Где-то в году в 84-том, во время моей не бурной молодости, довелось мне мыться. В Москве в Сандуновских банях. Неожиданно в помещение бани ворвалась милиция и люди в штатском, и начали проверять у всех документы. Причем облава проводилась и в мужском и женском отделениях бани одновременно. Все, кто мылся без паспорта, были задержаны до выяснения.
Таким способом Андропов пытался принудить весь советский народ находиться в рабочее время на рабочем месте. Этот генеральный секретарь был вообще каким-то необычным. Во-первых, это был  первый глава Советского Союза, который говорил на русском языке. Не только без дефектов дикции или какого бы то ни было акцента, но даже правильно ставил ударение в слове «договор». Что даже породило волну слухов о его еврейском происхождении. Более того, он писал стихи о любви, и отнюдь не к родине.

Но знаменит он был все-таки не этим, а созданным им всепобеждающим экономическим учением. Его экономические воззрения не имели никакой связи с представлениями Маркса, но были тоже настолько оригинальны, что Нобелевскую премию по экономике он не получил только в результате интриг завистников. Суть его учения заключалась в следующем: В рабочие время все должны быть на рабочем месте. Пребывая на рабочем месте человек, по его мнению, рано или поздно невольно начинает работать. Ну, а если все будут работать… …то, по мысли Андропова, кровяная колбаса «Донорская» появится в магазинах непременно.

В СССР Федеральной Резервной Системы не было, а потому претворение экономических воззрений генерального секретаря было возложены на органы охраны правопорядка. И понеслось. Даже водитель самосвала, задумчиво покачивающийся и пошире расставивший ноги, справляя малую нужду на обочине оживленной автомагистрали, мог вполне загреметь до выяснения. А тут народ пребывает в бане. В самое что ни на есть рабочее время. В общем, если всё это переложить на экран кинематографа, то, в этом месте, должна была бы звучать тревожная музыка. С барабанной дробью.
…Меня взяли, когда я, прижав пустую шайку к груди, тужился в сортире. Я бил себя в грудь и утверждал, что только вчера спас старушку из горящего дома престарелых, то меня никто не слушал. С задержанными без паспорта беседовали ветераны партии и труда в помещении администрации бань. Какой-то нахохлившейся бабкой мне был задан вопрос — как я дошел до жизни такой?

От природы склонный к покаянию, я вкратце остановился на нескольких совершённых мной зверских убийствах, после чего смиренно выразил желание пожертвовать всё своё состояние синагоге при Таганской тюрьме, где мне доводилась сиживать.
— Может быть, вам стоило бы обратиться по этому поводу в Моссовет? — преодолев испуг при слове «синагога», пробормотала нахохлившаяся бабка.
Я почувствовал легкие уколы совести. Мой рассказ о зверски зарубленной мною старухе-процентщице произвёл на бабушку очень тягостное впечатление, но она сдержалась. Все-таки я погубил классового врага. Да и потом, время от времени я вставлял в свое повествование исконно русские матерные слова, тем самым выдавая своё истинно рабоче-крестьянское происхождение. Но юную Зою Космодемьянскую ей было жалко до слёз. Она даже возмутиться и спросила: «Да как же у тебя поднялась рука, чудовище? Да-а, да в этой бане, как я погляжу, убийца на убийце, садист на параноике!».

В ближайшем отделении милиции, ознакомившись с моим чистосердечным признанием относительно старухи-процентщицы, Зои Космодемьянской, и если я не путаю, моего двоюродного братишки Павлика Морозова, какой-то милиционер лет пятидесяти с умными глазами и погонами старшего лейтенанта на плечах, сказал мне: «Геморрой твой — враг твой», и отпустил меня на все четыре стороны. На счет геморроя, кстати, он как в воду смотрел.