Неееее, поцоны… Я не норкоман. Бля буду. Я семьянин примерный. Не в том смысле, что приблизительный, а прям примерный. Налево не ебусь, в гаражах с дружбанами не пью. И ваапще у меня нет гаража. Меня дружбаны, канешно, в свои гаражы звали: «Давай, мол, Славик! Приходи к нам! Будем чинить машыны и разговаривать о поэзии!». А я им: «О, нет, друзья мои! Я то вас знаю – вы будете пить водку и курить сигареты. А это не по мне – я ж примерный семьянин». Так что я точно не норкоман. Да хуле там говорить! Я даже кагда дома в сартире сцу, то штоп на стульчак не попадать, завсегда на унитаз присажываюсь. Не… ну работе, я канешно так не делаю. Я просто сцу на стульчак. Но это все мужыки так делают у нас на работе. Это же не означаяет, что все они норкоманы.

Как и палагаецца примерному семьянину, я и жену всегда слушаю. Хотя бывают инагда такие маменты, что лучше бы я ейо не слушал. Чево стоит один только случай, праизашедшый год назад. Говорит мне, кароче, жына: «Есжай на пиридачу «Менута Славы», там бабло раздают тем, кто на баяне играет и в детские кастюмы одет». Ну, я прямо сразу не сагласился. Всмысле, сагласился, но не сразу. Я сночала пасматрел эту пиридачю за прошлый гот. Прикинул сваи, так  сказать, шансы. Шансы оказались вроде нихуйовыми: на баяне я играл как бог, и одежда децкая была, но все равно оставались сомнения. Ва-первых, я не был до конца уверен, что бог играет на баяне, а во-вторых, я вапще самневался в самом его существовании. Но патом жена меня убедила, что баян все-таки существует. Мы нашли его на антресолях. Пыльный оказался, сцуко.

Следующие читыре нидели я беспрестанно рипитировал. Я шол на работу и играл на бояне. Да порой так зажыгательно, что прахожые мне довали денег. Я играл на работе, да причом так зажыгательно, что инагда к нам в цех заходил ночальнег и спрашывал: «У вас чо - свадьба?!», а я атвичял «Нет, это я так рипитирую». А он мне: «Сматри, Славег, не падведи, мы будем за тибя балеть». И не пиздел. Говорил так, и каждый раз уходил на больничный. А потом с бальничного звонил: «Кагда пиарицца будешь, не зобудь и радной завот пропеарить».

Дома я тоже играл. Тоже зажыгательно. И соседи тоже заходили. И тоже про свадьбу спрашивали. Но на больничный потом уходил я. Так уж получалось.

А когда до праслушывания оставалась ниделя, ниажыданно вазникла праблема: мои деццкие вещи не подходили мне по размеру. Асобинна калготки и шортеги. Нет, это не выглядело комично, это просто на меня не налазило. Развешто было б у меня два хуя, тагда бы калготки налезли. Кароче, на прослушивание пришлось ехать во взрослой адежде.  Сночала жюри косо на меня сматрело, но кагда я виртуозно заиграл, то тут же дапустили меня к эфиру. Но посоветовали все же адёжку сменить и выбрать другую песню, а то «Ах, эта свадьба!» звучит как-то неоригинально.

Следующие две недели жена мне шыла калготки и шортеги по размеру, а я заперся у себя в комнате и рипитировал папурри из следующих песен. «Вомбат батяня, батяня вомбат» Расторгуева, «Нас не дагонят» группы тату, народную «Калинку», ну и канешно, знаменитый «Кентатчез» Михаила Боярского. Соседи очень интересовались моим творчеством и пытались паслушать паближе, но дверь, слава богу, была крепкая.

Чяс Х настал. Я приехал в Москву, добрался до студии, где сразу же оказался в дружеской атмосфере таких же простых и панятных людей, как я сам. Все они работали в разных жанрах. Были и прыгуны на ходулях с батута и прыгуны с батута на ходули, был зомечательный онсамбль бабушек-шпажысток. Был непостижимый  дядечка-йоптырь, загадочный человек-шланг и неповторимая женщина-морковь. Мой номер, конечно, не был столь оригинальным, аднако, зная любовь жюри к баянам и к децкой адежде, я ращитывал на выход хатябы в следующий тур.

Все сильно валнавались и мандражевали, в том числе и я. Я нервно сжымал клавишы бояна и громко вздыхал. Ко мне падашол дядечка-йоптырь и сказал: «Вы знаете, я тоже очень сильно волнуюсь, йоптыть. Я никагда не думал, что это так страшно, йоптыть». А я волновался еще больше, сжымал клавишы сильнее и вздыхал еще громче. Больше всего, я боялся от волнения, вместо папурри сыграть «Ах, эта свадьба!». «Странно», - сказал я дядечке-йоптырю, - «когда я репетировал, то не боялся ничего. И этот свой номер готов исполнить с завязанными глазами. Но сейчас, я волнуюсь как мольчишка». «Да, йоптыть. Такая же хуйня», - ответил мне дядечка, - «а пойдемте пыхнем, мущщина. Авось, спадет напряг, йоптыть. У меня с собою есть, но в одну харю шибко дахуя будет, йоптыть». Пошли и пыхнули. И правда – расслабон наступил.

На сцене кто-то скачет, размахивая то ли ходулями, то ли батутами, а мне похую. Волнение как рукой сняло. Правда, тонус мышечный понизился немного. Я взял баян в руки и попробовал играть перед зеркалом своё папурри. Выходило заебато, прям как на рипитицыи. Только вот ебало у меня не совсем зажыгательное было. Я то вапще улыпку тренировал, всякие там присвисты и притопы разухабистые. Йебло чото вапще не падчинялось сазнанию – щоки висели как у бульдога, нижняя челюсть тоже отвисла и свистеть нихуя не палучалось.  Я кинулся к йоптырю. «Бля, пидрило, чо за хуйня? Хуле ты мне номер срываешь сваей хуйней!», - это я так выкрикнуть хотел, но паскольку йобаная дурь не давала мне нармально шывелить ртом, то вышло похоже на объяснения глухонемого. Из моей чувственой речи можно было четко разобрать только некоторые буквы и цыфры. Но йоптырю ничего абйиснять не надо было, он только кивнул, приглашая за собой. Угостил меня ледяной водой и подвижность челюсти вернулась. И очень кстати, потому как меня уже разыскивали и приглашали со своим номером на сцену.

В йебало мне ударил свет, и пока глаза привыкали, Олександр Алешко прицтавлял мой номер. Мне павесили микрафончик на воротник, а на жопу – нелегкую такую каробочку для нево. Дали тычок в спину и я пашол. На сцене стоял стул. Я на него сел и легко отыграл всё как репетировал. Без сцучка и задоринки. Даже улыбался, присвистывал и притоптывал где надо. Все было заебись. Зал апплодировал стоя. Ни один из членов жюри не прервал мое выступление. Это был треумв!

Олешка стал спрашывать у членов жури по очереди, типа как вам канкурсант, атжог поцык или так, образно говоря, в лужу перданул.  Леонит Парфенов сказал, что это заебись, что есть такие простые заебатые русские парни как я, прям как те заебатые парни о каторых он рассказывает в своем новом заебатом проекте. Тётка с чорными волосами, бля забыл, как зовут, сказала, что вапще земля русская вот на таких русских и зиждецца или чото вроде. Что вроде таких и дахуя, но нихуя, что именно таких как я – вапще мало, пачти савсем нихуя. Както она па-другому сказала, я не запомнил, но смысл был такой.

Александыр Васильевич Мослеков, начал с шутки, типа: «Слава, паздравляю. Вы палучили свою минуту Славы», сколамбурить кароче папытался. А я тогда нихуя не врубился в это. Стою, блять, абижаюсь. «Типа чо?! Типа всё?!». Я ж видел как они это гаварят тем, что абламался. А штырево эту абиду только усилило. «Да, вы чо тут, пидарюги», - ору, - «поахуели савсем?!». Потом увидел, что Александр Васильевич на меня уж какими-то очень бальшыми глазами смотрит, и апомнился сразу. «Извените, пажалусто. Сорвалсо. Я панимаю, что мой номер неарегинален, но дайте мне фтарой шанс. Я могу еще много чего». Мне бы астановицца на извинениях, но желание пропиарицца на всю страну, а также абищяние, данное начальнику, и состояние общей вштыренности несли меня в Йебеня Позора.

И остановить меня уже ничто не магло. Я бегал по сцене с высунутым сквозь децкие шортики хуем и орал: «Смотрите, я тоже человек-шланг!». Потом я себя возомнил ниибацца испалнителем народного танца. И с криком: «Помоги  мне, Терпсихора!», сел на корточки, прямо напротив жюри и, напевая «Калинку», стал срать вприпрыжку. Зобавно разлетались кокажки, скажу я вам. Ритмично и равномерно. Неизвестно, чтобы ищо придумала моя апкуренная фонтазия, но  ахрана наконец-то просекла, что я нихуя не человек-шланг, а самый настоящий  «человек-фудбольныймяч» и запинала меня за кулисы. А пока меня пинали, помня наказ ночальнега, я стал орать слова благодарности родному заводу и начальнику лично.

Потом, спустя пятнацоть суток, мне абйаснили смысл реплики Мослякова и мне стало стыдно. Рассказали, что передача идет в записи и паэтаму все мои потуги прославицца были тщетными. Мне стало немного легче. Лутше, скажу я Вам, жыть и не выйобывацца. Ну ейо нахуй, эту славу. Потомушто на фсю страну я не прославился, но на заводе уже кое-что знают. И я заебался объяснять всем, что я не норкоман, а просто так получилось.