Мальчик Витько любил гусей. Ножки их любил. Шейки. Крылышки тоже. Гузки, само собой, не обходил любовью. А вот гуси его не любили. И на законном, признаемся, основании. Ибо даже тварям неразумным (к коим гуси относились, хоть сами об этом в силу природной ограниченности гусиного кругозора не подозревали) не больно понравится картина из жизни, на которой бутуз, чавкая и чмокая, что свидетельствует о явном наслаждении процессом, уписывает за обе толстые щёчки останки твоего вчерашнего приятеля или подруги. Только вчера крыло о крыло в ручье плавали, лапа к лапе зёрнышки клевали, клюв о клюв червячков ароматных делили – и вот, извольте на сковородку с предварительным расчленением. Но особенно раздражало обречённых гусей то, что рядом с пирующим на пороге хаты мальчуганом стояла дебелая тётка и непрерывно гоготала: «га-га-га-галадамор». Эти неприятные и непонятные бесхитростному гусиному слуху звуки просто лишали лапчатых и покоя.

Иногда Витюле доверяли гусей пасти. Это занятие он не очень любил – ходить надо, хворостиной махать, следить, чтобы не разбрелись. Трудно. Поэтому он решил гусей не пасти, а считать. Уляжется под вербой на лужку у речки – и считает, считает, считает. Хорошо у него это получалось. «Умный! Счетоводом, а то и самим булгахтером колхозным вырастет» - завистливо шептались односельчане. У гусей было на этот счет своё мнение, сходились они на том, что их поедатель станет артистом в сельском клубе, и имели к тому основание. Потому что стоило гусям разбрестись, как пастушок вместо того, чтобы взять хворостину и навести порядок самостоятельно, – падал на спину и, извиваясь и молотя ножонками по траве, начинал дико голосить и звать старших на помощь. Старшие прибегали, порядок ненадолго восстанавливался, и Витечка продолжал трудиться. Истерики двуногого бескрылого существа гусей забавляли, но бдительности они старались не терять. Впрочем, кто их спрашивал?
…Еще Витюлёк любил пчел. Любил потому, что их не нужно было пасти, те сами находили себе пропитание, да еще и мёд в хату приносили – бери не хочу. Хотя сами пчёлы, видимо, тоже кумекали своим насекомым умишком иначе, ибо постоянно, жертвуя короткими жизнями своими, дружно разукрашивали мальчугану еблец такими гулями, что хоть иконы вон выноси.
Но Витюшок не унимался, и, воскресив кое-как мордельник, снова упрямо лез в ульи.
Прям как мёдом ему там намазали – не отгонишь и добрым дрючком: возможно, это было гипертрофированной склонностью к сладкому с привкусом садо-мазо.
Растущий организм в конце-концов привык, смирился и только иногда напоминал о разладе внезапно проявляющимися мерзкого вида волдырями и рытвинами на облике.

Однажды над лугом, где будущий счетовод-бухгалтер пас своё пернатое стадо, пролетел самолёт. Большой такой! По радио, которое слушал иногда мальчуган у сельпо, сказали, что в Маскве проходит какой-то хвестиваль, и на него слетаются люди со всех стран мира.
Маскву Витя не любил, хоть никогда там не бывал. Может, потому, что веяло от этого простого, ясного и безобидного в общем-то слова каким-то глубинным, с пещерных времён, страхом… Но скорее всего потому, что слово это не раз с недобрым придыханием вышёптывали многочисленные родственники за общей вечерей. Тогда плотно занавешивались окна, снаружи у хаты ставили караульного и давали сынку посмотреть на тайную семейную реликвию – нарукавную повязку с вылинявшей надписью «Politzei». И эти иностранные буквы тоже манили, притягивали мальчонку. Хотелось в Европу.
«С Америки летак…» - с трепетом подумал Витюльчик, провожая взглядом исчезающее серебристое виденье, как вдруг…
Все-таки бывают на свете чудеса дивные, что б вы, господа, ни говорили! Вдруг к ногам гусиного пастыря плавно кружась опустилась маленькая прекрасно-пёстрая бумажка.
Скептики потом утверждали, что это кто-то из залётных америкосов бросил в самолётный унитаз бумажку от жвачки и смыл. Но к черту скептиков! Это была сама судьба. Мальчик расправил мокрое скомканное сокровище и, шевеля от усердия губами, попытался прочитать это письмо с небес. Но разобрать смог только три буквы – «В» (их было целых две), «Е» и «М». Остальные буквы были очень красивые, гораздо красивее, но – непонятные. И Витеньку озарило: да это же волшебное любовное письмо ему от чудесной заморской принцессы, что ждет его не дождется. И полюбил он принцессу, у которой, грезилось ему, много, очень много таких же и других прекрасных бумажечек. 
Воистину – браки свершаются на небесах!

«Эх, и заживу же я тогда! – мечтал Виктор. – Гусей у меня будет – не пересчитать, пух-перо-ножка-шейка-крылышко… Это раз. Жена у меня будет обязательно с заграничными цветными бумажками считать-их-не-пересчитать, а еще и своих накоплю – это два. Диточок много нарожаю, тоже считать их буду. Это – три. Хуторок обязательно построю с забором высоким и пасекой.
А вот пчёлы… а что пчелы? Ну – волдыри на морде. Кому они мешают? Все равно пчёл люблю!»

Такая вот история о разделённой и неразделённой любффи. Да.

Авторское послесловие к Эпизодам 1 и 2.

Я не врач (и в их кабинетах не бываю, слава те господи). И тем более я не политик (спаси, пронеси, сохрани и избавь!). Но и неискушенным глазом вижу, что Украина, которую я люблю, и будущее ее меня беспокоит, - серьезно больна. И заокеанская зараза, насильственно привитая ей, имеет классическую заразную способность распространяться. Грузия, Сербия – кто следующий? И даёт смертельные для любого народа осложнения – национализм, фашизм, бандократия, тотальная и целенаправленная замена прошивок в мозгах целым поколениям и т.д. А уж если эти вирусы начинают грызться между собою – прощай, здоровье (с).
И меня все больше тревожат язвы на ее теле, сочащиеся вонючим густеющим гноем красивого оранжевого цвета. Я не переоцениваю своих скромных возможностей, но, быть может, ирония, с которой я пишу свои «Эпизоды», станет хоть крошечной, микроскопической отрезвляющей таблеточкой-пилюлькой, которая пускай и затеряется среди других лекарств, но хоть чем-то поможет больному.

Ще нэ вмэрла Украина?
Ещё нет. Но в коме.