Однажды ко мне придет в гости американский – или еще какой – шпион, и предложит мне продать Родину. И я знаю, что попрошу взамен: маленький такой островок где-нибудь посреди Тихого океана, заселенный мелкими уебищными пигмеями.
    Как хорошо, как почтенно! Утром я просыпаюсь в шесть утра под звуки гимна моего личного государства, называемого Узурпистан (гимном будет «Я не верю в анархию» ГрОба), достаю ствол, и стреляю в радиоприемник, а гимн не замолкает. Я стреляю в телевизор, а песня все звучит. Тут-то до меня и доходит – вот оно!
    Я выхожу на балкон, под которым толпится толпа туземцев, пытаясь своими неадаптированными речевыми тарахтелками пропеть звуки чужого языка. Скроив исполненную благородства и заботы о народе рожу, я машу моим подданным; вне себя от счастья они расползаются по банановым плантациям вкалывать. Хули, не бесплатно же их кормить, в конце концов.
    Потом у меня государственные заботы. На сегодня это: а) выцыганить у МВФ кредит; б) купить роллс-ройс, на котором я буду ездить клянчить означенный кредит, и в) сплавать на катере до водной границы с Республикой Минерва, нассать им в территориальные воды.
    С государевыми заботами на сегодня выходит лажа – кредит не дадут никак, Минерву захватило королевство Тонга (похуй, сплаваю потом, и все равно нассу), а вот роллс-ройс уже привезли. Я всаживаю стакан, и втыкаю в дискавери. Ни хуя они там не знают о жизни в тропиках, вот. К третьему стакану наступает обед.
    Погрузившись в свежеоборудованную парой пулеметов тачилу, я еду к единственному на острове источнику пресной воды, подходы к которому заминированы. Карта, естественно, есть только у меня, а саперов уже расстреляли. У источника я должен встретиться с народом.
    Подъехав, я выхожу из машины, приветствую аборигенов, и зазывающе машу руками. После короткого совещания, из толпы выделяется десяток человек. Обняв кое-кого («Наверное, родственников», - догадываюсь), они разбиваются на двойки, и бегут мне навстречу. Сегодня добежало аж четверо из шести – везучие, бляди – а за ними подваливают все остальные. Как добрый правитель я милостиво разрешаю всем желающим подрулить к воде. Почти все набирают воду в канистры. У кого нету канистры – завтра стопудово побежит одним из первых пробивать проход, закон такой. Я не собираюсь каждый день ездить к этому сраному колодцу.
    Уезжаю во дворец. Всаживаю стакан. Смотрю «Триумф воли». Бля, вот бы мне так же, так нет бля, с этими расово неполноценными кашу хуй сваришь. Еще стакан. Оп-па, уже ужин, пора жрать.
    Что там едят диктаторы? Не знаю, я себе как-то заказал пару тонн тушенки в банках, и до сих пор ее жру, а прислуга глядит неодобрительно. Они мне все пытаются местных короедов подсунуть, но я их только как закусь употребляю, а как основное блюдо – извиняйте, гречка и тушенка. А они все рыла воротят. Расстреляю с утра, суки.
    Ложусь спать.
    Просыпаюсь, но гимна не слышно. Че, думаю, за хуйня? Неужели опять в Москве? Прислушиваюсь к ощущениям. Сыро, темно. Понял, трезвяк!
Нет, ни хуя. На голове мешок. Слышу голос переводчика – пигмейского я не выучил, недосуг было – рассказывает, что за многочисленные преступления против человечества (Эти обезьяны – люди? Охуеть!) и геноцид я приговариваюсь революционным трибуналом (Ого, какие слова выучили! А я же просветитель, похлеще Сперанского!) к смерти через съедение всем племенем.
Утром меня выводят на площадь под моим же балконом, снимают с головы мешок, и я понимаю, что действительно – утро. Рядом горит костер. Задираю башку, и вижу, что на балконе стоит мой телохранитель – вот, думаю, блядь, вчера на Привозе штанами торговал, заложил начальство, а теперь тащится – и на чистом пигмейском вещает. Я ни слова не понимаю, но по интонации ясно, что несет он ересь типа «попили нашей кровушки, будя». Всегда не любил пролетариев.
Тогда я влезаю с ногами в костер. Аборигены радостно лопочут, и все ближе подбираются к огню. Очень горячо. Достаточно подкоптившись, я вылезаю из костра, одновременно хватая ближайшего пигмея, и сдергиваю его в пламя. Когда он начинает орать от боли, я отрываю ему хуй, и начинаю жевать. Возбужденная толпа рвет на куски туземца, а я в это время тычу пальцем на балкон, и ору что-то нечленораздельное. Пигмеи понимают меня правильно, и через несколько минут сверху падает тушка моего бывшего телохранителя и не состоявшегося диктатора.
Я снимаю с него темные очки, забираю пушку, и все становится по-старому.
Жаль, что никто не предлагает мне продать Родину.