторе, толстяку поддакивает говорящая голова механика – Плесни-ка мне …. – он тянет руку с зажатой эмалированной кружечкой, такой в деревнях поят младенцев. Рука ощутимо подрагивает.

- Запомните... Самый главный праздник для речника – это конец навигации.. - назидательно сообщает кэп, налив механу. Тот с шумом втягивает пиво, где -то за стенкой.

- Шарман, емана - информирует Петрович, вновь заглядывая в ходовую, и добавляет – освежает!

Я молча наблюдаю, как Брониславыч разделывает тарань, истекающую запахом. Газета потемнела и прилипла к столику.  Он потрошит ее толстыми сосисками пальцев, из за чего рыбка расползается  в какие то безформеные  бурые сопли.

- Короче - кэп сопит, протягивая кусок спинки механику – Завтра с утра, нас выворачивают. К одиннадцати смотр – конкурс экипажей. И прогрессивка.. – здесь он многозначительно смотрит на нас, глаза его пламенеют похмельем.

- Ты – обгрызенный ноготь упирается в меня, другой рукой уделанной в рыбьем жире, он шарится между ног, поправляя свой блудный пополь – Делаешь номер…Певческий… Музыкальный какой-нибудь.

- А ты, че лыбишься? – вопрос адресован Сане.

- Я ? Ниче.. Слушаю – Сашка трухает капитана. У толстяка громадные кулаки украшенные цыпками и многочисленными царапинами.

- Стенгазету сделаешь.. об успехах.. Краску и бумагу, вон.. С профкома приволокли – в углу угнездился свернутый тубус ватмана и две баночки с красной и зеленой краской.

Санек что -то вяло возбухает, но капитан уже повернулся к нам монументальной спиной.

- Давайте ..Орлы.. Вам, все так, ночь куковать… Пока не приберетесь - Брониславыч поскрипывает бидончиком .

– Петрович! – оглашает он, прильнув к иллюминатору – тару давай!

Из ниоткуда, телепортируется подрагивающая сиротская кружечка.

Я замерзаю, сидя на бухте каната. Река беременна льдом и слабо освещена огнями причалов. Еле видимое течение тяжело как глицерин. Санек бормочет, возясь под палубой. Рождение шедевра проходит в творческих муках, он уже пару раз выбегал ко мне за живительными глотками водки. В небе плывет мультяшная луна и мигают звезды, тщетно задуваемые ветром. Идти в теплый кубрик, наполненный желтоватым дымом и запахом жженной соломы Саниного вдохновения неохота и я продолжаю сидеть, рассматривая сонный пейзаж. Все убрано, расставлено по местам, палуба пролопачена и мне абсолютно нечего делать. Идти в город незачем, припоздавший комок уже закрыт, его огни погасли и толстые продавщицы, звякая ключами, разошлись к вечернему борщу. Порт засыпает.


-Эй,бля.. Суслики – Брониславыч исходит паром. На нем топорщится новая куртка. Кэп великолепен в хонориковой шапке и режущем сознание галстуке с живописным жирным пятном.

Рядом с ним мнется механик с неизменной, синей матерчатой котомкой. Петрович гладко выбрит и поражает окрестности одеколоном. Я, улыбаясь, здороваюсь с ними.

- Доброе утро –

- Доброе - капитан благодушен – где Санька?

- Дык, в профком убежал уже, газету вешать –

- Ну –ну … Прибрались?

- С вечера еще, Анатолий Брониславыч… Все сделали…-

- Ну, дуй тогда в клуб. Мы до третьего сгоняем и тож подойдем… Петрович! – мех, осторожно откидывающий кормовую крышку, оборачивается - Заводи давай…

Над насыпным терминалом заходят голуби. Их рваный полет похож на налет пикировщиков. Они взмывают и синхронно кидаются вниз, куда, мне не видно за крышами складов, покрытых неопрятным шифером. По разбитой гравийной дороге дымят грузовики, везя для народного хозяйства всякую полезную приблуду. Я прохожу мимо ржавых останков машин с выбитыми стеклами, в них, как обычно, копаются пацаны, выискивая интересные железяки. Повернув за угол, гляжу на гипсового, выкрашенного серебрянкой Ленина, вождь многозначителен и наряжен в подарки птиц. К клубу подтягиваются речники. Многих, я знаю и киваю им. Кое-кто уже начал отмечать.

- Алик, здарова.. Как сам?-

- Отлично-

- По полтешку? – из души рождается бутылка.

- Неа, потом.. Мне петь еще-

Они ржут над моим несчастьем. Насколько я знаю, кроме меня конкурс песни поразил еще пятерых горемык. Вернее шестерых, но последний- профорг. Бог прародитель всех неопознанных неудобств в нашей спокойной жизни. Соцсоревнований, промфинпланов и повышенных обязательств под трухой полувековой пыли. Выкурив пару сигарет, я, наконец, дожидаюсь оживленных капитана с механиком, они светятся предвкушением чего -то светлого, как обсосанные леденцы.

- Че стоим, студэнт? Давай давай… Заходим…- кэп приятельски толкает меня – Не ссы. У прошлом годе Петрович, вон, пел… Прогрессивка – это тебе не … 

Брониславыч давится последней фразой, завидев проскальзывающую мимо пергидролевую валькирию, Лидочку из бухгалтерии.

- Драссее -  интимно тянет толстяк. Лидочка, перекатывая двумя подушками под зеленой драповой юбкой,  растворяется в теплой полутьме дверей.  Кэп просверлив ее мягкости, вновь оборачивается ко мне. 

-  Пошли, Алик-

Войти мы не успеваем, из клуба повалил народ. Капитан порта в парадке, как тевтонский рыцарь, окруженный оруженосцами из бухгалтерии и профкома, оттесняет нас с крыльца. Петрович теряется. Брониславыч, обладая  серьезной массой, рассекает поток людей и остается на месте.  Мне ощутимо проходят по ногам, и все замирают, медитируя на черную «Волгу». Из машины выдавливается Очень Важный Человек, неся на челе груз забот и  пару гладко выбритых щек. Через пять лет сын Очень Важного Человека ,неким странным способом окажется у руля грузовых перевозок нашей зоны. Купит себе почти новый «Гранд Чероки» с неимоверным черным выхлопом и разобьет в нем, на пердячем пару,  непростую студентку. В нашу районную больничку, к ней приедут врачи из Москвы. А в качестве родственников болящей, пара  хмурых самураев. Но тогда все обойдется.

Зато потом, через пару лет, какой то маршрут щебня заплутает, где- то на средне русской  возвышенности и все полетит кувырком.  Клуб – станет рестораном, буксиры спишут и порежут втихую. Краны надолго замрут в изумлении, а озверевшие от подножного корма речники будут бить стекла в управлении.  Очень Важный Человек станет мессией местного разлива, будет по-прежнему нести бремя мировой скорби и заботы о людях.  Впрочем, это в будущем, сейчас он пожимает руку капитану и что -то говорит. Мне не слышно из за шума толпы.  Все шушукаются.

- Баскаков, а Баскаков - кто то тянет меня за рукав. Профорг,  будь он трижды неладен.
- Вы, что будете исполнять? –
- «На поле танки грохотали» -
- Очень хорошо- лысый, почти мумифицированный гном черкает карандашиком в засаленной с обтрепавшимися краями детской тетрадке. Торжественное рукопожатие уже закончилось и нас начинают вносить в двери, профорг тонет где то в людях. Я упираюсь в могучую спину Брониславовича, сопящего как буйвол и, практически без потерь, втекаю в вестибюль. 

Бумажное творчество самодеятельных Моне и Базилей занимает всю стену под плакатом – «Речник! Крепи трудовую дисциплину!».  Куски ватмана с разноцветьем графиков и лозунгов сиротливо дремлют на покрашенной синей краской стене. Лишь у одного видны сгибающиеся пополам, корчащиеся  люди. 
Я, почему -то сразу соображаю, что это печатный орган нашего многострадального экипажа.

- Зверек тебе Саня теперь - думаю я - белый и пушистый зверек. Кэп тебе, за премию, улыбку сделает.. От уха до уха…  С заворотом..

Толстяк уже почувствовал неладное и с низкого старта выпуливает из толпы,  меня подхватывает его кильватером и  вытягивает к стенгазете. 

- Бля -  выдыхает наш капитан, разглядывая Санино произведение, и начинает наливаться кровью, как клещ.
- Бля – повторяет он и грустнеет.
- Алик – кэп страдальчески хватает меня за лацканы и дышит луком – Алик! ..Я же его теперь инвалидом сделаю.. Ты ,куда смотрел? Тормоз чухонский..  –  он бросает меня и начинает погружаться в горе.
– Сокрушу! – ревет он.  Мне хочется, что бы Саня был уже на полпути в Казахстан. К нам выносит легкого, как пемза профорга, который мгновенно деревенеет рядом.

Ватман являет зрелище воистину эпическое, как на картинах Сикейроса . На нем, в довольно реалистичной манере, изображен зеленый Чебурашка с инфернальными красными зубами.  Не знаю, что приходило ночью в Санин чердак, но герой мультфильма изваян в позе человека Леонардо, и поэтому кажется, что Чебурашка обхватил зад невидимого слона и несется на нем сквозь джунгли.  Видимо ,под конец работ, на фоне тремора Санек посадил кляксу красной краской, аккурат между ног гостя из Африки и, гениально исправил ее, домазав недостающие детали.  Под кляксой красиво выведено «Промфинпла», сбоку, так как осталось немного пустого пространства, художник изобразил кривую надпись «тоннокилометр».
Я вскипаю смехом и продираюсь сквозь осенние пальто и робы на улицу. За спиной слышен рев и гогот.

На улице холодно и грустит гипсовый затылок Ленина.  Смеюсь, затягиваясь которой по счету сигаретой. За стеклами клуба мотает темную массу народа, а на земле, с ногами покоящимися на лавочке , отдыхает Петрович , кто то заботливо устроил синюю матерчатую сумочку механика  на его мерно вздымающейся груди . Под лавкой помаргивает пустая бутылка и затоптанный кусок варенной колбасы.  Коллега нашего механика, прикорнул в невероятном равновесии на краю облупившегося столика. Ему холодно и он по вокзальному съежился, пытаясь сохранить остатки тепла, выдуваемого ветром.

Далее были песни.