На отшибе поселка Каргасок стоял домишко, с виду неказистый, но
срубленный на совесть и добротный. Просто фасадом он как бы отвернулся
от поселка и смотрел на лес, красивый кедрач, который вперемешку с
болотными куличками простирался на многие километры.
В доме этом ранее жила тетка Аксинья, сельчане уже и не знали, сколько
ей лет, а по обличью нельзя было определить то ли за шестьдесят, то ли
за семьдесят. Ни с кем она не общалась, видно в жизни люди её крепко
обидели. Собирала она коренья и травы, сушила их, развешивая по
мешочкам в сенях. Когда приносили пенсию, в сельпо покупала муку,
сахар, мыло, водила во дворе кое-какую живность так и вековала. Бабы
её побаивались считая толи знахаркой, толи колдуньей. Вспоминали о ней
лишь тогда, когда к кому-нибудь приходила беда. Лечила она людей и
скотину, не отказывая никому, помогала даже тогда, когда медицина была
бессильна. В это время её благотворили, а затем надолго забывали. Это
присуще человеческой природе.

Лет этак за пять до смерти на её подворье появилось живое существо
женского рода, невзрачное и длинноногое. Файка, так звали это
существо, ловко лазила с деревенскими пацанами по деревьям и соседским
огородам и с ними же дралась. За три-четыре года Файка превратилась в
хорошенькую, гордую и сильную девушку. Красота её была удивительной
для здешних мест. Черные волосы как вороново крыло окаймляли нежное
лицо, которое украшали рыжие глаза в зеленную крапинку. На неё можно
было глазеть часами как на картину, что и делало все мужское население
поселка. Если раньше к дому Аксиньи вела еле видимая тропка, то сейчас
вся трава была утоптана вдоль и поперек табуном молодых <<жеребцов>>.
Файка была независимая девушка и никого не приближая этим, снискала
ненависть к себе. Бабы невзлюбили за необычную красоту, парни за
норов. Были и такие, которые затаили месть за бессонные ночи, грезы и
невыносимую тоску по ней. Для того, чтобы девушка более сговорчивой
затеяли они нехорошее дело, которое вскоре и осуществили.

Файка часто уходила из дома, то щук половить в таежной речушке, то за
клюквой и морошкой, да и шишковала она умело. Всё у неё с завидной
ловкостью получалось. Вот и подкараулили парни девчонку и надругались.
Завыла, запричитала над Файкой Аксинья <<зорюшка моя, зернышко моё, не
губи ты свою душу, господь избавь тебя от греха наложить руки на себя,
да будут прокляты твои обидчики, да накажет их божья десница>>. Долго
Аксинья лечила душу девушки, вылечила, а сама занедужила и уже почти
не выходила со двора.

Бывало, сядет на завалинке, дремлет на солнышке, смахивая старческой
рукой непрошено навернувшуюся слезу. А то улыбнется, вспомнив тот
счастливый день, когда к ней прибилась Файка, рожденная пьяницей
матерью, сгинувшей где-то в топи болот. Старуха любила девчонку так
сильно, как может полюбить только доброе сердце, имеющее
нерастраченную всуе любовь. Как на грех бабкино проклятье оказалось
пророческим. Так в течение года один из парней утонул, запутавшись в
сетях, другой пошел на озера пострелять уток и пропал. Что с ним
случилось одному богу известно. Третьего же Мишку заломил в тайге
медведь. Врачи вынесли приговор, дескать, жить ему осталось от силы
неделю и что чудес на счете не бывает. Прибежала Поля, Мишкина мать,
бросилась в ноги старухе, просила о прощении и о помощи, ползала по
прибитому пылью двору, целовала подол, выла в голос. Ветер трепал
поседевшие в миг волосы, глаза были красные от слез, а опухшие
посиневшие губы шептали, спаси сына, мою кровиночку, век за тебя буду
богу молиться. И уже не глаза плакали, а сердце матери дико, с
надрывом.

Дрогнула Аксинья. Велела принести Мишку к ней в хату, но гарантий не
дала, только вселила маленькую надежду.

Вот уже три месяца как Мишка живет в доме на отшибе. Говорить о его
здоровье рано, но жив и то хорошо. Вид еще не жильца, лишь глаза живут
отдельной жизнью и улыбаются когда видят Фаю. Ещё через полгода
здоровье к Мишке стало возвращаться, молодой организм, опыт и руки
старухи сделали своё дело. Сама же Аксинья таяла на глазах, как будто
остатки своего здоровья капля за каплей отдавала Мишке. Михаил же с
Фаей все больше встречались взглядами и уже не отводили сияющих глаз.
Так в этой хате богом было дано зародиться великому чувству любви,
испытанному большой ненавистью.

Весной, когда зацвела черемуха Аксинья тихо отошла. Она почувствовала
приближение смерти и за день до неё благословила детей на большую
счастливую жизнь. А ещё через год уже улыбалась маленькая Ксюшка, как
бы подтверждая, что все будет хорошо.